Борис Джонсон - Мне есть что вам сказать

«Почему люди стоят и ждут такси по 15 минут, когда могут за это время дойти пешком?» Почему, хочет она знать, персонал на общественном транспорте не может понять, где он находится, вместо того чтобы держать схему остановок в голове? И по мере того, как ее пыл нарастает, до меня вдруг доходит одна мысль: в искусстве Дженни Эгаттер есть две большие темы. Это экологически чистый транспорт и нагота. Помните ее сенсационную роль в фильме «Орел приземлился», где она скачет на лошади на пляж, а потом сбрасывает с себя одежду? А затем была пьеса Equus[324], в которой ключевую роль играют лошади и в которой Дженни опять снимает с себя одежду.

Потом был фильм «Бродяжничество», в котором, как можно догадаться, герои скитаются в раздетом виде. Мы уже обсуждали фильм «Дети железных дорог» и ее смелое одобрение общественного транспорта. Фактически мы довольно хорошо рассмотрели первую ключевую тему ее творчества, транспорт. Мы добрались до сути проблемы, а именно: если суметь убедить большую часть общественности прекратить пользоваться своими автомобилями, то наступит момент, когда люди вдруг заметят, что дороги хорошие и чистые, и дорожное движение опять быстро возродится.

К этому моменту я пытаюсь мысленно сформулировать вопрос по другому аспекту, о наготе, и нахожу его довольно щекотливым (как наверняка и вы), когда мы раздеваемся, окунаемся… ах, ох.

В комнату входит очень крупный блондин.

«Привет», – говорит он вызывающе и с грохотом ставит большой черный портфель на пол. Я, как идиот, мямлю: «Я просто пользуюсь случаем взять короткое интервью у вашей жены».

«Ладно, – говорит Йохан Там, владелец отеля Cliveden, – а я просто воспользуюсь случаем по-быстрому выпить». Он проскакивает в кухню, наливает по бокалу белого вина для себя и Дженни и направляется к лестнице.

«Общественным транспортом я не пользуюсь, – заявляет он у двери. – Никогда». На самом деле у него Audi A8 с двигателем объемом не менее 3,7 литра. Почему-то, возможно потому, что было слышно, как Йохан говорит по телефону на втором этаже, но я так и не стал поднимать вопрос наготы. Какая разница?

Я ушел от нее в приподнятом настроении и с решимостью внести вклад в общее дело. То есть пройти пешком до автобусной остановки. После долгого ожидания в довольно подозрительном районе автобус наконец подъехал, остановился, и я увидел надпись: «Не обслуживается». Через некоторое время появился другой автобус и… короче, я поймал такси.

Мир праху твоему

Алан Кларк (1928–1999)

Что касается обаятельных людей, есть с ними один подвох, обратная сторона: чем больше их обаяние, тем больнее бывает, когда почти наверняка без злого умысла они говорят нечто такое, что вас ранит. Я стоял в коридоре комитетов палаты общин в Вестминстере. Был день выборов руководства партии тори в 1997 году.

Появляется Алан Кларк. Идет, перебирая ногами, как ящерица, посматривает прищуренными удивленными глазами на собравшихся корреспондентов. «Алан!» – кричу я, поскольку полагаю, что мы с ним в хороших отношениях или, скорее, в отношениях предательской дружбы журналистов и политиков.

Когда-то я подготовил довольно льстивое интервью с ним – с кучей деталей, от которых не отказываюсь и сейчас. О том, что он, возможно, наш самый великий автор дневников после Пипса[325], о том, что он способен вычислить поддельного Беллини с 50 шагов, а крашеную блондинку со 100 метров. В статье подчеркивались его компетентность и оригинальность как историка. И в свое время на публике он буквально смущал меня своей любезностью. Поэтому, руководствуясь смутным ощущением товарищества, я и окликнул его по имени здесь, в коридоре, в окружении моих друзей и коллег по лобби.

«Алан», – обратился я и задал ему вполне разумный вопрос, который мы задавали всем притворно улыбающимся консерваторам, которые входили и выходили из кабинета номер пять после голосования за Уильяма Хейга или Кена Кларка.

«За кого собираетесь голосовать?» – спросил я. И когда он медленно повернул свой долихоцефалический череп с челкой, словно из проволоки, я почувствовал, как вокруг меня напряглись журналисты с блокнотами, ибо в этом вопросе Кларк был совершенно непредсказуем. Он кинул на меня взгляд ископаемого ящера. И знаете, что этот беллетрист, сочинитель замысловатых эпиграмм, наше английское всё, произнес? Он сказал: «Пшел вон»; при этом умудрился в одно слово «пшел» вместить пять слогов. Должен признаться, я почувствовал себя слегка раздавленным.

«Да, – подумал я, – конечно, он прав: мне следовало тут же отваливать. «Вон» – именно то направление, в котором я должен исчезнуть. Хороший совет, – подумал я, – нахальному журналисту». И у меня покраснели уши. Остальная пишущая братия захихикала от удовольствия. А все это доказывает только одно: насколько хрупко наше самолюбие. И в этом ключевом отношении Кларк, конечно, был таким же, как и мы все, только еще более ранимым.

Если подумать о культурном влиянии Алана Кларка в Британии 1990-х годов – таком же значительном, как влияние его отца в предыдущем десятилетии, – его популярность нельзя отнести только на счет дневников. Они, конечно, шедевр, как говорят все, но не в силу скабрезного содержания, показной болтливости о похождениях с грудастыми девчонками в поездах и красным чемоданчиком, подмигивающим ему с багажной полки.

Кларку удалось создать грустный и захватывающий триллер, в котором он постигал центральную роль неудачи в политике. Он рассказывает о почитании Маргарет Тэтчер, о старании заслужить одобрение, о его жалких, чуть ли не собачьих попытках попасть в кабинет министров. Затем, симметрично, мы узнаем о заслуженном наказании той редкой женщины, которая отказалась пройти с ним весь путь и которой он остался верен – особенно верен – в час ее политической смерти.

Читательская аудитория у дневников была обширной. Они сделали политику интересной даже для тех, кто обычно не читает даже программу в Today. Но они сами по себе не объясняют влияния Кларка. Для понимания его успеха необходимо знать, что происходило со всем мужским родом, или по крайней мере с его британскими представителями, в постфеминистские 1990-е годы мучительной неопределенности.

Был человек, который, как и читатели GQ, Esquire, Loaded – всех этих журналов, призванных поддерживать в мужчинах уверенность в себе, в изобилии появившихся в последние 10 лет, – бесконечно восхищался самыми разными преимуществами и недостатками своих собственных гонад. Интересовался автомобилями. У него были «бентли», из которых так и пер жестяной тестостерон. Были у него и «роллс-ройсы», и «астон мартины», и специальный фургон для цыпок, чтобы ездить на вечеринки, устраиваемые The Spectator. В этом отношении он, конечно, прекрасно соответствовал гедонистской юношеской одержимости автомобилями, свойственной любому читателю журнала для молодых мужчин.

Он даже дошел до того, что стал, как и бывший редактор журнала Loaded, проявлять нездоровый интерес к нацизму, или по крайней мере к нацистскому стилю, хотя Кларк, естественно, более эксцентричен. Ему, кажется, пришлись по вкусу принципы автаркии нацистской экономики, и если бы г-жа Т. ему это позволила, то он реализовал бы голдсмитовскую программу самодостаточного сельского хозяйства и протекционизма.

Как и читатели современных подростковых журналов, которым непонятно, что им делать в наши дни, когда женщины стремятся взять бразды правления миром в свои руки, Кларк тоже обнаруживает некую незащищенность. За всем этим показным бахвальством относительно секса кроется, следует признать, элемент неуверенности в себе. Прежде всего, в нем, как в идеальном читателе журнала Loaded, есть определенный эгоизм.

Он сдал своих коллег в деле компании Matrix Churchill, и некоторые из них не простили ему этого. Он сохранил лояльность Джону Мейджору после того, как сделал ошибку и оставил свое место депутата от Плимута в 1992 году, но и то, потому что, очевидно, хотел вернуться обратно в палату общин. И когда в 1997 году он вернулся, то уж точно не был лоялен Уильяму Хейгу.

Последнее визуальное воспоминание о нем – когда он не поддержал общую линию по поводу Косово и, дрожа от гнева, критиковал бомбардировки «христианской» страны. В этом был весь Кларк: дерзкий, блестящий – но уводящий вас дальше, чем хотелось бы. Войну в Косово можно критиковать за многое, но не за то, что мы поддерживали мусульман в борьбе против христиан.

Размышляя об эгоизме и единстве партии, мы смотрим на преемника Кларка в королевском округе Кенсингтона и Челси. Будет хорошо и для консервативной партии, и для Майкла Портилло, если он окажется таким человеком. Будем надеяться, что он «сделает так, что им будут гордиться». Это получится, однако, только в том случае, если он будет до конца верен Хейгу, предан руководителю партии так, как когда-то Кларк был предан Тэтчер. В последнюю очередь, что нужно сделать партии тори, так это устроить еще одну сцену, подобную той, что мы описали в коридоре комитетов, или еще одну смертную казнь путем выбрасывания из окна, тайно записанную на видео каким-нибудь любителем дневников, у которого хватит смелости последовать по стопам Алана Кларка.