Сергей Есенин - С. А. Есенин в воспоминаниях современников. Том 1.
1925 г. Декабрь.
За день до отъезда в Ленинград Есенин несколько раз приходил в издательство "Современная Россия", но никого не заставал. Вслед за Есениным приходил врач Аронсон, работающий в психиатрической клинике, из которой Есенин только что выписался. Врач почему-то разыскивал его, оставил номер телефона и просил передать Есенину, чтобы тот непременно ему позвонил.
Вечером того же дня Сахаров и я при входе в клуб Союза писателей встретили Есенина. Он был вместе с Клычковым. Клычков быстро ушел. ‹…›
‹1926›
С. ЕСЕНИН РАЗГОВАРИВАЕТ О ЛИТЕРАТУРЕ И ИСКУССТВЕ
1919 г.
‹…›
Георгиевский пер., д. 7, квартира Быстрова.
Есенин увлекается Меем. Помню книжку Мея, в красной обложке, издание Маркса. Он выбирает лучшие, по его мнению, стихи Мея. читает мне. Утверждает, что у Мея чрезвычайно образный язык. Утверждает, что Мей имажинист.
По-видимому, увлечение Меем было у него непродолжительно. В дальнейшем он не возвращался к Мею, ни разу не упоминал о нем 18.
"Домино".
Комната правления Союза поэтов. Зимние сумерки. Густой табачный дым. Комната правления по соседству с кухней. Из кухни веет теплынью, доносятся запахи яств. Время военного коммунизма: пища и тепло приятны несказанно.
Беседуем с Есениным о литературе.
– Знаешь ли, – между прочим сказал Есенин, – я очень люблю Гебеля. Гебель оказал на меня большое влияние. Знаешь? Немецкий народный поэт…
– У немцев есть три поэта с очень похожими фамилиями, но с различными именами: Фридрих Геббель, Эмануэль Гейбель и, наконец, Иоганн Гебель – автор "Овсяного киселя".
– Вот. Этот самый Гебель, автор "Овсяного киселя", и оказал на меня влияние 19.
‹…›
1920 г.
Ночь. Шатаемся по улицам Москвы. С нами два-три знакомых поэта. Переходим Страстную площадь.
– Я не буду литератором. Я не хочу быть литератором. Я буду только поэтом.
Есенин утверждал это спустя четыре года после выхода в свет его повести "Яр", напечатанной в "Северных записках" в 1916 году. Он никогда не говорил о своей повести, скрывал свое авторство. По-видимому, повесть его не удовлетворяла: в прозе он чувствовал себя слабым, слабее, чем в стихах. В дальнейшем он обратился исключительно к стихотворной форме: лирика, поэма, драма, повесть в стихах.
В том же году, после выхода в свет "Ключей Марии", в кафе "Домино" он спрашивает: хорошо ли написана им теория искусства? Нравятся ли мне "Ключи Марии"?
Почему-то не было времени разбираться в его теории искусства по существу, и я ответил, что книжку следовало бы разделить на маленькие главы.
"Домино". Хлопают двери. Шныряют официанты. Поэтессы. Актеры. Актрисы. Люди неопределенных занятий. Поэты шляются целыми оравами.
У открытой двери в комнату правления Союза поэтов Есенин и Осип Мандельштам. Ощетинившийся Есенин, стоя вполуоборот к Мандельштаму:
– Вы плохой поэт! Вы плохо владеете формой! У вас глагольные рифмы!
Мандельштам возражает. Пыжится. Красный от возмущения и негодования.
Осень. "Домино".
В кафе "Домино" два больших зала: в одном зале эстрада и столики для публики, в другом только столики. Эти столики для поэтов. В первый год существования кафе залы разделялись огромным занавесом. Обычно во время исполнения программы невыступающие поэты смотрели на эстраду, занимая проход между двумя залами.
В глубине, за вторым залом, комната правления Союза поэтов.
Есенин только что вернулся в Москву из поездки на Кавказ. У него новая поэма "Сорокоуст". Сидим с ним за столиком во втором зале кафе. Вдруг он прерывает разговор:
– Помолчим несколько минут, я подумаю, я приготовлю речь.
Чтобы дать ему возможность приготовиться к выступлению, я ушел в комнату правления Союза поэтов. Явился Валерий Брюсов.
Через две-три минуты Есенин на эстраде.
Обычный литературный вечер. Человек сто посетителей: поэты и тайнопишущие. В ту эпоху, в кафейный период литературы, каждый день неукоснительно поэты и тайнопишущие посещали "Домино" или "Стойло Пегаса". Они-то и составляли неизменный контингент слушателей стихов. Другая публика приходила в кафе позже – ради скандалов.
На этом вечере была своя поэтическая аудитория. Слушатели сидели скромно. Большинство из них жило впроголодь; расположились на стульях, расставленных рядами, и за пустыми столиками.
Есенин нервно ходил по подмосткам эстрады. Жаловался, горячился, распекал, ругался: он первый, он самый лучший поэт в России, кто-то ему мешает, кто-то его не признает. Затем громко читал "Сорокоуст". Так громко, что проходящие по Тверской могли слышать его поэму.
По-видимому, он ожидал протестов со стороны слушателей, недовольных возгласов, воплей негодования. Ничего подобного не случилось: присутствующие спокойно выслушали его бурную речь и не менее бурную поэму.
Во время выступления Есенина я все время находился во втором зале кафе. После выступления он пришел туда же. Он чувствовал себя неловко: ожидал борьбы и вдруг… никто не протестует.
– Рожаете, Сергей Александрович? – улыбаясь, спрашивает Валерий Брюсов.
Улыбка у Брюсова напряженная: старается с официального тона перейти на искренний и ласковый тон.
– Да, – отвечает Есенин невнятно.
– Рожайте, рожайте! – ласково продолжает Брюсов. В этой ласковости Брюсова чувствовалось одобрение и поощрение метра по отношению к молодому поэту.
В этой ласковости Брюсова была какая-то неестественность. Брюсов для Есенина был всегда посторонним. Они были чужды друг другу, между ними никогда не было близости. "Сорокоуст" был первым произведением, которое Брюсов хорошо встретил 20. ‹…›
На улицах Москвы желтые, из оберточной бумаги, афиши:
Суд над имажинистами – это один из самых веселых литературных вечеров 21.
Валерий Брюсов обвинял имажинистов как лиц, составивших тайное сообщество с целью ниспровержения существующего литературного строя в России.
Группа молодых поэтов, именующих себя имажинистами, по мнению Брюсова, произвела на существующий литературный строй покушение с негодными средствами, взяв за основу поэтического творчества образ, по преимуществу метафору. Метафора же является частью целого: это только одна фигура или троп из нескольких десятков фигур словесного искусства, давно известных литературам цивилизованного человечества.
Главный пункт юмористического обвинения был сформулирован Брюсовым так: имажинисты своей теорией ввели в заблуждение многих начинающих поэтов и соблазнили некоторых маститых литераторов.
Один из свидетелей со стороны обвинения доказывал, что В. Шершеневич подражает В. Маяковскому, и, чтобы убедить в этом слушателей, цитировал параллельно Маяковского и Шершеневича.
Есенин в последнем слове подсудимого нападал на существующие литературные группировки – символистов, футуристов и в особенности на " которой на к и в DIV милиционером. Есенин, с широким жестом обращаясь в сторону Аксенова: – Кто судит нас? Кто? Что сделал в литературе гражданский истец, этот тип, утонувший в бороде? Выходка Есенина понравилась публике. Публика смеялась и аплодировала.
Через несколько дней после "Суда над имажинистами" ими был устроен в Политехническом музее "Суд над русской литературой". Представителем от подсудимой русской литературы являлся Валерий Брюсов. Есенин играл роль литературного обвинителя. Он приготовил обвинительную речь и читал ее по бумажке звонким высоким тенором. По прочтении речи стал критиковать ближайших литературных врагов: футуристов. На этот раз он, сверх ожидания, говорил удачно и быстро овладел аудиторией. – Маяковский безграмотен! – начал Есенин. При этом, как почти всегда, звук "г" он произносил по-рязански. "Яговал", как говорят о таком произношении московские мужики. И от этого "ягования" подчеркивание безграмотности Маяковского приобретало невероятную четкость и выразительность. Оно вламывалось в уши слушателей, это резкое згр. Затем он обратился к словотворчеству Велемира Хлебникова. Доказывал, что словотворчество Хлебникова не имеет ничего общего с историей развития русского языка, что словотворчество Хлебникова произвольно и хаотично, что он не только не намечает нового пути для русской поэзии, а, наоборот: уничтожает возможность движения вперед. Впрочем, смягчающим вину обстоятельством был признан для Хлебникова тот факт, что он перешел в группу имажинистов: Хлебников в Харькове всенародно был помазан миром имажинизма 22.
Вечер. Идем по Тверской. Советская площадь. Есенин критикует Маяковского, высказывает о Маяковском крайне отрицательное мнение. Я: – Неужели ты не заметил ни одной хорошей строчки у Маяковского? Ведь даже у Тредьяковского находят прекрасные строки? Есенин: – Мне нравятся строки о глазах газет: "Ах, закройте, закройте глаза газет!" И он вспоминает отрывки из двух стихотворений Маяковского о войне: "Мама и убитый немцами вечер" и "Война объявлена". Читает несколько строк с особой, свойственной ему нежностью и грустью. ‹…›
