Борис Парамонов - След: Философия. История. Современность
Самое поразительное в данной Юнгом картине мира то, что способностью к саморегуляции обладает не только индивидуальная душа, но и коллективное бессознательное. В эссе «Духовные проблемы современного человека» (1928) Юнг приводит один из примеров такой саморегуляции: как раз в то время, когда в Париже возвели на трон «богиню разума», француз А. дю Перрон привез из Индии Упнехаты, сборник пятидесяти Упанишад. Для историка, говорит Юнг, это может быть простым совпадением; для психиатра, в повседневной практике убеждающегося в существовании компенсаторных механизмов психики, речь здесь идет о чем-то большем.
То, что индивидуальная психическая жизнь имеет сверхличные соответствия, чрезвычайно эффектно доказал опыт самого Юнга.
Осенью 1913 года Юнг вступил в полосу тяжелого душевного кризиса. Его начали преследовать устрашающие сновидения, главный мотив их был — земной шар, заливаемый кровью. Обычно такого рода сновидения характерны для больных шизофренией. Но в этом случае не Юнг заболел шизофренией, а мир действительно залило кровью: началась Первая мировая война. Для Юнга это было сильнейшим доказательством его концепции коллективного бессознательного, доказательством связи, существовавшей между индивидуальной и коллективной психикой. Случай Юнга далеко не единичен: такова в целом природа пророчеств. Сам Юнг в этом смысле разъяснил психический механизм одного из знаменитейших пророчеств мировой истории, пророчества Нострадамуса[3].
Индивидуальная душа, таким образом, может ощущать и выражать сдвиги, происходящие в мировой душе, в коллективном бессознательном. Но эти связи идут не только от общего к частному, существует и обратная связь: конфликты индивидуальной души проецируются вовне, в коллективное бессознательное — и изменяют, в буквальном смысле слова, мировую историю. Наша эпоха, как говорит Юнг, как раз такова. Развитие рационалистической культуры оторвало душу от ее живых источников, раскололо личность; этот раскол, распад, диссоциация и есть то, что происходит в шизофрении. Но поскольку индивид остается здоровым, постольку происходит шизофренический распад окружающей его культуры; как говорил Юнг, когда внутренняя ситуация не осознается, она проецируется вовне как судьба.
В эпоху христианской культуры всякий человек сознавал свою собственную греховность и боролся с демонами, населявшими его душу. Эта темная сторона всякой души носит в психологии Юнга название «тень». Теперь, когда мы больше не верим в христианские мифы, эта тень ушла из нашей души; но она не ушла из мира — мы, наоборот, сами внесли, или, лучше будет сказать, вынесли ее в мир, экстериоризировали ее, как говорится в экзистенциальной философии. Когда Бердяев пишет, что коммунизм отличает психология стояния перед дьяволом, он на свой лад выражает эту юнгианскую истину: проекцию тени вовне. Таково состояние сегодняшнего расколотого, безумного мира, нашей шизофренической цивилизации.
Последствия, отчасти уже осуществившиеся, этой ситуации Юнг описывает в следующих словах:
Проблемы, которые интеграция бессознательного ставит перед врачами и психологами, могут быть разрешены, если мы будем следовать линиям, идущим из истории, результатом чего может стать ассимиляция традиционного мифа. Это, однако, предполагает продолжение самого исторического процесса. Естественно, нынешняя склонность разрушать все традиции… может прервать нормальный процесс развития на несколько столетий и заменить его новым варварством. Там, где господствует марксистская утопия, это уже произошло. Но и преобладающее ныне научное и техническое образование… также может привести к духовной регрессии и душевному распаду… Утрата корней и отсутствие традиций невротизируют массы и чреваты коллективной истерией. Коллективная истерия требует коллективной терапии, которая заключается в уничтожении свободы и терроре. Там, где у власти рационалистический материализм, государства — не только тюрьмы, но и сумасшедшие дома.
* * *Мы уже говорили, что целью всякой работы души — а также ее психиатрического лечения — является у Юнга «индивидуация», обретение «самости». Вспомним также, что невроз, по Юнгу, очень часто является не лишением, а преимуществом. Терапевтическая задача в глубинной психологии, таким образом, не выдвигается на первый план. Юнг — не столько врач, сколько «гуру», мудрец. Не столько души его интересуют, сколько дух. Психологию Юнга можно назвать пневматологией, и такие референции уже делались. Еще немного об этом: если целью душевного развития является «самость», а архетипом самости выступает Христос, то индивидуацию по-другому можно было бы назвать, вспомнив достаточно старинный образец, «подражанием Христу». Интересно, что классический психоанализ Фрейда знает болезнь, именуемую «невроз Христа» — болезненный перфекционистский комплекс; правда, в психоанализе даже такое качество личности, как повышенная работоспособность, считается невротической чертой.
Трудно судить о том, какие терапевтические результаты дает индивидуация как чисто психиатрическая процедура. Сам Юнг не любил знакомить научный мир с соответствующими подробностями, чем, несомненно, дал повод для всяческого критицизма. Фрейд посвятил этой теме достаточно ядовитую страницу в своей «Истории психоанализа». У нас не будет поводов к такому отношению, если мы еще раз подчеркнем, что аналитическая психология не ставит своей главной и единственной целью врачевание неврозов, скорее, если уж на то пошло, их культивацию. Самость обретается Христом в момент распятия.
Субъект аналитической психологии — не невротическая личность, а целостная личность. Конечно, это, так сказать, проективный субъект. Но существует в мире тип личности, самой своей жизнедеятельностью перманентно реализующий этот проект. Этот тип — художник. Можно сказать, что аналитическая психология, взятая в качестве мировоззрения, есть описание этого типа как экзистенциальной нормы. Это позволяет классифицировать мировоззрение, построенное Юнгом, как романтическое[4].
Юнгианство — мировоззрение, а не метод, поскольку оно знает отнесение к ценности. Об этом и говорит пример с художественной деятельностью: сам художник может быть сугубым невротиком, то есть расколотой, неинтегрированной личностью, но в его творчестве дан образец целостности, целостна всегда сама структура художественного произведения, это модель бытия, микрокосм. Значит, нужно не столько лечить невроз, сколько культивировать в себе высшие стороны души; такова ценностная установка Юнга. В старом немецком романтизме был дан упреждающий образец такого мировоззрения. Эту параллель — между юнгианством и немецким романтизмом — можно проводить как угодно далеко, можно, например, истолковать знаменитую романтическую иронию как невротический остаток целостной жизнедеятельности артиста. Но нам сейчас кажется интересным указать на другое: именно на впечатляющее сходство юнгианства с философией Гегеля. Это сходство объясняется тем, что сам Гегель вышел из иенского романтизма, его философия есть рационалистически-игровой вариант романтизма. О том, что рационализму Гегеля не следует слишком доверять, догадались уже давно; у нас Иван Ильин в 1918 году выпустил двухтомную книгу об этом, толкуя Гегеля не как рационалиста, а как мистика; мистика и есть прежде всего установка на целостность, романтическая установка (то же самое можно сказать даже о рационализме Спинозы, недаром повлиявшего на главного философа романтизма Шеллинга).
Еще Оскар Пфистер, пастор-психоаналитик, говорил о том, что юнгианство — это перенесенное в психологию гегельянство; правда, сказано это было в уничижительном смысле и относилось только к гегелевскому тезису о разумности (в контексте Пфистера — ценности) действительного. Общее у них — (романтическая) установка на целостность как образ истины. У Гегеля понятие «конкретного» — копия юнговской «самости». Отсюда — преодоление у того и у другого одностороннего («абстрактного») морализма; Юнг говорил, что понятия «добро» и «зло» существуют только в индивидуальной психике, они неприложимы к коллективному бессознательному. А самость — это и есть интеграция коллективного бессознательного индивидуальной душой.
Идеальный пациент Юнга — это философ, как он дан у Гегеля: он может быть вполне индивидуализированным существом, но в то же время в его личности приходит к самосознанию мировой разум. В индийской философии, к синтезу которой европейским сознанием звал Юнг, это называется Атман, слияние с ним есть цель индивидуальной духовной жизни. Было замечено (например, Альбертом Швейцером в «Культуре и этике») сходство Гегеля с браманизмом. Оно идет у Гегеля из того же романтического источника — немецкие романтики одними из первых в Европе сумели воспринять и оценить индийскую мудрость.
