Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6520 ( № 32 2015)
А родственная связь не ведает границ –
люблю его, трудясь и упадая ниц!
ПЕРЕЛЁТНАЯ СТАЯ САДОВ
Так случилось, что сад завели
на другой половине земли.
В землю врос, возмужал, пообвык,
Откликался на русский язык.
Сад с загадочной русской душой,
но возрос на чужбине чужой.
Ублажали, поили с лихвой,
но ему захотелось домой.
Умощали и стригли траву,
но он грезил, как был, наяву.
То ли ветром его унесло,
но взлетел он – и лёг на крыло.
Затерялась меж звёзд, не оставив следов,
перелётная стая садов.
САЖАЮ ТЮЛЬПАНЫ
День сегодня опал крупнолистый,
неожиданно и наугад.
Я ласкала тюльпан,
Шелковистый,
как китайский халат...
Безымянная луковка – тёртый бочок.
Солнца зимнего паникадило.
Этот скользкий на ощупь струящийся шёлк
я сегодня в саду посадила.
И теперь треволненья любовной страды:
что там зреет в пучине безгласной...
Кто из бездны земной возрастёт до звезды –
помрачительный, жаркий, атласный...
Будет волглое тело продрогшей земли
их ласкать в материнской купели,
чтоб однажды возникнули и расцвели
те, кто в землю ушли и истлели...
* * *
Жизнь постояла и ушла,
слегка сутулясь...
В какие бить колокола,
чтобы вернулась?!
КНИЖКА С КАРТИНКАМИ
Равилю Бухараеву
Переехав речку, переехав Темзу,
мы с тобой кочуем далее по тексту.
Были изначально эти главы – или
всё-таки случайно мы сюда приплыли?
Эту незадачу не осилить даже:
выглядят иначе эти персонажи –
беззаботным смехом всхлипы чередуют.
Словно прототипы нам судьбу диктуют!
Дважды или трижды вышли мы в герои.
Только вот одежды не того покроя.
Текст в одно сшивая, мы скрепили звенья.
Это жизнь живая или измышленье?
Тут словам не тесно. Мысли крепко сжаты.
Очень интересно выглядят сюжеты.
Пролегла дорога аж до края мира –
прямо от порога до Гвадалквивира,
до истоков Ганга, по дороге тряской,
где река Луганка зарастает ряской,
где Париж и Лондон вышибают клином,
и потом гуляют аж по Филиппинам.
Это приключенье, жадный зов натуры,
или вовлеченье в мир литературы?
Это мы дерзаем полежать на травке
или текст терзаем – снова вносим правки?
Вымысла нам мало, ждём благого мига –
так околдовала фабула, интрига.
Время, утекая, школит нас на совесть...
Это жизнь такая или просто повесть?
РАЗБОР ПОЛЁТОВ
В Нью-Йорк опускаешься, словно в бездну.
Ещё мгновение – и я исчезну
на самом дне Уол-Стрита,
в иле людском зарыта...
Если же ехать Парижем, скажем,
верх экипажа задев плюмажем,
то это уже из книг – и не спорь! –
коих ты наследница – по прямой.
Или вернуться туда, где – ой мне! –
жизнь доживать на Филёвской пойме,
где нет ни кола, ни двора, ни тына,
потому что нет уже с нами сына...
Нет чтобы с горя мне околеть бы...
Что ж я ношусь над землёй, как ведьма,
в поисках стойбища и пристанища,
видимо, все же я пройда – та ещё,
если взялась шевелить метлой
лондонский мультикультурный слой.
Так раскроилось судьбы лекало.
Вот донесло меня до Байкала.
Вот под крылом уже Улан-Батор
и родовой украинский хутор.
Как занесло меня в эти выси?
Надо у мамы спросить, у Маруси...
ТОСКА ПО СНЕГУ
Как много красоты в заброшенной аллее:
и снежные цветы, и вьюжные лилеи,
молочные стога, вся в белых перьях липа –
глубокие снега, любимые до всхлипа...
И негу, как нугу тянуть. Как конь телегу,
сквозь мир тащить тугу: свою тоску по снегу.
Мочалить бечеву страданий – до момента,
когда влетишь в Москву из захолустья Кента.
Во все концы видна (и Гоголю из Рима)
страна, как купина, стоит – неопалима.
В заиндевевший дом войдёшь (следы погрома),
любовию ведом (как Пушкин из Арзрума).
Смирись и не базарь: живёшь, не в гроб положен,
хоть и один, как царь (и как в Крыму – Волошин).
Количество пропаж спиши на Божью милость.
Вокруг иной пейзаж – всё видоизменилось:
от Спаса-на-Крови и до владельцев новых
на Спасско-Лутовиновых лугах медовых.
* * *
Вот шаровая молния событий влетает в дом.
Попробуйте уснуть или забыть их!
С трудом, с трудом...
* * *
Прохудилась основа основ,
ослабела вселенская сила:
Пулемётная очередь слов
никого наповал не сразила.
«ЛГ» поздравляет своего давнего автора и друга с юбилеем и желает здоровья и творческих удач!
Теги: проза , поэзия , Лидия Григорьева
Туфта, гражданин начальник…
Захар Прилепин. "Обитель". - М.: АСТ, 2014
ТУФТА – ложь, обман, подделка; во времена ГУЛАГа – приписки, «липа», завышенные показатели.
А. Сидоров. «Южная феня. Словарь блатного и лагерного жаргона».
ДОКАЗАТЕЛЬСТВО АКСИОМЫ
«Вообще, я думать не люблю», – признался однажды Прилепин. Новый опус – лишнее тому свидетельство. Каждая попытка рассуждать кончается либо термоядерным паралогизмом («Человек тёмен и страшен, но мир человечен»), либо до дыр истрёпанной банальностью («Русскому человеку себя не жалко») . Более или менее внятно романисту удалось сформулировать единственную мысль: палач и жертва неотличимы друг от друга, одинаково жестоки и в равной степени омерзительны. Впрочем, на этой торной дороге оступиться при всём желании невозможно.
Примерно о том же раньше писал Довлатов: «Я обнаружил поразительное сходство между лагерем и волей. Между заключёнными и надзирателями[?] Мы были очень похожи и даже – взаимозаменяемы. Почти любой заключённый годился на роль охранника. Почти любой надзиратель заслуживал тюрьмы» («Зона»). Собственно, идеи такого рода выказывались неоднократно. Виктор Ерофеев их обобщил: «У нас в России для садистов рай… Несостоявшиеся садисты становятся жертвами садизма, но, дай жертвам власть, они тоже станут садистами» («Маркиз де Сад, садизм и ХХ век»).
Нуждалась ли аксиома в 700-страничном доказательстве?
СЛОВО О СЛОВАХ
Одолев первую сотню страниц, я остановился в лёгком недоумении: да что такое, право? – ни извивающихся гнид, ни полукруглых сосков, ни блинов с изразцом по окоёму. Парадокс! Разгадка обнаружилась в выходных данных: «Литературный редактор Е.Д. Шубина». Вот, стало быть, и причина скоропостижной грамотности.
Переводить с прилепинского на русский брались и М. Котомин, и А. Шлыкова. Удачнее прочих с задачей справлялась именно Елена Данииловна, и примером тому «Грех». Но к середине «Обители» редакторский поводок заметно ослабевает, и бесконвойный З.П. становится вполне узнаваем. « Галя сидела в гимнастёрке и больше без всего» – наверное, всё-таки без ничего? «Потянул с плеча винтовку… с надетым штыком» , – штык, воля ваша, не носок, его не надевают, а примыкают. «Самостийный зверь» – що, відкриваємо майдан звірячої незалежності? « Три пышных, сладострастных булки» – без комментариев. «Всё это играло не меньшее, а большее значение» , «какая-то птица начинает кружить на предмет его печени» , – помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его!
Тропы в тексте – то ли по счастливой случайности, то ли благодаря опеке г-жи Шубиной – редки. Но метки: «Елизавета Аверьяновна тем временем достала из своих сумок халву – издающую тихий, сладкий запах, похожую на развалины буддистского храма, занесённого сахарной пылью» . Какой затейник вылепил из халвы пагоду? На каких кисельных берегах руины заносит сахарной пылью? Кондитерский сюрреализм, само собой, внятного объяснения не имеет. Как и абсолютно современная феня соловчан: «приблуда», «добазариться», «разборка», «с бодуна»…
Разумеется, акафисты прилепинскому слогу в сотый раз оказались приторнее буддийской халвы. Тем не менее наш герой в адвокатах не нуждается, ибо сам себе отпустил все лингвистические грехи, вольные и невольные: « Не нужно искать особых слов. Которые на сердце лежат – самые верхние, – их и бери. Особые слова – часто от лукавого».
Но нечистый нашептал-таки соловецкому летописцу немало особых слов – и все до единого не к месту: «новояз» ([?] Дж. Оруэлл, 1949), «журчеёк» (© П. Дудочкин, 1988), «бурлыкать» (© Л. Петрушевская, 1992). На календаре романа, между прочим, 1929 год, – Большого Брата ещё и в проекте нет, не говоря уж про пусек бятых. В общем, журчеек пусть себе бурлыкает, а я усяпаю с этой напушки – как бы невзначай не подудониться…
