Михаил Лобанов - Великий государственник
Верный ленинец срывает «все и всяческие маски» с религии, Церкви, ее служителей, «воспевателей». «Во многих стихах мы встречаемся с воспеванием церквей и икон, а это уже вопрос далеко не поэтический». «Мы не забываем, что под сводами храмов освящались штыки карателей, душивших первую русскую революцию… самая «демократическая» религия в конечном счете реакционная, представляет собой идеологию духовного рабства» и т. д. Реакционерами именуются В. Розанов, К. Леонтьев, изобличаются «Вехи», «бердяевщина» и т. д. Много имен собственных русских литераторов попало под идеологическую дубинку партократа за их патриотические слова о России. Олегу Михайлову попало за то, что он писал о генерале Скобелеве «без учета его реакционных умонастроений», Сергею Семанову «за то, что в своей брошюре о памятнике «Тысячелетие России» в Новгороде не проявил классовой бдительности в оценке исторических фигур, выбранных скульптором. Особенно досталось мне за книгу «Мужество человечности». Мне вменялось в вину и то, что я назвал крестьян «наиболее нравственно самобытным национальным типом», и за слова о «разлагателях национального духа», и мое непонимание того, что «национальный дух» Плеханова и Победоносцева несовместимы (о них у меня и речи нет), и сходства моих мыслей со славянофильскими и т. п. Вот один из криминалов: «Внеисторический, внеклассовый подход к проблеме этики и литературы характерен для понимания М. Лобановым эпопеи Л. Толстого «Война и мир» (статья «Вечность красоты», «Молодая гвардия» № 12, 1969). Отечественная война 1812 года трактуется М. Лобановым как период классового мира, некоей национальной гармонии. Неприятие М. Лобанова вызывают идеи Великой Французской революции: якобы избавление от них как от «наносного, искусственного, насильственно привитого» и возвращение к целостности русской жизни» обеспечивало, по его мнению, «нравственную несокрушимость русского войска на Бородине».
Здесь не случайно упомянут журнал «Молодая гвардия». За два года до этого, в декабре 1970 года, на секретариате ЦК КПСС с участием Брежнева но записке А. Яковлева (обвинявшего журнал в политических, идеологических преступлениях) было принято решение «об ошибках журнала «Молодая гвардия» и был снят с поста главного редактора Анатолий Васильевич Никонов, русский патриот и подлинный, что называется интернационалист.
Автор статьи «Против антиисторизма» Л. Яковлев значился, как «доктор исторических наук», но это был не просто доктор, а и. о. зав. отделом агитации и пропаганды ЦК КПСС, и каждое слово в его статье воспринималось в идеологической, политической жизни страны как указание, директива сверху. С выходом ее по всем университетам, институтам, идеологическим учреждениям страны прошли собрания с нагнетением идейной бдительности, непримиримости к «отходу от марксизма–ленинизма». Это сейчас кажется курьезом, но тогда было не до шуток: сразу же после статьи «Против антиисторизма» были отменены туристические поездки по «Золотому кольцу» — ибо памятники прошлого были объявлены махровой реакцией, стоящей на пути построения коммунизма в стране и во всем мире. Не то было время, чтобы сажать тех, кого громил автор статьи, но путь к публицистике им был закрыт. Меня «разбирали» по месту работы—в Литературном институте им. Горького. Характерно, что смягчил расправу парторг па кафедре творчества—вот уж без всяких оговорок сталинист Алексей Васильевич Прямков, работавший в тридцатые годы главным редактором железнодорожной газеты, в пятидесятых—заместителем главного редактора (Ф. Панферов) журнала «Октябрь», и без всяких должностей—эпический русский мужик. Да и ректор Литинститута Владимир Федорович Пименов, чиновник сталинской формовки, не жаждал наказания.
Статья А. Яковлева вызвала обратное действие тому, на что, видимо, рассчитывал автор. Поток возмущенных писем в ЦК (в том числе телеграмма М. Шолохова) сделал то, что Брежнев, сказавши об А. Яковлеве: «Этот человек хочет поссорить нас с русской интеллигенцией»— отправил его послом в Канаду, что означало ссылку. И вот, когда уже после Брежнева, при Андропове разнеслись слухи, что вернувшийся из Канады и ставший директором института мировой экономики и международных отношений Академии наук А. Яковлев назначается зав. отделом агитации и пропаганды ЦК—я, в числе других, не поверил. Такого идеологического троглодита, после его пещерной но тону и интеллектуальному уровню статьи—вернуть на пост главного идеолога партии?! Но случилось то, что вовсе немыслимо было представить— после смерти Андропова и вскоре Черненко, уже при Горбачеве А. Яковлев не только пришел в ЦК—зав. отделом агитации и пропаганды, но тут же был назначен Секретарем ЦК, а вскоре и членом Политбюро. В таком внезапном взлете было нечто загадочное. А вскоре он уже стал знаменит как «главный архитектор перестройки». С его поездкой в Литву связываются те процессы в ней, которые вскоре привели к отделению ее от Советского Союза.
И опять этот А. Яковлев—руководящий идеолог, по уже не «развитого социализма», идущего к коммунизму, а «рыночной экономики», «социал–демократического» пути, «общеевропейского дома», «общечеловеческих ценностей», американского образа жизни.
Ныне он уже клеймит то, что вчера прославлял. В книге «Обвал» (1992) он пишет: «Марксизм в конечном счете привел нас в пропасть, к отсталости, изничтожению совести…» Это говорится бывшим матерым марксистом, и не в порядке личного понятия, а ради обличения других, так называемых «краснокоричневых», недовольных «перестройкой», антинародными «демократическими реформами». Теперь его враг – партийный чиновный аппарат, в котором и взращивались семена общественного зла. И полное молчание о том, что сам он, обличитель, не один десяток лет провёл в недрах этого аппарата. Вот данные из его биографии. «С 1946 года на партийной и журналистской работе, инструктор, заместитель заведующего, заведующий отделом Ярославского обкома партии. С 1953 года в аппарате ЦК КПСС: инструктор, за целующий Отделом пропаганды». Двадцать лет, до 1973 года, проработал в аппарате ЦК, впоследствии, уже при «перестройке» — зав. отделом пропаганды. Секретарь ЦК, член Политбюро. И он, высокопоставленный аппаратчик, тут ни при чем, а виноват аппарат, который, как мы помним—по Троцкому, и порождает сталинизм. Вчерашний барабанщик монопольной в стране Коммунистической партии, Л. Яковлев заявляет ныне, что он всегда был сторонником многопартийности, а и последнее время великодушно согласился на двухпартийную систему (как и Америке). И много других откровений узнаем мы от «главного архитектора перестройки», вроде исповедуемой в прошлом (кем?) двойной–тройной морали, итога всякой революции («Революции готовят романтики, делают их фанатики, а плодами пользуются негодяи») и т. д. Мы потому так подробно остановились на идеологических превращениях Л. Яковлева, что в нем, как в «главном архитекторе перестройки» наиболее характерно отразился тот «сталинизм», который в течение десятилетий служил средством паразитирования, мимикрии, а с резким общественным поворотом обратился в предмет ненависти к сталинизму, как воплощению государственности.
* * *Сорок с лишним лет прошло со времени смерти Сталина, а споры о нем, борьба вокруг его имени, вокруг самого понятия «сталинизм» не прекращается. «Сталинизм» в том его варианте, который предоставлен выше в лице А. Яковлева, имеет отношение скорее к шкурнически–иезуитской тактике политиканов, чем к самой сути явления. По существует и тот истинный сталинизм, с которым связана судьба миллионов людей, живших, боровшихся, страдавших в эпоху, неповторимую но драматичности, напряженности народного духа, по массовой самоотверженности, можно сказать, по общности судьбы. Сейчас с разрушением нашего государства мы с особенной остротой понимаем, что без государства нет и народа (еще Н. Карамзин в своей «Истории государства Российского» писал, что судьба самого русского языка «зависит от судьбы Государства»). И сталинизм для десятков миллионов людей, страдающих ныне от разгула преступности, экономического разбоя, разграбления народных богатств, беспредела во всех областях жизни—сталинизм для народа в его нынешнем состоянии—это, прежде всего, сильное государство, способное навести порядок.
Либеральные, троцкистского толка критики сводят сталинизм к голому тоталитаризму, к подавлению «прав человека» (как будто нет тоталитаризма в Америке, где всеохватывающий контроль над личностью не имеет равных в мире или как будто процветают «права человека» в нынешней «демократической» России с невиданным ограблением вкладов, обреченностью людей на голодную смерть, с расправами над демонстрантами, расстрелом мирных людей у дома Советов и т. д. и т. д.). Сводят сталинизм и к «зловещей» личности Сталина, хотя, по многим воспоминаниям, было в нем и то, что придавало ему обаяние. Удивительно, по он умел личное, даже и глубоко задевавшее его, отделить от государственного. Как в разговоре со мной метко заметил один умный литератор: «Сталин даже не разделался с растлителем своей дочери, как это сделал бы кавказец». Сорокатрехлетний кинорежиссер Каплер во время войны, в 1942 году затеял «любовный роман» с шестнадцатилетней дочерью Сталина—Светланой, просвещая ее по части пикантных американских фильмов и книг. Кинорежиссер поплатился ссылкой, где вполне благоденствовал (а это было время Сталинградской битвы). Кто знает, не извращена ли была после этой режиссерской любви вся жизнь молодой женщины, пошедшей по рукам все новых мужей, а для самого отца это отозвалось отчуждением от любимой дочери. У всех претензии к «тирану», а в себе не замечаем того гаденького (столь беспощадно вскрытого Достоевским) тиранства, удовлетворения от содеянного зла, которые в целом и создают ту общую духовную атмосферу, которую легче всего назвать сталинизмом.
