Газета День Литературы - Газета День Литературы # 140 (2008 4)
Православные, объединяйтесь!!!
Свидетельства оЧевидцев
Дмитрий, Екатеринбург
Отправился в Храм Гроба Господня накануне. Отстоял ночную службу. В два часа ночи полиция выгнала всех из Храма, преследуя по улочкам Старого города. Был и спецназ в масках с кастетами, и крики "гоу бэк!"
Вместе с украинскими паломниками его приютили в Греческом патриархате неподалеку от Храма.
В 6 утра они предприняли попытку прорыва. Полицейские загнали их на крышу, прилегающую к Храму. С высоты они видели, как во двор хлынула первая партия пропущенных паломников. Их ждал полицейский заслон. Бойцы принялись запугивать толпу криками. Первых человек 10 повалили на землю, потащили к Храму волоком. После такой психической обработки остальные стали по-христиански смиренными.
Бабушка-паломница
Хотела занять место с ночи. Когда их начали гонять по Старому городу, в еврейском квартале они забежали в кафе. Полицейские вошли следом – выгнать, но хозяин-иудей попросил полицейских не портить ему бизнес. Полицейские вышли, а еврей предложил делать заказы. Паломники взяли по чаю. Выпили. Хозяин потребовал "продолжения банкета". Взяли ещё по чаю. Не дав допить по четвёртому стакану, хозяин их выгнал. На улице поджидали полицейские. К одной задаче: как спрятаться от полиции добавилась другая: где сходить в туалет.
Владимир Иванович, Москва
В давке получил перелом нескольких рёбер. Оставшиеся в Израиле дни ходил с тростью, купленной у арабов.
Трёх человек "затоптали" во время "впуска" с площади Давида. "Когда нас погнали как баранов." Двоих вынесли из толпы на одном из "оборонительных рубежей". Троих – вывели в полуобморочном состоянии.
Некто, Самара
Когда у меня затрещали рёбра, испугался, вылез из давки. Грудь до сих пор болит.
Алексей Петрович, Псков
На руках – гематомы от столкновений. Говорит, что на Пасху в прошлом году было ещё труднее. В этот раз полиция вела себя пристойно: приехало много европейцев. А в прошлом году православных не просто били, а отрабатывали на них тренажи: рассекали толпу, полосовали её дубинками, швыряли в неё заграждениями. Спецназ шёл "свиньёй", дробя толпу на фрагменты… "Со скотом так не обращаются!"
Виктор, Псков
Видел, как полицейский отморозок бил дубинкой православного священника. На подонка накинулись, сбив с ног, двое русских парней. Полицейский свистнул – и к нему через толпу стали пробиваться коллеги. Расступившись, толпа пропустила парней и сомкнулась, приняв ожесточённые удары дубинками на себя.
Рослый полицейский прижал его спиной к стене, двинул локтем под рёбра. Рёбра хрустнули, в глазах потемнело, дыхание свело…
Рёбра болят – должно быть, сломаны. Не проходит невралгия.
Четверо парней из Владимира
Об этих крепких ребятах – под метр девяносто каждый, этакие ильи муромцы – можно было предположить, что они – из братков, если б они не отвешивали поясные поклоны образам во всех храмах, куда нас привозили по паломнической программе. У одного из них я спросил – попал ли он в Храм. Попал. Но:
– Я, конечно, предполагал, что будет трудно. Но что до такой степени…
На подступах к Храму они пробивались сообща, потом завихрения толпы и рассечения полиции разметали их далеко друг от друга – и каждый бился в одиночку.
– Наглее всего вели себя грузины. Когда мы ещё были вместе – пришлось двоих уронить на землю. Они потом даже в Храме устроили драку.
Парни полагали, что попали в третью порцию полицейской "нарезки", но оказалось, что подобные порции, сливаясь, текут к Храму от всех ворот Старого города.
В Храме видел, как Патриарха раздели до подрясника, обыскали, впустили в часовню с Гробом. Когда Патриарх вышел из кувуклии с возгоревшимися Благодатным Огнем свечами, не дожидаясь, пока он совершит ритуальный обряд, к нему чуть ли не по головам кинулся армянский священник. Воспламенил свечи – и передал Огонь своим. Ликующие армяне получили Священный Огонь первыми, он обошёл всё армянское воинство, и только потом продолжил шествие по Храму.
– Вы пробовали "умываться" Огнем? Он обжигал?
– Нет, не обжигал. Я держал пламя под подбородком и считал секунды. Восемь секунд прошло, пока стало больно.
2007 год
Валентина Ерофеева ЧЕТВЁРТОЕ ИЗМЕРЕНИЕ
Повесть Леонида Бородина "Год чуда и печали", была написана им во Владимирской тюрьме.
Там же изъята и, по-видимому, уничтожена, так как следов её более не сыскалось. Восстановлена в 1975 году.
"Ничего не забылось – ни слова, ни шороха, ни одного движения души, ни одной случайной мысли, ни одного доброго или недоброго намерения. …Менее всего намерен я сочинить сказочку, безобидную и занимательную. Ради сказки не стоит марать бумагу – я не сказочник!" – такими словами, доверительно открытыми, но одновременно твёрдо уверенными в себе, вводит нас Леонид Бородин в историю, случившуюся с его героем ещё в детстве, но "ни отдельными фактами события, ни событием в целом" никак не подпадающую под категорию обыкновенной истории детства. Доверительность же и одновременная твёрдость произрастают, видимо, из убеждённости "что не у одного меня было такое в детстве! Вероятно, это было у многих, но они, может быть, тоже боятся, что им не поверят, и молчат. Но зато они-то и поверят мне".
И, поверивших, нас вводят в чудо, распахивающееся сразу на все три земных измерения – вверх, вдаль, вниз, – потому что поезд, который везёт мальчика, идёт "по самому краю вершины высоченной горы, а точнее, по краю обычного мира, за чертой которого": вверх – "синева дневного космоса", вдаль – беспредельная видимость горизонта, расписанного орнаментом "кривой линии остряков вершин Хамар-Дабана", а вниз – ослепляющая взор "страна голубой воды и коричневых скал".
Зависая на краю этого фантастического мира и почти утратив привычное земное притяжение, мы вместе с автором переживаем "год чуда и печали", дарованный его герою – двенадцатилетнему ребёнку.
И попадаем сначала "в могилу для тысячи слонов" (Экзюпери с его "могилой" для одного слона! – ну куда ему с полуигрушечными воспитанными страстями Маленького Принца…), каковою в ужасном ночном восприятии видится мальчику долина у подножия гор, где и предстоит теперь жить ему вместе с родителями. Но это – ночной кошмар, а уже утром – "на жёлтой отвесной скале сидело, свесив ноги, солнце" и жуткие ночные горы существовали для того, "чтобы на них взбираться". Но несколько десятков метров высоты – и открывшееся сбоку ущелье впервые вскрывает горькое познание противоречия "между устремлённостью души к высоте и склонностью тела к падению". Противоречия, которое вовсе не стало препятствием к бесконечным и бесстрашным его преодолениям. Нет, не совсем уж и бесстрашным: будет впереди и Мёртвая скала, казавшаяся "мрачной, зловещей и как будто о чём-то сознательно молчащей", и жуткое видение на ней, вселившее холод и страх в сердце. И предчувствие бесконечной новизны, которое делало мир радостным и спокойным, вдруг сменится тревогой или, быть может, это будет "радость новой жизни, как всякая новая радость, вызывающая тревогу за будущее утро, которое может оказаться обыкновеннее уходящего дня". "Чайка…" Ричарда Баха в узнаваемой перекличке трепещет здесь своими неутолённо беспокойными крылами, ещё более укрепляясь в том всепоглощающем чувстве восторга, которое охватило мальчика, наконец-то победившего страшную Мёртвую скалу и оказавшегося у подножия Красоты.
"Передо мной и подо мной лежала страна голубой воды и коричнево-жёлтых скал. Передо мной был не просто красивый вид вдаль, передо мной был мир красоты, о котором мало что можно сказать словами, от него можно только пьянеть и терять голову.
Чувствовать красоту мира – ведь это значит – любить! Это значит, все прочие чувства на какой-то миг превратить в любовь, которая становится единственным языком общения души с красотой мира.
Это чувство любви и жажды любви захватило меня и словно не только подняло над миром, но и сделало равным ему, и я получил возможность удовлетворить неосознанное желание обнять этот чудесный мир и радостными слезами смеяться ему в лицо!
