Н. Денисов - Огненный крест
Хочу привести вам небольшую справку стоимости жизни в демократической России во время моего пребывания там. Так вот, если у вас было, скажем, 400 рублей, а это хорошее жалованье в те дни, то вы смогли бы купить на них: 6 кг колбасы, или 10 кг мяса, или 12 кг масла, или 22 кг сахара (если найдёте), или 500 штук яиц, или 15 кг сыру, или 40 кг рыбы, или 130 кг картошки, или 100 кг моркови, или 15 кг мандаринов, или 22 кг яблок (если найдёте)...
Я была в одном из продуктовых магазинов и смогла сама убедиться, что там почти абсолютная пустота. Какие-то продукты подвозят по утрам, а уже с ночи выстраивается огромная очередь и как только откроют двери, моментально всё раскупается и остальную часть дня магазин стоит пустой...»
Все так. И все же! Историческая Россия развалена беловежскими преступниками, заранее присмотревшими охотничий домик и баньку, где совершат неслыханное в мире предательство. Ни слова об этом! Сонмы суверенов, кучи новых президентов! По всей бывшей Святой Руси... Ни слова. От монархистки.
Вспоминалось аналогичное. Февраль 1917-го. Некоторые Великие Князья из династии Романовых расхаживают по Петрограду с красными бантами на мундирах, кричат вместе с толпой революционеров: «Да здравствует свобода!» И только Государь записывает в своем дневнике горькие слова, которые после ритуального убийства Царской Семьи, спустя годы, станут известными всему миру: «Кругом предательство и измена».
Революция демократов
Та же свора – «братки, студенты»,Но черней, густопсовей ложь.Сплюнешь горестно в президента –Хоть со скользом, но попадешь.
Сколько их на Руси Великой,Не промажешь, бери подряд:Тот не вышел умом, тот ликом, –Испохаблен калашный ряд.
Вот один из них – «ангел кроткий»,Из прорабов – усвой и взвесь! –Как цементным раствором, водкойУкрепляет маразм и спесь.
Ну, взорлите ж, гудки заводов,Ну, ударьте ж, колокола!..Прав был загодя «вождь народов»:Эвон сколь напласталось зла!
А это письмо согрело страждущую душу: грустное, познавательное. Через такие письма (шли они мне до Тюмени порой месяцами) «рисовалась» вся трагичность русского рассеянья.
Перу, Арекипа. В Тюмень. 21 февраля 1992 года.
«Многоуважаемый Николай Васильевич! Получил две газеты «Тюмень литературная» на моё имя, что меня очень удивило, но затем, посмотрев на снимки друзей из Каракаса и на фото моего брата священника, понял, кто дал Вам мой адрес. Искренне благодарю Вас за эту посылку, так как почитать русское слово – это величайший подарок русскому человеку, отдаленному расстоянием от всего русского; здесь почему то не задерживаются русские люди.
Ну, представлюсь Вам. Я бывший кадет, учившийся в двух кадетских корпусах в Югославии, приехавший в Перу в 1929 году с колонией кубанских казаков из Югославии, возглавляемых генерал-майором Павличенко, героем гражданской войны. Уже в дороге, в Марселе, к нам присоединилась другая группа кубанских казаков, тоже едущих в Перу. Но с самого начала произошло разделение казаков на две самостоятельные части. Приехавшие из Югославии были одеты в кубанскую казачью форму. А те, кто из Франции приехал, в штатском платье. И вот тогда, может быть, желание одеться в русскую военную форму заставило меня записаться в колонию, не будучи вообще кубанским казаком.
А мне было тогда неполных девятнадцать лет.
В Перу казаки попали в разные районы страны. Наша группа – в Аякучо, другая в Куско. Но правительство страны не выполнило обязательств перед колонистами. Пришлось обращаться в Лигу Наций за защитой. И французская группа переехала в республику Парагвай. Югославская же, потерявшая от малярии четырнадцать человек – мужчин, женщин, детей, – была возвращена обратно в Югославию.
Видя, что ничего хорошего не выходит, я в одиночку сделал плот и с одним из бывших кадет и моей собакой пустился в путешествие по притокам Амазонки: куда вода несла! После 12 дней путешествия доехали до маленького городка Аталая, потеряв всё – одежду, постели, инструменты. Мы – мой друг Николай Лукашевич, моя собака и я уцелели. Жители городка говорили, что это чудо, что добрались сюда живыми. Было время тропических дождей, вода в реках поднималась больше трёх метров за ночь. Даже индейцы, тамошние жители, не путешествуют в это время разливов рек.
Молодость и смелость! И, конечно, незнание местных «порядков».
Стали трудиться чернорабочими. Но Лукашевич не выдержал, нанялся кочегаром на речной теплоходик, где-то заразился малярией и умер в госпитале городка Икитос на Амазонке... Ну и я недолго поработал, в основном, на кофейных плантациях. Воспользовался дружбой с индейцами, поехал с ними на пирогах по притокам Амазонки, но уже против течения. До района Куско путешествие продолжалось почти три месяца. В это время и потом, в дальнейшем, пришлось поработать на плантациях сахарного тростника, на распиловке бревен на лесопилках, погонщиком вьючных мулов, на объездке диких лошадей... Так продолжалось несколько лет, пока не нашел своего настоящего призвания в жизни – быть скотоводом на высоких горах, где и провёл более 50-ти лет жизни. Сперва управлял чужими имениями, учившись по переписке. Получил диплом техника-скотовода и земледельца. Затем женился на перуанке, приобрел себе кусок земли на горах и начал разводить чистокровных овец и коров, участвуя в скотоводческих выставках, получая призы за мой скот.
Вырастили с женой пятерых детей, выучили, сделали профессионалами. Выдали замуж дочерей за хороших профессионалов, женили и сыновей. И вот у меня 13 внуков и две правнучки. А жена-перуанка умерла от рака после нашего 43-летнего брака...
Потом пришла аграрная реформа, за гроши отняли имение. Но были у меня кое-какие сбережения, два собственных дома в городе. И вот, оставшись один, поехал я на кадетский съезд в Каракас и на свидание с братом отцом Сергием. Да, видно, в мои годы – не очень хорошо ездить далеко. Ведь мне уже 82, укатали Сивку крутые горки.
Все 63 года моей жизни в Перу с русскими почти не встречался. Нет их здесь. Как-то ездил в Лиму на свадьбу внучки, то зашел на воскресную службу в нашу православную церковь. Сооружали её русские второй эмиграции. Теперь она под покровительством греческого посольства, а священник серб. Из прихожан только двух человек нашёл русскими людьми: граф Сергей Коновницын и старушка, вдова полковника Фон Мекка, приехавшая с мужем в 1929 году, вместе с кубанскими казаками, когда и я приехал...
Переписывался с однокашниками, но переписка постепенно прервалась. Одни умерли, другие больны и не пишут. Как-то послал больше дюжины открыток с поздравлением на Рождество Христово, а в ответ получил только три.
Однажды приезжал в наши места грузинский балет, спустя долгое время был балет из Красноярска. Приятно было говорить с сибиряками, ведь я тоже сибиряк. Родился я в военном городке около Иркутска. Мой отец был кадровым офицером сибирских стрелков. Оба мои родителя, отец и мать, родом из Умани, но жили в Сибири. Отец, как я сказал, военный, а мать кончила высшие педагогические курсы в Санкт-Петербурге, была директрисой Зеленой гимназии во Владивостоке. Вот если бы Бог позволил, так хотелось бы взглянуть на Владивосток, где когда-то играл в парке Невельского, и – на Иркутск с его красавицей Ангарой и священным Байкалом... Не видал я ни Москвы, ни Питера. Но у бабушки нашей было маленькое имение близь Умани, туда мы ездили летом за вареньем... Воспоминание о чудном прошлом!
А русских, повторяю, в Перу давно нет. Вот лишь я остался здесь на всю жизнь. И много якорей задержало меня на наших горах: дети, внуки. И, конечно, их матери – хорошие подруги жизни.
Но русская душа не изменилась, в моём одиночестве не забыл, что я русский. По стенам в моем кабинете – картины русских художников, в углу киот с русскими Святыми и с лампадой, украшенный вышитым полотенцем: сохранившийся подарок моей матери. Также – Российский герб с трёхцветным бантом, портреты последних Государей, конечно, и нашего Шефа Великого князя Константина Константиновича Романова, мои старые погоны кадета... У меня «Русский уголок», поэтому я отрицаю приглашение моих дочерей, чтоб переехать к ним на жительство. У них много любви для меня, но в доме у меня много русского и я никому не мешаю этим в свои восемьдесят два года.
Чувствую себя счастливым человеком, ведь и семья-то у меня чудная – дети и внуки кровь с молоком, имена-то у них русские, но... они католики и перуанцы, говорят по-испански, как говорила с ними с детства их мать... Простите за долгописание. Ваш покорный слуга Николай Павлович Гуцаленко».
Родной брат Николая Павловича Гуцаленко, отец Сергий из венесуэльской Валенсии, рассказывал мне: «...Чтоб не забыть русский язык в своей высокогорной перуанской Арекипе, Николай закрывается у себя в кабинете, поет русские песни и декламирует стихи».
