Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6495 ( № 22 2015)

Писатель, поэт строят свои произведения из слов. Материал этот не поддаётся тлению, он прочнее и долговечнее стали и бетона. Чтобы слова вспоминали думающие потомки, надо только им быть неложными. Нести выстраданные озарения. По этому поводу вспоминаю сказанное отцом одному популярному в 60-е годы прошлого века эстрадному поэту. Последний, сетуя на задержку выхода в свет очередной своей книги, возмущался: "Мои стихи могут устареть!" На что отец ответил: «А ты пиши, чтобы лет на пять хотя бы хватало!»

В настоящей поэзии есть нечто от Бога. Пусть даже наивность как у Николая Глазкова. Ей противопоказаны заданность и привходящие расчёты, какими бы хитроумными они ни казались. Прошло уже 38 лет после смерти отца, а многие его строки свежи, будто написаны сегодня. И это не только строки лирики, которая по сути своей стареть не должна, но и строки наблюдений и размышлений о наших судьбах.

Михаил КОВАЛЁВ , профессор, доктор физико-математических наук

Дмитрий КОВАЛЁВ

(1915–1977)

ПОТЕРИ

Они сошли в Полярном.

В полдень.

С бота.

Как уцелел он?

Как дошёл сюда?..

Что там теперь?..

Туда ушла пехота.

Слыхать:

Бомбили по пути суда.

Шинели,

Ржавые на всех от крови,

Пожухли,

Коробом стоят.

И только взгляды

Скорбь потерь откроют,

Но, как позор свой,

Ужас затаят.

От всей заставы

Пятеро осталось.

И не сознанье подвига –

Вина.

В глазах –

Тысячелетняя усталость,

А

Только-только

Началась война.

* * *

...И вот мы всплыли.

Воздух нас пьянит.

Шуршанье пены,

Ветер,

Чаек голоса.

И хмуры небо с морем,

Хмур гранит.

И хмурость режет

Яркостью глаза...

На палубе стоять

Я твёрдо мог,

А вот сошёл –

И поплыла скала.

Качается,

Уходит из-под ног,

И глохнешь.

А в ушах – колокола...

И знаешь, что покой

Коварно лжив.

Что выхода опять

Недолго ждать.

Что только тот,

Кто побеждает, жив.

Что каждый выход

Учит побеждать.

А ДУМАЛ Я...

Матери моей Екатерине Ивановне

А думал я,

Что как увижу мать,

Так упаду к ногам её.

Но вот,

Где жжёт роса,

В ботве стою опять.

Вязанку хвороста межой

она несёт.

Такая старая,

Невзрачная на вид.

Меня ещё не замечая,

Вслух

Сама с собой о чём-то говорит.

Окликнуть?

Нет,

Так испугаю вдруг.

...Но вот сама заметила.

Уже,

Забыв и ношу бросить на меже,

Не видя ничего перед собой,

Летит ко мне:

– Ах, боже, гость какой!

А я,

Как сердце чуяло,

В лесу

Ещё с утра спешила всё домой...

– Давай, мамуся, хворост понесу.

И мать заплакала, шепча:

– Сыночек мой! –

С охапкой невесомою в руках,

Близ почерневших пятнами бобов,

Расспрашиваю я

О пустяках:

– Есть ли орехи?

Много ли грибов? –

А думал –

Там,

В пристрелянных снегах,

Что, если жив останусь и приду, –

Слёз не стыдясь,

При людях,

На виду,

На улице пред нею упаду.

Теги: литература , история

Един в трёх лицах

Говорить о Михаиле Веллере - задача не из лёгких, настолько он многолик: то академик, то герой, то мореплаватель, то плотник. Широк человек, я бы сузил. Будет с нас и трёх ипостасей: филолог, прозаик, гуру.

ФИЛОЛОГ

Для начала, следуя привычке, брошу ложку мёда в бочку дёгтя. Отношение к М.В. у меня более чем противоречивое. Веллер-филолог много симпатичнее прочих своих близнецов: умён, дерзок и за словом в карман не лезет. Выводы его чаще всего бесспорны, а характеристики точны и ядовиты. Да загляните хоть в "Песнь торжествующего плебея" – сами всё поймёте:

«Сорокин сегодня один из самых модных и самых известных русских писателей. Уберите все взломы табу из его текстов – и от текстов ничего не останется. Останется серое текстовое полотно из заурядных фраз».

«Лимонов создал условно-автобиографический, бытовой, описательный текст без каких бы то ни было видимых литературных достоинств. Язык, сюжет, детали, психологизм решительно вялы и заурядны. Но циничная откровенность и грязнотца[?] – это было нечто из ряда вон выходящее».

Справедливости ради замечу, что филологические штудии Веллера, как правило, подпорчены не лучшим знанием предмета. М.В. без тени сомнения может приписать Достоевскому педофилию (сплетня Страхова, никак им не подтверждённая), может объявить еврея Горенштейна поволжским немцем, может запросто перепутать гауляйтера Вены Бальдура фон Шираха с драматургом Хансом Йостом. Но кто из пишущих Богу не грешен да царю не виноват? Тем паче главные претензии впереди:

«Человеку свойственно играть не в того, кто он есть на самом деле» («Гонец из Пизы»).

Вот и у пчёлок с бабочками то же самое, сказал бы наш герой.

ПРОЗАИК

Аксиома: охотнее всего каждый говорит о себе, любимом. Веллер не исключение: его хлебом не корми, дай потолковать о трудах и лишениях литературной юности. О спартанской жизни впроголодь, о многодневных, до сердечного приступа, поисках единственно верного слова в тысячах тонн словесной руды. М.В. поёт Лазаря настолько проникновенно, что сама собой вспоминается сентенция Сково­роды: Господь , по великой милости своей, сделал всё нужное лёгким, а всё трудное – ненужным. Ну не надо бы вам в писатели, Михаил Иосифович, вы и проза суть вещи несов­местные. От того и все страдания – большей частью абсолютно никчёмные.

Если угодно – несколько фраз для дегустации:

«Прочёркивая и колотя глинозём… рвала короткое пространство конница» («Всё уладится»). Послушайте старого металлурга: глинозём, он же Al sub 2 /sub O sub 3 /sub , – сырьё для производства алюминия и на полях Гражданской, клятвенно заверяю, не водился. Ибо первый алюминиевый завод в СССР построили лишь в 1932 году.

«Фрукт пах затхлью и клеем» («Всё уладится»). Пах затхлью, помилуй Бог! Попробуйте-ка без запинки выплюнуть этот шершавый слиток из взрывных, фрикативных и латеральных…

«Всё дальнейшее она воспринимала под лёгкой шандарахнутостью» («Приключения майора Звягина»). От комментариев воздержусь – скучно доказывать очевидное.

Однако Веллер, великий начётчик, наверняка знаком с постулатом Лебона: не факты поражают воображение толпы, а то, каким образом они представляются. И потому не скупится на акафисты самому себе, выдавая откровенные провалы за немыслимые достижения:

«Затвор лязгнул. Последний снаряд. Танк в ста метрах. Жара. Мокрый наглазник панорамы. Перекрестие – в нижний срез башни. Рёв шестисотсильного мотора. Пыль дрожью по броне. Пятьдесят тонн. Пересверк траков. Бензин, порох, масло, кровь, пот, пыль, степная трава. Пора! Удар рукой по спуску… Хрен кто сегодня может так работать, деточки. Идите сюда, плюньте мне на ботинок» («Моё дело»).

Это всегда пожалуйста, Михаил Иосифович. Благо есть за что. Телеграфная череда назывных. Не высший пилотаж. Пильняк. Лимонов. Козлов (Владимир). Бородатый еврейский анекдот: «Хаим всё. – Ой!» Сколько угодно. Погонными километрами. Оптом и в розницу. Не забудьте вытереть ботинок.

Продолжим наши экзерсисы. Опять-таки цитата:

«В «Чужих бедах», одна из ирреальных сцен, герой выпускает из пистолета обойму в своего директора школы. «Бледнея, Георгий Михайлович рванул трофейный вальтер, рукой направил в коричневый перхотный пиджак». Какой рукой направил?.. Вот на эту чёртову руку я потратил качественный рабочий день» («Моё дело»).

Опустим список из 43 разномастных прилагательных и огласим результат терзаний:

«Итог был: взвешенной. Кто стрелял из пистолета – поймёт точность… В этом слове и точность, привычность, и спокойная решимость».

Шедевр, стало быть. Поднимите мне веки – не вижу! Прибегнем к презумпции недоверия, ибо практика есть единственный критерий истины. Разложим фразу на составляющие. Во-первых, глаза мозолит психологическая нестыковка: бледнея – взвешенной. О какой спокойной решимости речь, коли персонаж побелел от волнения? Во-вторых, «рванул трофейный вальтер, взвешенной рукой направил» – семантический плеоназм. Попробуйте удержать пистолет ногой – очень скоро поймёте, что руку поминать здесь вовсе незачем, и все адовы муки с эпитетами были напрасны…