Никон Воробьев - Письма о духовной жизни

Искренно ищущим истину Господь открывается, дает познать Себя особым внутренним образом, не оставляющим никаких сомнений в истинности и объективности этого откровения. Ну вот, например, когда я абсолютно убедился в бытии Божьем, уверовал во Христа и в будущую жизнь, я, тем не менее, не знал пути к Богу, процесса духовного развития, потому что никаких духовных книг не было и не читал их. Вспоминаю, насколько внутренне непонятен был мне пример, приведенный как-то отцом Павлом Флоренским на лекции. Духовное устроение человека, говорил он, подобно столбу, который держится за счет веревок, привязанных к нему с противоположных сторон. Представьте себе теперь, что веревки с одной стороны убрали, что стало бы со столбом? – Он упал бы на другую сторону. Так и происходит с человеком: если он перестает видеть и чувствовать свои грехи и страсти (левые веревки), то падает в сторону «добродетелей», то есть в самомнение, гордость, прелесть и таким образом добродетели, то есть внешние дела: пост, чтение молитв, посещение богослужений, уставность жизни, девственность, монашество и т. д., – погубят человека, столб его спасения упадет. Также погибнет человек, если он будет проводить жизнь и в одних страстях, без покаяния и доброделания (то есть без поддержки веревок с правой стороны). Человеку, следовательно, необходимо в духовной жизни и всемерное понуждение себя к добру, и познание своей падшей природы, постоянно источающий грех, который смиряет человека и не дает возможности добродетелям становиться средством его гибели. То есть, чтобы столб стоял, необходимы веревки с обеих сторон. К чему я говорю это?

В то время я совершенно не знал внутренней жизни, сложного пути духовного развития, и этот пример Флоренского мне совершенно ничего не сказал, я, по существу, не понял его. Он остался у меня лишь в памяти. Ничего из духовной литературы я еще не читал тогда, не знал, что значит бороться с собой. У меня было совсем другое состояние – я чувствовал себя вполне нормальным человеком, здоровым, сильным во всех отношениях. Лишь позже, познакомившись со святыми отцами и начав сознательно понуждать себя к исполнению евангельского добра, а не просто того, что мне казалось добром, я вспомнил этот пример Флоренского и начал понимать его.

Нельзя понять Евангелия без святых отцов. Епископ Игнатий Брянчанинов пишет: «святые отцы должны привести христианина к пониманию Евангелия». Но они приведут лишь тогда, когда человек сам начнет соответственно жить, бороться с собой, следить за собой, бороться со всякими греховными помыслами, словами, влечениями, делами. И если он будет так бодрствовать над собой, то почувствует и необходимость советов святых отцов и в Евангелии увидит в сокращенном или прикровенном виде всё их учение. Но нужна действительная, а не мечтательная, как в тумане, жизнь и борьба с собой. И вот, когда человек постепенно начнет отходить от обычного, то есть совершенно рассеянного, погруженного исключительно во внешний мир образа жизни, и будет внимать себе, будет стремиться идти путем Евангелия, то святые отцы сделаются ему крайне необходимыми, сво ими родными, теми, которые непосредственно говорят душе, и она воспринимает это с радостью, утешается.

– Батюшка, но многих святые отцы не могут ни заинтересовать, ни удовлетворить.

– Это потому, что у них душа мертвая, занята другим, захламлена суетой и страстями. Это – полумертвые люди, и они не чувствуют жизни. Жизнь же – во Христе: Я есть Путь и Истина, и Жизнь. Но в это нужно не просто верить, а нужно почувствовать сердцем, что здесь, во Христе и есть и жизнь, и путь, тогда душа будет радоваться, утешаться и тянуться, как ребенок к матери, к святым отцам, дающим человеку Христа – этот истинный Хлеб жизни.

– Насколько от человека зависит то, что его душа начинает чувствовать Бога?

– Человек лишь идет, стремится, и в ответ на это искреннее искание и приходит благодать Божия. Она затрагивает сердце и открывает ему Бога. Как открывает сердцу? Вот, например, два совершенно чужих и ранее, может быть, неизвестных друг другу человека, вдруг подружили или полюбили взаимно. Происходит интересный психологический процесс. Из огромной массы людей, тысяч и даже миллионов людей вдруг находится один, который однозвучен, гармоничен с твоей душой. Ты с ним легко будешь говорить и чувствовать себя. Даже когда ты с ним сидишь молча или говоришь о пустяках, то чувствуешь, как твое сердце незаметно разговаривает с его сердцем (у Метерлинка это подчеркивается в его произведениях). Идет какой-то процесс взаимного дополнения, питания. Но есть люди, с которыми ты не можешь найти никакого контакта. Это люди другого духа, как мы теперь выражаемся (и это правильное выражение), с ними совершенно не можешь беседовать, уже через несколько минут страшно устаешь, до тошноты. Повторяю, в них действует другой дух, нет с ними внутреннего контакта, нет соединения – как вода с маслом. Напротив, с некоторыми людьми, немногими, беседуешь с удовольствием и не устаешь. Такова реальная жизнь сердца, помогающая неопытному в религиозном отношении человеку понять возможность и в какой-то степени характер познания сердцем благодати Божией, характер и способ общения в сердце человека со Христом.

Увы, сейчас упрощают человека, сводят его почти к животному, отсюда и проистекают все беды. Ибо если человек – это лишь более совершенное животное, разумная обезьяна, то и идеал его мало чем возвышается над обезьяньим: хорошо сервированного стола и возможности гулять, путешествовать, наслаждаться, смотреть – развлекаться, одним словом. Даже наука и искусство – занятия лишь для небольшого числа любителей особых ощущений. Беда подобного понимания человека в том, что сытое брюхо без высших забот о душе, о вечной Правде, о вечной жизни, о Боге скоро перестает удовлетворяться хорошим столом и обычными развлечениями. Человек постепенно всё более начинает перчить, сластить, мудрить, требовать соловьиных язычков на десерт, как это делали римские патриции. От пресыщения тела и души начинают резко расти тщеславие, самолюбие, гордость. Возникают зависть, взаимная вражда, ненависть. Доходят непременно до всяких самых омерзительных неестественных страстей и убийств. Словом: Уты, утолсте Израиль, забыл Бога Своего. А отсюда и предпотопное Божественное определение: Не имать дух Мой пребывати в сих человецех, зане суть плоть. Душевность не есть ли проявление плотскости у верующих? Почему-то большинство очень склонно к душевности, любят сентиментальность, лирику в пении, в проповеди, елейность в голосе, обращении, поведении и т. д.? Не у верующих, а на верующих лишь заметнее эта душевность, поскольку особенно неестественна она христианам. Вместо ожидаемой духовности, вдруг видишь ее суррогат – душевность, поэтому невольно и обращаешь внимание. Для меня это особенно было очевидным, когда я служил в Минске и видел пение верующими так называемых псальм. Ждут не дождутся они, когда окончится литургия, после которой начинают петь эти псальмы. Положит тетушка в платочке щеку на ладошку, наклонит голову и чуть ли не со слезами поет какую-нибудь псальму, вроде «Гора Афон, гора святая». Сердце щиплет, бегут воспоминания. Она уже не в храме, а вся в прошлом: как была невестой, вышла замуж, хорошо или плохо жила в новой семье, а вот теперь старость, дети разлетелись и не слушаются, а то и обижают, некому пожалеть. И от этих сладких или горьких воспоминаний, от жалости к самой себе слезы уже сами собой потекли из глаз. Есть ли здесь хотя малейшая духовность? Это слезы душевные, плотские, Богом не приемлемые, ибо Господь лишь сердце сокрушенно о грехах и смиренно не уничижит.

– А как смотреть на эмоциональность чисто религиозного характера? Например, представление себе и переживание страданий Господа или славы и радости Его воскресения и др.?

– Здесь может быть у человека и душевность, и духовность. Можно при воспоминании о страданиях Христовых чувствовать то же, что и при чтении интересного романа, в котором описываются муки невинного страдальца, то есть раздражать свои нервы, да слезки лить. Об этом много пишет епископ Игнатий Брянчанинов, который говорит, что Господь отметает эту душевность. Она вредна, ибо подменяет собой духовность и, как будто удовлетворяя человека, а на самом деле уводит его в сторону, прельщает. Особенно это на женщинах заметно. Читая или слушая страстные Евангелия, они часто начинают рисовать в своем воображении картины предательства, избиений, оскорблений, распятия Иисуса Христа, страданий Богоматери и у них возникает сильная, чисто естественная жалость ко Христу, доходящая до слез и рыданий. Если при этом еще они считают, что тем самым угождают Господу, любят Его, т. е. что они этим совершают доброе дело, то это состояние их, развиваясь, может дойти до болезненных ненормальных проявлений, до истерики и полного нервного расстройства[40]. В католичестве, например, такие душевные явления рассматриваются как духовные, как одно из свидетельств святости человека. С точки зрения духовной, повторяю, этот процесс развития душевности только углубляет всем нам присущую прелесть (ибо преп. Симеон Новый Богослов говорит, что все мы находимся в жестокой прелести). Посмотрите, как кошка жалеет своих котят, как сердце наше склонно сочувствовать даже совершенно постороннему человеку, попавшему в беду и тяжело страдающему, как подчас глубоко жалеем мы раненых животных или когда их жестоко бьют, – всё это чувства естественные, так сказать, органические или биологические, присущие и людям, и всем тварям земным. Здесь нет никакой духовности, ибо нет никакого подвига борьбы со своим ветхим человеком. Это чистая душевность. Но если мы эту душевность (естественную жалость или радость, или, тем более, развиваемые сознательно, с волевым напряжением, внутренние страдания или восторги) примем за духовность, то есть за действие благодати Божией, то мы глубоко погрешим и станем на путь, уже прямо ведущий к прелести. Именно этим особенно грешит католичество, и у нас она, к сожалению, часто встречается, но, к еще большему сожалению, не всегда распознается, не всегда находит противодействие со стороны духовенства – большей частью неопытного в духовных вопросах, да и мало интересующегося ими.