Анатолий Вишневский - Время демографических перемен. Избранные статьи
При принятии такой как минимум «стабилизационной» логики масштабы миграции автоматически вытекают из размеров естественной убыли населения: они должны быть не меньше нее. А эти размеры могут оказаться настолько значительными, что реальная компенсация естественной убыли населения за счет его миграционного прироста становится маловероятной. Ежегодная естественная убыль, а в ближайшие годы, как отмечалось выше, – и убыль населения в рабочем возрасте приближается к 1 млн человек. Ежегодный прием такого количества людей в качестве постоянных жителей России сейчас едва ли возможен (по разным соображениям).
Правда, потребности экономики могут быть в значительной мере удовлетворены за счет временных гастарбайтеров, причем часть из них может рассматриваться в качестве кандидатов в постоянные с перспективой получения российского гражданства. Но проблема сокращения численности населения страны этим не снимается и сохраняет свою остроту.
С начала 1990‑х годов, когда депопуляция России из маячившей на горизонте угрозы (она была предсказана демографическими прогнозами еще в советское время) превратилась в реальность, в общественном мнении резко усилилась тревога по поводу демографического будущего России. В язык журналистов и политиков вошло выражение «русский крест» – имеется в виду пересечение на графике опускающейся кривой числа рождений и поднимающейся кривой числа смертей.
Можно, однако, задать себе вопрос, насколько оправдано «присвоение» этой метафоры одной страной в условиях, когда естественная убыль населения становится все более и более распространенной чертой демографической динамики, по крайней мере европейской. Например, в 2003 г. она была отмечена в 17 странах Европы. А согласно среднему варианту новейшего прогноза ООН (2006 г.), в 2015–2020 гг. поднимающаяся кривая числа смертей пересечется с опускающейся кривой числа рождений уже для всех взятых вместе нынешних развитых стран мира, и раствор образовавшихся ножниц будет непрерывно увеличиваться[175]. И во всех этих странах будет нарастать острота проблем, связанных с компенсирующей (если смотреть с позиций этих стран) или перераспределяющей (если смотреть с глобальных позиций) миграцией.
Как ни парадоксально это звучит, несмотря на некоторые исключительные черты российской демографической ситуации: очень высокую смертность, особо сильно искореженную социальными потрясениями и войнами первой половины XX в. возрастную пирамиду, – в долговременном плане сходство демографических проблем России и остальных развитых стран более существенно, чем различия между ними. Сходство определяется как относительной синхронностью демографического перехода во всех этих странах, включая Россию (здесь он, правда, начался с опозданием, но все же имеет уже столетнюю историю), так и его асинхронностью в глобальных масштабах, предопределившей небывалую демографическую асимметрию современного мира.
Вызвавший эту асимметрию демографический взрыв в развивающихся странах, в основном на юге планеты, в свою очередь породил совершенно новую глобальную реальность. Мировой демографический переход вступил в свой новый этап (британский демограф Дэвид Коулмен говорит о «третьем демографическом переходе»), на котором совершенно иную роль приобретает международная миграция. Она как бы возвращает себе то изначальное значение, которое всегда имела в истории как механизм территориального перераспределения населения. Это значение было в немалой степени утрачено в последние 300 лет, когда сформировалась система современных европейских государств, а потом и колониальных империй, хотя нельзя сказать, что оно полностью исчезло – об этом свидетельствуют хотя бы заокеанская эмиграция европейцев в XIX–XX вв. и заселение ими новых огромных пространств. Тем не менее в европоцентрическом мире восторжествовали принципы «Вестфальской системы», в частности, принцип суверенного контроля государством своих границ, несовместимый со свободным перемещением крупных людских масс. Но сейчас этот принцип подвергается испытанию на прочность в условиях, безмерно далеких от тех, какие существовали в Европе в середине XVII в. после окончания Тридцатилетней войны и заключения Вестфальского мира.
Демографическая асимметрия Севера и Юга, выражающаяся в наличии, с одной стороны, богатых, но имеющих тенденцию к депопуляции стран с населением немногим более 1 млрд человек, а с другой – бедных перенаселенных стран, число жителей которых превышает 5 млрд человек и продолжает расти, – лишь один из компонентов этих условий, хотя и очень важный. Существует огромное количество иных экономических, политических, технологических, экологических и других факторов, которые превращают обе группы стран в сообщающиеся сосуды и делают невозможной миграционную изоляцию одной части мира от другой. Все больше дает о себе знать прямая экономическая, а возможно, и демографическая заинтересованность Севера в притоке мигрантов, а Юга – в их оттоке в богатые страны. Правда, потребности сторон количественно не сбалансированы, но это лишь усложняет ситуацию.
Так или иначе, но, при том что территориальные государственные границы большинства стран Севера остаются незыблемыми, и в этом смысле Вестфальские принципы продолжают соблюдаться, миграционные потоки через эти границы, направленные в основном с Юга на Север, становятся настолько значительными, что состав населения развитых стран начинает быстро меняться.
Россия столкнулась с этой реальностью позднее своих западноевропейских или североамериканских соседей (а по большому счету, даже и не столкнулась еще). Поэтому пока она в большей степени, чем они, подвержена иллюзии, что суверенные правительства способны эффективно контролировать процессы глобального перераспределения населения. Сегодняшняя Россия слишком погружена в свои внутренние проблемы, слишком тесно связывает их с недавними событиями своей внутренней истории, чтобы осознать в полной мере те гораздо более важные и глубокие изменения, которые произошли и происходят на мировой арене. Отсюда и больший утопизм во взглядах на свое демографическое будущее, в частности, на возможность избежать крупномасштабного притока мигрантов. Но это не значит, что подобных взглядов не разделяет огромное число людей в Европе или Северной Америке. Им, как и большинству российских интеллектуалов и политиков, кажется, что ключи от ситуации находятся внутри их стран, а желающие приехать к ним из числа 5 млрд жителей развивающегося мира сегодня или 7–8 млрд – завтра будут вести себя в зависимости от того, что решат европейские или североамериканские парламенты и правительства.
Это сходство взглядов говорит о сходстве ситуаций во всех странах, переживших демографический переход, но отнюдь не служит доказательством того, что столь единодушные взгляды верны. Возможно, ситуация настолько нова, что она по-настоящему не осознана ни в одной из этих стран, и повсюду живы надежды, что можно повернуть историю вспять – во всяком случае, в том, что касается миграции. Хотя в России, так же, как в Европе или США, счет так называемым «нелегальным мигрантам» идет уже на миллионы, и их число с каждым годом увеличивается, все еще живы надежды на то, что приток мигрантов можно остановить, в крайнем случае, с помощью новой разновидности китайской стены – технического сооружения вдоль государственной границы или чего-то в этом роде. Скорее всего, эти надежды тщетны, и рано или поздно большинству развитых стран придется искать новые стратегические подходы в области миграционной политики, действуя в соответствии с английской поговоркой: what can’t be cured must be endured[176].
Не станет исключением и Россия. Совершенно естественно, что сегодняшняя драматическая демографическая ситуация, перспективы ее развития беспокоят российское общество, подталкивают его к поиску мер, способных переломить неблагоприятные тенденции. Однако по мере того, как будет накап ливаться опыт, как будут углубляться знание и понимание фундаментальных причин демографических перемен, будет приходить и осознание того, что изменить можно далеко не все. Преодоление накопленного российского отставания в области смертности – безусловный императив, conditio sine qua non успешного развития страны. Что же касается динамики рождаемости и миграции, то она в очень большой степени определяется сложными глобальными процессами. Влиять на них, действуя в рамках одной страны, едва ли возможно. Россия, как и все индустриальные страны, находящиеся на примерно одинаковом этапе демографического развития (завершающие стадии демографического перехода), возможно, вместе с ними должна выработать политические подходы, предусматривающие не только изменение того, что может быть изменено, но и адаптацию к тому, что изменить уже невозможно.
