Светлана Бондаренко - Неизвестные Стругацкие. От «Отеля...» до «За миллиард лет...»:черновики, рукописи, варианты
Дописали Авторы и пояснения Сневара о зомби (вероятно, все по той же причине — объяснить читателю): «Можно сказать, что зомби — это третье состояние живого организма. А если использовать терминологию современной науки, то зомби функционально представляет собой очень точный биологический механизм, выполняющий…»
В поисках Хинкуса в номере-музее Глебски слышит шум под столом. «— Вылезай! — яростно приказал я». В этом издании ПРИКАЗАЛ отчего-то изменяют на РЯВКНУЛ.
Допрашивая Алека Сневара, Глебски спрашивает о госпоже Мозес: «Вы что, тоже залезали к ней в постель? И тоже претерпели, мягко выражаясь, разочарование?»
Большая полемика разразилась в обществе группы «Людены» относительно оружия Хинкуса (но об этом — позже). Во всех изданиях упоминается люгер калибра 0,45. В «Юности» это парабеллум,[6] иногда называемый просто пистолетом.
Особо остановимся на замене в этом издании гангстеров неофашистами. Расколовшийся Хинкус говорит о Чемпионе, и Глебски думает:
Вот оно как. Чемпион. Я даже глаза зажмурил — так мне вдруг захотелось оказаться где-нибудь за сотню миль отсюда, например, у себя в кабинете, пропахшем сургучом, или у себя в столовой с выцветшими голубыми обоями. И что мне дома не виделось? Раззавидовался на россказни старого осла Згута — природа, мол, покой, эдельвейсовая настойка… Насладился покоем. Чемпион — это ведь наверняка «Голубая свастика», а «Голубая свастика» — это почти наверняка белоглазый сенатор. Смутное время, странное время. Нипочем нынче не разберешь, где политика, где уголовщина, где правительство. Ну что тут делать честному полицейскому? Ладно, пусть честный полицейский делает дело.
— Так вот, — продолжал Хинкус — Год назад пригребся к нам в компанию один тип. Как он к нам заехал, я не знаю, и настоящего имени я тоже не знаю. Звали его у нас Вельзевулом. Работал он самые трудные и неподъемные дела. Например, он работал Второй Национальный банк, помните это дельце? Или, скажем, задрал он броневик с золотыми слитками — это вы опять же должны помнить, шеф… В общем, работал Вельзевул красиво, чисто, но вдруг решил он завязать.
<…>
— Ну, положим, Чемпиона темным и невежественным не назовешь, — сказал я. — Матерая сволочь, фашист. Гитлеровец. Фюрер тоже не дурак был. Ну и этот…
— Точно! — подхватил Хинкус — Чемпион — парень ушлый, обращение понимает. Он до майской заварушки с сенаторами за ручку здоровался, на приемы разные ходил, чуть ли не к самому президенту… Да и сейчас… Денежки. Он их не жалеет.
Он вдруг запнулся, отвел глаза и сунул в рот большой палец.
<…>
— Так, — сказал я. Очень мне все это не нравилось, но предстояло еще допросить Мозеса, и я сказал: — Ну-ка, быстренько, перечисли нес дела, в которых участвовал Вельзевул.
Хинкус с готовностью принялся загибать пальцы:
— Краймонская пересылка раз, Второй Национальный — два, золотой броневик — три… Теперь дальше… Архивы Грэнгейма, Вальская выставка…
— Архивы Грэнгейма?
— Да. А что?
Об этом деле я знал мало и уж никак не ожидал, что здесь замешан Чемпион. Грэнгейм собрал богатейшую картотеку нацистских преступников, укрывшихся после 1945 года в нашей стране, это дело было полностью политическое, и в Управлении были убеждены, что организовал ограбление сенатор Гольденвассер,[7] хотя никаких улик против него, конечно, как всегда, не было. Но Чемпион… Впрочем, если учесть, что Чемпион — на самом деле не Чемпион, а бывший гауптштурмфюрер СС Курт Швабах, скрывающийся у нас… И все равно…
— На кой черт Чемпиону эти архивы?
— Этого я не знаю, — сказал Хинкус уже несомненно искренне. — Я человек маленький. — Он помолчал. — Надо понимать, политика. У нас многим не нравится эта политика, да только с Чемпионом не поспоришь.
— А где ты был в мае прошлого года? — спросил я.
Хинкус задумался, вспоминал, затем хитро осклабился и помахал пальцем.
— Нет, шеф. Не выйдет, шеф. В этой заварушке я не участвовал. Тут мне просто повезло — на операции лежал, ничего не знаю. Могу доказать…
С минуту мы молча смотрели друг на друга.
— Ты в «Голубой свастике» состоишь?
— Нет, — отозвался он. — Чего я там не видел, в «Свастике» этой? Политикой мы сроду не занимались…
— А Вельзевул состоял?
— Откуда мне знать? Я же говорю, политикой мы…
— Кто Кёнига убил? Вельзевул?
— Какого еще Кёнига? А, профсоюзника этого… Нет, Вельзевул его не убивал. Здесь все наоборот. Из-за этого Кёнига говорят, Вельзевул с Чемпионом и поцапались. Сам я не видел и не слыхал, а ребята рассказывали, будто Чемпион хотел Вельзевула на это дело пустить. Ну, Вельзевул на дыбы. Ему же убивать — себе дороже… Слово за слово, говорят, так и пошла между ними трещина.
— Гольденвассер знал о Вельзевуле?
Хинкус поджал губы, оглянулся на хозяина и проговорил, понизив голос:
— Знаете, шеф, зря вы об этом-то. Не наше с вами это дело. Я — честный вор, вы — легавый, между собой мы всегда договоримся, и сколько мне дадут, столько я и отсижу. А о таких делах нам с вами лучше знать поменьше. Ни к чему это нам, шеф. Опасно это. И мне, и вам. Темно это.
Подонок был прав.
Когда готовилось собрание сочинений «Сталкера», мною было предложено вставить эти отрывки в окончательный текст, но БНС отказался. Да и правильно, в общем-то, отказался, ибо они не писали и не хотели писать о политике, их заставили. Мне тоже так думалось. Но хотелось вставить эти отрывки, собственно, из-за одной финальной фразы: «Подонок был прав». Очень уж верно тут было написано, по-стругацки, от души.
Изменился немного и рассказ Симонэ об инопланетянах. Вместо «Примерно полтора месяца назад он попал в лапы к гангстерам. Они его шантажировали, непрерывно держали на мушке. Ему еле-еле удалось вырваться и бежать сюда» в журнале: «В земных делах он, естественно, разобраться не сумел. Первыми, кого он встретил, были гангстеры. И они использовали его в своих целях… В конце концов Мозес во всем разобрался. А разобравшись, решил немедленно бежать и бежал». Симонэ тоже рассказывает со слов Мозеса о преступлениях Чемпиона:
— Они хуже бандитов! — сказал я. — Вам известно, что они разграбили архив Грэнгейма? Вы что, за нацистов?
— Мне все известно, — сказал Симонэ. — Мозес мне все рассказал. Чемпион — правая рука сенатора Гольденвассера, начальник его штурмовиков. В мае прошлого года, когда эта сволочь затеяла путч, Чемпион был одним из главных организаторов, его чуть не сцапали солдаты, но тут вмешался Мозес. Он же ни черта не понимал в наших делах… да и сейчас не понимает… Он решил, что это не путч, а народное восстание, вытащил Чемпиона и еще двух мерзавцев и сам себя убедил, что имеет дело с солью земли, с цветом человечества… Вот тогда они к нему и присосались, как пиявки…
Рассказывает об этом и сам Мозес:
— Я всего год на Земле, — сказал он. — И всего лишь два месяца назад я впервые понял, что помогаю отщепенцам и убийцам. Да, я им помогал. Я вскрывал сейфы, нападал на банки, захватывал золотые грузы. Я помог им ограбить архив. Я спасал преступников от возмездия. Верьте мне, я не ведал, что творю. Я считал, что эти гангстеры-политики и политики-гангстеры ведут борьбу за социальную справедливость. Я считал сенатора Гольденвассера вождем революционеров, а он оказался бешеным человеконенавистником и лакеем денежных тузов. Я считал Чемпиона героем, а он оказался организатором массовых избиений женщин и детей в десятке стран и инициатором политических убийств в этой стране. Я считал Филина и его приятелей… Ведь я считал их идейными борцами. Я понимаю, мои ошибки дорого обошлись вам, но едва я все понял… При первом удобном случае я бежал. Если бы не эта проклятая авария, меня бы здесь уже не было. Не было бы ни какого убийства… Я клянусь, что все убытки, которые принесло вам мое пребывание здесь, будут возмещены. Частично даже возмещаю их — я готов вручить вам ассигнации Государственного банка общей суммой на миллион крон. Это все, что мне удалось изъять у Чемпиона. Остальное ваше государство получит золотом, чистым золотом. Я уже отослал в ваше правительство подробную записку об омерзительной деятельности сенатора Гольденвассера, которая мне теперь ясна… Что вам еще нужно?
В эпилоге тоже есть дополнение по этому поводу:
А Гольденвассер, конечно, вывернулся. Одним гауптштурмфюрером больше, одним меньше — это для него не имело значения. Тем более что архивы Грэнгейма исчезли бесследно, а сообщение Мозеса никакого действия не возымело. Оно было написано слишком странным языком, содержало ссылки и слишком странные обстоятельства и было, как я слыхал, признано просто бредом сумасшедшего. Особенно на фоне газетной шумихи, которая была поднята вокруг пришельцев. Может быть, Гольдервассеру вспомнились тогда трупы расстрелянных в России и во Франции, в Польше и в Греции, и мертвый Кёниг с черной дырой над переносицей, и другие мертвецы… Вряд ли.
