Филипп Грибанов - Ну ты же мужчина!, или МеЖполовые парадоксы
— Здравствуйте! Меня зовут Кирилл. Как зовут вас?
Она смотрит на меня загипнотизированно, с какой-то огромной виной в глазах, будто нашкодивший и попавшийся на месте проступка ребенок. Она лепечет на грани слышимости:
— Очень приятно… Молодой человек, а я… я не знакомлюсь так… и не разговариваю с незнакомыми… Я уже это… замужем.
— Если я еще что-то понимаю в этой жизни, матримониальный статус человека не аннулирует его имя.
Лупают очами. Паника в глазах, паника!
— Девушка, — говорю, делая голос максимально дружественным и мягким, — у меня дома есть рация авиационного диапазона. Вы, наверное, думаете, что я сейчас ляпну «Поехали ко мне — покажу»? Ну, будет вам, в самом-то деле… Так вот, с помощью этой рации можно прослушивать частоты диапазона, отведенного для переговоров между пилотами и авиадиспетчерами. Посредт ством этой же рации можно и самому выходить на связь. Вчера я настроился на частоту «Домодедово», дождался, когда диспетчер подаст голос, и сказал ему: «Привет!» Диспетчер ответил мне: «Привет!» Я спросил: «Как дела?» Диспетчер ответил: «Нормально». Вы не находите ничего странного?
До девушек начинает мелкими шажками доходить, что изнасилование сегодня не состоится, что у меня немного другие планы. И сразу как-то жить легче.
— Нет, — отвечают. — А что странного?
— Много, ох как много странного. Во-первых, я ему не представился. Он не знал, с кем говорит. Во-вторых, существуют жесткие правила радиообмена, согласно которым вещи типа «Привет» и «Как дела?» в эфире запрещены категорически. За это дисквалифицируют. В-третьих, это уголовно наказуемое деяние с моей стороны. Нельзя засорять эфир не относящимися к делу разговорами в воздушной зоне с таким интенсивным авиатраффиком. Это может привести к катастрофе, если пилот из-за моей болтовни не расслышит команду и займет неверный эшелон. Про инцидент над Боденским озером слышали?
Кивают.
— Несмотря на троекратную невероятность подобного диалога, этот человек со мной спокойно поздоровался и обменялся парой фраз. Так что же вам-то мешает? Ведь наша ситуация во всех смыслах более приземленная.
Тут брюнетка говорит:
— Меня зовут Оля, а это Инна. А вас как зовут?
— Вы будете смеяться, но я вам представился! Я же с этого начал наш разговор. И вы сказали, что вам, кстати, очень приятно.
— Мы не расслышали.
— Кирилл мое имя. Нет, Оленька, вы не не расслышали, вы не слышали. У вас в голове гремел набат: «Тревога! Со мной знакомятся! Изыди, нечистая!» Но вы же видите, что я не маньяк, не некрофил и даже не пьяный. Почему же понадобилось целых три минуты, чтобы вспомнить свои имена?
— Страшно было. Вдруг вы…
— Вдруг я вас ударю бутылкой по голове и оприходую ректально, правда? А я не хочу. Не хочу, можете себе представить? Я элементарно хочу узнать ваше имя, просто имя — и ничегошеньки больше. Чтобы поговорить, как человек с человеком, увидеть в вас такое же разумное существо, что и я.
— А почему вдруг вы решили спросить? Зачем вам?
— Почему я спросил? Я спросил, потому что мне это интересно. Зачем мне ваше имя? Затем, чтобы к вам обращаться по этому имени в разговоре. Как-то до обидного все просто, вы не находите?
Согласились они со мной. Покивали, повозмущались, посокрушались, посмеялись над курьезами. Посмеялись над своими страхами, вот что здорово. Расстались мы почти друзьями.
— Девчата, добрый вечер. Кирилл, Филипп. Как вас зовут?
— Очень приятно.
— Позвольте, но кто из вас «Очень», а кто «Приятно»?
Молчат, цокают каблуками, глядя в пространство.
— Девчонки, ну мы же к вам обращаемся^
— А мы не хотим с вами разговаривать.
— Вы не хотите делать то, что приятно? Секунду назад вы — вот вы лично! — сказали, что вам приятно, да еще и очень.
Цоканье ускорилось. Кстати, нам еще повезло. Хоть кто-то честно сказал, что не хочет разговаривать. Помимо всего прочего, я еще обратил внимание вот на какой нюанс. Если мужчина обращается к одной девушке, то он так и говорит — «девушка», а если их две и более, то часто почему-то это звучит как «девчонки» или «девчата». Видимо, уменьшительными формами мужчины пытаются компенсировать количественный фактор. «Эй, девчонка» — такого обращения я почти не слышал…
На тему паранормальных имен я потратил целый час общения с тучной дамой по имени Зинаида. Я пытался уяснить для себя одну тривиальную вещь: почему, если человек искренне не имеет желания называть свое имя, он не может так прямо и сказать? Почему этот несложный сигнал в нашей культуре выражается такой дуростью, как «Не знаю» и «Не помню», или вообще вопросительной конструкцией типа «А зачем?» и «Какая разница?»
— Ты хочешь купить в ларьке апельсиновый сок, например, — распинался я, тыча пальцем в упаковку в ее руках. — Ты подходишь и требуешь апельсиновый сок. Ты ведь не говоришь в этом случае «Дайте мне канистру пестицидов для палисадника». Ты говоришь то, что думаешь, озвучиваешь свои истинные намерения. Так в чем же загвоздка, когда дело касается нежелания представляться?
Зинаида озадаченно помолчала, потом сделала последний глоток сока и засияла от собственной находчивости:
— А потому что отшивать человека некультурно! — И, будто подводя черту подо всей дискуссией, бросила пустую упаковку на асфальт.
Моя бабушка по маминой линии, Александра Тимофеевна, двенадцати лет была угнана немцами в плен. Выжила только благодаря тому, что несмотря на лагерные условия каким-то чудом сохранила свои роскошные светлые волосы. По этой шевелюре ее в конце сорок четвертого приметила зажиточная семейная пара из близлежащего города и заинтересовалась, как немка могла попасть за колючую проволоку концлагеря, где не было политзаключенных. Потом, узнав, что «немка» эта кубанских казачьих кровей, выпросила ее у коменданта в качестве прислуги себе домой, где выходила, откормила и немного обучила немецкому. Когда бабушку забирали из лагеря, она видела своих соседей по бараку, стоящих в последней очереди «в душ». Наступали англо-американские войска, и немцы спешно утилизировали «недочеловеков», освобождаясь от улик своих преступлений.
В шестидесятых, во время поездки в Москву, бабушка, стоя в очереди в мавзолей, услышала рядом немецкую речь. Два репортера из Германии снимали на камеру кучу мусора в Александровском саду, обмениваясь презрительными комментариями.
— Азиаты… Страна дикарей… Свинарник, — услышала моя бабуля.
Она подлетела к иностранным гостям, схватила того, кто это произнес, за прическу, развернула его на Кремлевские звезды и голосом, не предусматривающим возражений, дала режиссерское указание:
— Вот это снимай, гад! Вот это и есть моя Родина!
Бабушку Шуру можно понять. Из станицы летом сорок первого немцы увезли в теплушках полторы тысячи детей, а вернулось, включая ее, четырнадцать ребятишек. Но горечь нашей жизни в том, что правы были оба в одинаковой степени — и она, и немец. Просто каждый по-своему. У нас есть национальная гордость, мы не считаем себя дикарями, но не смейте мерить широту нашей души стерилизованными европейскими аршинами. Ну и что с того, что мы ходим под себя? Зато каков фон — Спасская башня! И пока nГы благоговеем пред своими героическими свершениями, задрав головы, мы не замечаем, что повседневщина засасывает наши ноги трясиной отбросов.
Я подобрал упаковку, отнес ее до ближайшей урны и сказал Зинаиде:
— Вот это и есть некультурно. А проявить корректное прямодушие как раз цивилизованно. Почему же это создает для тебя такой дискомфорт? Или свинячить в родном городе приятнее?
Битый час я выгрызал умопостигаемый ответ, но лишь искрошил зубы. Знаете, какого кульминационного объяснения я добился?
— Да как тебе все это растолковать… Просто мы — женщины, понимаешь?
Такие высказывания называюттрюизмами (да-да, и за это слово я бывал бит). Понятие это заимствовано из английского («true» — истинный, правдивый) и означает всякую азбучную истину, нечто предельно банальное и не несущее новой информации. Да не сочтите меня гением, я в курсе, что вы — женщины. Но, просите, как любой не-гений я не вижу связи между тем, что вы женщина, и тем, что у нас в обществе буйным цветом цветет маразм. А если я заявлю, что связь тут непосредственная, то ищите меня, дорогие читатели, в стане остервенелых женоненавистников, куда вашего покорного, но непокоренного слугу женщины после такого финта откомандируют в срочном порядке.
Идет парочка.
— Девушка, здравствуйте! Как вас зовут?
— Не помню.
Спутник девушки поворачивается и грустно так бросает нам:
— Лена…
Мы поражены. Это что получается — молодой человек ходит с девушкой, страдающей амнезией, и за нее помнит ее имя? Как к немощным старушкам делегируют помощников, чтобы те им за продуктами ходили, так и здесь нечто аналогичное? Надо ввести еще один вид альтернативной службы в России: эскортировать женщин и подсказывать им их же имена.
