Анатолий Кузнецов - На «Свободе». Беседы у микрофона. 1972-1979
Далее тоже известно — божество будет читать отпечатанный крупными буквами, с расставленными ударениями, не им написанный текст; время от времени чтение будет прерываться новыми проявлениями восторга по сигналу — ну и заключительный ритуал восторга в конце, такой же, как в начале. Если текст предназначен для публикации, то он будет опубликован самым широким образом, и всем надо будет говорить: «Как это мудро, как это глубоко, гениально, изумительно, восхитительно, это прямо как прожектор освещает нам путь», и желательно отрывки из этого текста к месту и не к месту цитировать всюду, от передовиц до поваренных книг, ибо если не процитировать, то лица, назначенные следить за этим, сразу же спросят: «А почему вы не процитировали?»
Это все известно, это все отработано, в конце концов, и не сложно, и не так уж трудно. Вопросы относительно формального, чисто ритуального выражения якобы восторга меня лично не беспокоят. Да в конце концов, у любой эпохи и в прошлом были свои ритуалы, да еще сколько, одни умнее, другие глупее, и смешные и нелепые, всякие, и в повседневной жизни, в быту, у каждого из нас — сколько ритуалов, сколько всего такого, что «так принято», уж никто и не помнит, и не может объяснить зачем. Один чихнет, другой говорит «на здоровье» — так принято, да и точка. «Так принято» — я понимаю.
Нет, меня беспокоит неритуальное, а искреннее проявление восторга там, где, по-трезвому, ни о каком восторге и речи не могло бы быть. Я начал с рассказа о своем собственном когда-то искреннем восторге перед трудом Сталина об экономических проблемах. И о том, как вскоре после того, как наваждение прошло, встал вопрос: «Почему оно было?»
И вот, даже сегодня, через много-много лет, я не вижу простого, однозначного ответа на этот вопрос, по крайней мере в отношении самого себя… представьте, не вижу. А я хочу все-таки в нем разобраться, хотя бы попытаться разобраться. Ограничиваюсь сегодня, однако, лишь постановкой вопроса, в моей следующей беседе эта тема будет продолжена.
28 января 1977 г.
Многолетний сон Беседа 2Да, вот я теперь вспоминаю и ясно вижу, как в какой-то период моей жизни я восторгался Сталиным. Период был, однако, относительно короткий, я был в возрасте где-то от двадцати до двадцати четырех лет. И что особенно поразительно: это были самые последние годы жизни Сталина — годы 49-й, 50-й, 51-й, 52-й… То есть когда сталинизм достигал уже последней степени ужаса, Сталин как личность был в глубине маразма… Самое простое: махнуть рукой, отделаться простым успокоительным объяснением типа «молодой я был, дурак был» и жить себе так, словно тех нескольких лет и не было.
Смотришь вокруг себя и видишь, что многим людям такой фокус вроде бы и удается. Когда после xx съезда стало таким модным поносить на все заставки «культ личности Сталина», было очень любопытно наблюдать некоторых беззаветнейших в свое время сталинистов, которые теперь чернили Сталина как только могли, и оказывается, они всю жизнь были антисталинистами, но скрывали это и так мучились, бедные. Даже те, кто всю свою карьеру построил благодаря небезызвестным методам и приемам сталинских времен.
Даже те, кто в свое время прямо в истерике бился, выражая свое преданное преклонение перед отцом всех народов и гением всех времен. Что, значит, то была такая игра, этакий театр, что ли? Нет, не был то стопроцентный театр. Это задним числом трусливое сознание пытается убедить и других и себя: что оно-де не спало, что оно все понимало.
Известно, что если долго и упорно повторять какую-то ложь с собственным желанием поверить в нее, то в конце концов лгущий уже и сам действительно верит в свою ложь, верит, что все было на самом деле именно так, как он лжет, и верит искренне. Так что, может быть, кто-то из бывших искренне преданных сталинистов, говоря о своей якобы «внутренней оппозиции» Сталину (никогда не существовавшей), сегодня уже формально и не лжет, ибо уже сам искренне верит в то, что говорит. Но от этого, конечно, не легче. В конце концов, знаменитый лозунг «За Родину, за Сталина!», с которым шли в атаку, — что, все кричавшие его и умиравшие с ним на устах, все до единого кричали и умирали с «внутренней оппозицией» к Сталину?
Я близко знал одного человека, совсем уж близко знал, потому что это был мой тесть, который, всякий раз бывая в кино, во время показа киножурнала «Новости дня» принимался безудержно плакать от счастья и любви, когда на экране появлялся Сталин. Без Сталина же в свое время не было ни одного киножурнала. Во время похорон Сталина мой тесть сам чуть не умер от горя в самом прямом смысле — с ним были припадки.
Некоторое краткое время затем он во время киножурнала «Новости дня» не плакал. Но после xx съезда, гляжу, он опять плачет в кино. Но теперь уже при виде Хрущева, «нашего дорогого Никиты Сергеевича». А в то время уже без Хрущева не было ни одного киножурнала. Его жену — мою, значит, тещу — это прямо бесило. Говорила, что с ним невозможно в кино сидеть рядом. Заготавливала ему несколько носовых платков. Только погасили свет, только лишь пошли первые кадры, только лишь появился «наш дорогой Никита Сергеевич» — старик в рев, зрители удивленно оборачиваются. С тем он и умер, царство ему небесное, и я не знаю, плакал ли бы он теперь, во время нынешних киножурналов. Но полагаю, что да.
Помнится, я ему однажды очень осторожно напомнил, как он плакал когда-то при виде Сталина на экране. Старик очень рассердился, прямо пришел в бешенство, но не стал ничего объяснять или доказывать, просто смолчал. И на том спасибо.
И вообще, не мне припоминать кому-либо такие вещи. У меня есть материал для исследования поближе: я сам. Я уже говорил в прошлой беседе, что те несколько лет моей жизни, когда я искренне восторгался Сталиным, до сих пор заключают в себе загадку для меня. Ах, как было бы гладко и хорошо, если бы их не было. Завидую тем людям, которые рассказывают, что они всю жизнь, начиная с детства, прекрасно видели нелепости и безобразия существующего в СССР устройства. Один автор, например, рассказывает, что, еще будучи в пионерском возрасте, он наотрез отказался вступить в пионеры по идейным соображениям. Я верю. И, веря, завидую: у меня все было не так ровно. Я с самого детства видел слишком много нелепостей, и безобразий, и прямого ужаса, а вот поди ж ты, вырос и в возрасте, когда человек только-только прекращает расти, вдруг очутился в состоянии готового искренне и вдохновенно хотя бы и идти в смертельную атаку с лозунгом «За Сталина!» на устах. Загадка? Да!
Попробую-ка ее сформулировать в виде вопроса: «Почему человек способен преклоняться до беззаветности перед вождем, о котором говорится, что он гениален, мудр, прекрасен, в то время как все факты прямо вопиют о том, что этот «вождь» всего лишь гнусная, преступная личность?» Почему?
Ну прежде всего напрашивается ясный и простой ответ, что все это, возможно, и происходит из-за элементарного недостатка информации. Я просто не знаю, что обожаемый мною вождь сделал то-то, то-то и то-то, несовместимое ни с гуманностью, ни с мудростью, ни с гениальностью. От меня скрыто, и я не знаю, какой он просто кровавый палач, а то, может, вообще психически ненормальный. Мне показывают лишь картины его якобы грандиозных, гениальных деяний, я им верю, не подозревая, что они — липа; я поклоняюсь из-за недостатка информации.
Как все было бы просто, будь это объяснение удовлетворительным. Но мой покойный тесть, например, о котором я рассказал, прекрасно видел все волны сталинского террора и поседел от ужаса перед ними, от ожиданий арестов, когда забирали приятелей, коллег и казалось, вот-вот выпадет его номер, но номер не выпал. Он был ученым-специалистом и прекрасно видел, какие глупости творятся при сталинском хозяйствовании. И так далее. Он все видел, он понимал… И плакал при виде Сталина на экране.
Но помилуйте, а позже, когда он плакал при виде Хрущева на экране, — он плакал-то именно из признательности Хрущеву за то, что сталинский ужас кончился и разоблачен. Да, да, теперь он плакал при виде подлинного гения вместо былого разоблаченного.
Кстати, тут можно говорить о недостатке информации лишь в какой-то ее части, но не вообще о полном недостатке информации. Живя в любом закрытом, пусть сверхзакрытом, обществе, невозможно не знать, хотя бы отчасти, происходящего ужаса, и части для любого думающего человека вполне достаточной, чтобы усомниться: так ли уж это общество прекрасно, как об этом кричат, и так уж ли гениален его вождь? За всю свою сознательную жизнь, почти целиком прошедшую при Сталине, мой тесть имел информации более чем достаточно, чтобы хотя бы, по крайней мере, не плакать от восторга. А он плакал… искренне. Плакать в темном кинозале при виде вождя — этого даже при Сталине от человека совсем не требовалось, правда?
