Михаил Делягин - Возмездие на пороге. Революция в России. Когда, как, зачем?
Это экономическая азбука – да вот только какой же демократ решится на протекционизм? В рамках открытого общества и свободы слова конкуренты – транснациональные корпорации – смешают его с грязью так, что он всю оставшуюся жизнь будет только отмываться, доказывая, что он не коррупционер и антисемит – и, скорее всего, не отмоется. Протекционизм может сочетаться с демократией только у сильных участников глобальной конкуренции – у развитых стран, для которых транснациональные корпорации являются «своими», а не «чужими».
Ведь стандартные демократические институты – и это очень важно – обслуживают интересы не одного только населения, а всех значимых общественных сил. Когда общество из закрытого становится открытым, в число этих сил неминуемо входят и его конкуренты. Когда же общество является при этом еще и относительно слабым (в первую очередь экономически), его конкуренты начинают при помощи стандартных демократических институтов преобладать при выработке политики его же собственного государства над его собственными населением и бизнесом.
Что, собственно говоря, мы и видим в России с самого начала горбачевской «демократизации».
Принципиально важно, что все наработанные в ХХ веке сопоставимые модели авторитарного и демократического управления касаются закрытого общества, а мы живем в открытом. В открытом обществе системные ошибки авторитарного управления, связанные с объективным несовершенством человеческой натуры как минимум уравновешиваются ошибками демократического управления, вызванными влиянием стратегических конкурентов.
Авторитаризм в этих условиях становится жизненно необходимой для общества формой протекционизма, на сей раз политического, – формой защиты от захвата внешними конкурентами уже не товарных рынков и даже не производительных сил, а самой интимной, самой сокровенной части общественного механизма – механизма выработки и принятия решений.
Разница между авторитарными и демократическими политическими институтами в том, что первые в сегодняшней России могут обеспечивать демократию по существу (то есть наиболее полный учет мнений и интересов общества), хотя при наличии безответственного руководства могут и не обеспечивать (что мы видим). Вторые же обеспечивают демократию по форме, но по существу обеспечить ее не могут.
В средне– и тем более в краткосрочном плане в случае ответственного перед страной и сколь-нибудь вменяемого управления авторитарные ошибки меньше демократических и оставляют возможность успешного экономического развития. А в долгосрочном плане, когда авторитарные ошибки, накапливаясь, достигнут неприемлемого уровня, за счет экономического развития уже можно будет выползти на демократизацию.[92]
Проблемы авторитаризма вполне очевидны.
Прежде всего, это жесткость, негибкость принимаемых решений, однако проблема эта, по крайней мере, частично снимается при помощи повышения качества государственного управления и предоставления прав местному самоуправлению.
Главная проблема – отсутствие механизма принуждения государства к ответственности перед обществом. Однако после системного кризиса страх перед его повторением будет таким, что его хватит для принуждения к ответственности как минимум целого поколения государственных деятелей. Идеологизация общества, распространение позитивного реваншизма также способствует решению этой проблемы, как, впрочем, и последней – чисто эстетического отторжения со стороны главной производительной силы общества – его образованной части.
Распространенное представление о невозможности строить демократию и постиндустриальное общество при помощи авторитарных методов основано на невежестве и настойчивом отрицании фактов.
Есть прямо опровергающие этот тезис примеры Китая, Малайзии и Южной Кореи, не говоря уже о Японии, где в период ее взлета была однопартийная система, и только сейчас она превращается в полуторапартийную. В двух последних странах авторитарно создавалась индустрия, которая потом трансформировала государство в сторону относительной демократии, но в двух первых с самого начала создавалось не только индустриальное, но и постиндустриальное общество, причем создавалось вполне авторитарными методами.
Не стоит забывать и о том, что в России стоит задача не только создания постиндустриального общества, но и индустриального, – хотя бы потому, что постиндустриальные технологии в силу их сверхпроизводительности и ограниченной емкости потенциально доступных для нас рынков не прокормят 110 млн чел. сверх тех условных 30 млн, которые кормятся за счет экспорта сырья.
Наконец, индустриальные и постиндустриальные технологии различны, но они не отвергают друг друга: диалектически отрицая индустрию, постиндустриальные технологии тем не менее вырастают из нее и во многом обслуживают ее. Развить постиндустриальные технологии на пустом месте в должном объеме не удастся – индустрия должна быть как минимум питательной средой для постиндустриального общества.
Разумный авторитаризм, как доказала история ХХ века, идеально совмещается с индустрией (и, более того, во многом прямо порождается ей) и при некоторых усилиях с его стороны – с постиндустриальными технологиями.
Ограниченность количества примеров авторитарного построения постиндустриального общества (как и то, что они относятся к другой историко-культурной парадигме, к другой цивилизации) вполне компенсируется полным отсутствием противоположных примеров – успешного самостоятельного построения демократии и постиндустриального общества демократическими, а не авторитарными методами.
Да, авторитарно их строить очень тяжело, но все-таки можно. А вот демократично (разумеется, в западном, формальном понимании демократии), по крайней мере, в современных условиях глобальной конкуренции и широчайшего применения технологий формирования сознания – нельзя.
При разговоре о перспективах демократии и авторитаризма в современной России представляется исключительно существенным мнение российского философа и писателя М. Веллера, по которому демократия в современном западном понимании (свобода атомизированной личности) выражает стремление к энтропии. В то же время закону нарастания энтропии неизбежно противодействует закон самоорганизации систем (или их структурирования) – без этого «тепловая смерть» Вселенной уже давно бы наступила.
В отношении человеческих обществ стремление к самоорганизации и структурированию выражается как стремление к регламентации (традиционалистской либо бюрократической).
Доведенная до абсурда, эта тенденция так же гибельна, как и неограниченная личная свобода; нормальное, плодотворное состояние общества – соединение этих принципов в некоторой пропорции, зависящей от исторического момента (и в конечном счете, вероятно, от доминирующих технологий).
В России маятник исторического развития дошел до упора вправо и теперь неминуемо пойдет влево (как заявил Сурков примерно в 2002 году, «к власти придет левая партия – вопрос, когда и какая именно»). В мире этот же маятник дошел до упора в своем движении к демократии в западном понимании (энтропии в общефилософском) и теперь пойдет к авторитаризму в западном понимании (самоорганизации и структурированию систем).
Разумеется, внутри исторического «теперь» может утонуть и десяток лет, однако история убыстряется вместе с технологическим прогрессом, а признаки удушающего развитие роста регламентации и бюрократизации на Западе (причем далеко не только в Евросоюзе) налицо.
Существенно, что сейчас в России складывается управляющая система, вполне приспособленная к проведению авторитарной модернизации. Проблема состоит лишь в том, что нынешняя элита в силу принципиальной недоступности для нее ответственности перед обществом (ибо она стала элитой за счет его осознанного ограбления и разрушения) органически не способна провести эту модернизацию. В результате творцы (точнее, инстинктивные копиисты) управляющей системы, приспособленной для авторитарной модернизации, с маниакальным упорством пытаются применять ее в ненадлежащих целях организации массового грабежа. По степени разумности и эффективности это напоминает использование молотка для отвинчивания гаек.
Однако при смене элиты, неизбежной в условиях системного кризиса, преграда для авторитарной модернизации исчезнет, и Россия, воспользовавшись созданной управленческой модернизационной инфраструктурой, возобновит процесс развития, прерванный национальной катастрофой последних 15 лет.
В силу сложности задач, объективно требующих концентрации власти, модернизацию (как это, строго говоря, происходит везде и всегда) будет непосредственно осуществлять исполнительная власть, а законодательная и судебная будут выступать в роли всего лишь ее помощников. Соответственно, мы будем рассматривать направления модернизации именно исполнительной власти, подразумевая также неизбежное развитие характерной для России низовой демократии – мало формализуемого, во многом стихийно складывающегося местного, а часто и вообще «соседского» самоуправления.[93] (Между прочим, на что весьма убедительно указал С. Кара-Мурза, такое самоуправление традиционно является историческим преимуществом России перед развитыми странами, так как в силу своей неформальности оно исключительно гибко, адаптивно и дешево. Ведь неформальные лидеры и не помышляют о получении зарплат и офисов, занимаясь самоорганизацией своей жизни и жизней окружающих «между делом», в свободное время. Это же обеспечивает надежную защиту такого самоуправления, имеющего форму инстинктивной реакции общественного организма на внешние раздражения, от бюрократизма, и разумный минимум – по простой логике экономии личных сил – вмешательства такого управления в жизнь общества.)
