Глеб Павловский - Гениальная власть! Словарь абстракций Кремля

Российская власть перегружена неуправляемыми конфликтами, как советская экономика — плановыми расчетами. Она не решает и не справляется с ними, всегда занятая недопущением их в политику. Ни один участник конфликта не найдет в ней арбитра без сложного и дорогого поиска. Не управлять оказывается выигрышной стратегией руководства.

Здесь власть раздваивается — на поставщика опасностей и продавца защит. С одной стороны, ее извержение внутренних регламентов и «нормативов» порождает конвейер, от отделения милиции до прокуратуры и суда, сметающий личность. Схема переработки индивида в больное орущее тело многократно описана в наших медиа задолго до дела Магницкого. Самое страшное то, что наиболее пыточные сегменты в ней сравнительно мало коррумпированы.

Это лицо власти сеет тревогу, от которой гражданина «спасают» именем той же власти. Спасение начинают с того, что запрещают ему конфликт — и здесь наш круг замыкается.

Среди держателей общественных сетей растет влияние тех, кто создает вызовы и формирует спрос на их создание. Все отработали технологию стимула к вмешательству власти. Власть ненавидит конфликты, но ей чертовски выгодно их подавлять или «предупреждать». Возник бизнес манипуляции угрозами, создания ложных повесток дня. Что за регион ни возьми, все рапортуют в центр об «угрозах», создавая интерес центра к вмешательству. А значит, и к финансированию поля конфликтов.

Это государство нельзя назвать слабым, как государство 1990-х годов.

Это государство нельзя назвать сильным. Оно манипулируемо на всех уровнях — вплоть до высшего. Для этого не надо быть Гусинским и Березовским — довольно имитировать «угрозу», а для имитатора важно, чтобы его самого не приняли за причину.

Все заинтересованы в нынешней системе — и все ей нелояльны! Все работают провокаторами конфликтов, по которым рассчитываются бонусами из кармана других участников. Но пока провокаторы носят маски «государственных лиц», все вместе можно назвать стабильностью.

При возникновении реальной угрозы для страны такая система немобилизуема. Ведь теневые «карманы», влиятельные в обычное время, всего лишь места, гденетгосударства. При попытке собраться в боевую машину такая Россия сложится, а ее институты испарятся. Останется территория с ее «населением» ©. Мобилизация, все равно боевая или политическая, приведет к состоянию моментального коллапса власти. Общественные сети отвернутся от государства, ведь победившие давно за себя заплатили, а проигравшие ненавидят власть, если еще не мертвы.

Кудрин

Официальным политтехнологом считают Владислава Суркова, первым из чиновников раскрывшего публике свои опасения и мотивы. Другой ведущий политтехнолог России, проектант ее экономики Алексей Кудрин, подолгу оставался в тени. Почему Кудрин политтехнолог? Потому что экономика России не результат хозяйственного развития — это политический артефакт, отражающий необычную концепцию власти и собственности.

Философия Кудрина коренится в недоверии к человеку, это общее у него с Сурковым. Но есть различия. Если Суркову ненавистна народная стадность с ее порывами к безвластию — Кудрин побаивается поэтов во власти, с их азартом и «креативностью».

Пока Сурков боролся с бесами деструктивности, Кудрин искоренял мотовство инициативы. Их философию бесполезно критиковать — то их личная вера. Финансовая инквизиция Кудрина и радикальный волюнтаризм Суркова легли в основу государственной мысли РФ. Эта мысль была плодотворной. Один из ее плодов — российская экономика, вещь тонкой ручной работы министра финансов.

«Свои силы и ресурсы всегда будут ограниченными». «Ограниченность» — термин, естественный для финансиста. Но у Кудрина он диктует распределительный императив. Главный вывод Минфина Кудрина: «правильно распределять ограниченные ресурсы» ©. Под этой сентенцией либерала подпишется и Ким Чен Ир.

Изымая средства у бизнеса, трудящихся и регионов, Кудрин выстроил экономику резервов с «мощным налоговым потенциалом». В искусственной экономике любопытна ее фискальная гидропоника — сеть капилляров, по которым деньги откачиваются в бюджет для последующего резервирования и распределения по социальным статусам. Счетчик Кудрина прост: его индикатор привязан к ценам на нефть. Объемы откачки газа и нефти предопределяют, сколько чего поступит обратно. Дирижирование задано устройством движка — распределение доминирует над производством. Финансы текут отовсюду, от самых grass roots производства в бюджет. Все стекается в центр, в «кудринскую кубышку». Ограничения порождают власть контролировать и распределять.

Фетишем стал низкий уровень расходов населения, обеспеченный низким уровнем его доходов, при отсутствии сбережений и пассивности (за политическую пассивность граждан отвечает Сурков). Тратить деньги, по Кудрину, лучше не в России, ведь денежную массу придется стерилизовать. Вкладывайте в западные бумаги — «Доходность пониже, да сохранность получше» ©. Так изволит шутить министр, и для него «это нормально». Кудрин — русский, и это многое объясняет. Он выдает русскую тайну: подальше от Москвы, так сохранней.

Производство Кудрин рассматривает как осложненную форму потребления. Ресурсы тратятся (и по пути раскрадываются) ради паразитизма рабочих и гедонизма промышленников. Всем переплачивают, рабочим особенно. Производство развертывают для списания бюджетных кредитов, да чтоб девок свозить в Куршевель. Средний класс-паразит шлет в «Твиттер» Медведеву денежные просьбы. Пенсионеры — вообще пережиток советской экономики.

Все это для Кудрина мотовство. Распределенные деньги — деньги потерянные, деньги-изменники, перешедшие на сторону его главного противника — инфляции. Таким не место в экономике. Их надо стерилизовать, отняв текучую производственную неуловимость. С инфляцией Кудрин борется остервенело, как его alter ego Сурков с экстремизмом.

Если в политтехнологиях Суркова важно не допустить «несистемных» популистов и нигилистов в политику, то для Кудрина несистемный элемент — это деньги, вливаемые в производство, — большой риск! «Вливание этих денег в российскую экономику снова создаст сильную зависимость» ©

Что Кудрин считает хорошими деньгами? Иностранные инвестиции, которые когда-то придут. А пока не пришли, надо «создавать условия», понижая инфляцию. Еще бы снизить объемы воровства из бюджета, но как? Ведь система распределения денег через федеральную бюрократию — ультракоррупционна.

Дефицит денег в экономике вызывает в ней дарвиновскую борьбу. В борьбе за жизнь и бюджетный проект можно победить лишь заодно с человеком в мундире. Чтобы отнять средства у другого, кому они так же нужны, капиталист оплачивает систему защиты от таких же баронов-разбойников, как он сам.

Кудринский soft власти — налоговая неопределенность в вечно реформируемой системе. «Ведем работу… пока не удается переломить настроение… думаю, мы найдем золотую середину» — и все это о налогах, налогах. Налоговая непредсказуемость подавляет склонность к инвестициям. Зато она создает тягу в гидропонике Кудрина — и тот царствует в ней, как китайский дракон в тумане.

Но в чем был политический смысл всего этого? Финансовая сверхвласть наверху. В точке, через которую проходят все деньги страны, всегда оказывается Кремль.

Правда, эта глобальная власть, наружно мощная, анемична внутри страны, на которую не тратит денег. Зато тратит вдвойне по требованиям массовых групп, — и снова мы видим, как производство в России мимикрирует под потребление.

В отличие от управленческой вертикали бюджетнофинансовая вертикаль Кудрина построена и работает. Влияние Путина в мировой элите опиралось на низкий уровень внешнего долга и высокий уровень накоплений российской власти в надежных бумагах власти американской. С долларами Кудрин вел себя, как мент с гастарбайтером — выдворял их на родину.

В конце эпохи тандема путинский проект власти, как и все в ней, раздвоился на две политтехнологии и две стратегии. Сурков в силу интуитивного чувства угрозы, а больше из эстетических переживаний, стал сторонником инновационной экономики. Его видение власти бесперспективно в кудринском русле.