Георгий Саталкин - Каменный пояс, 1988
— Вы сделайте получше, мы отблагодарим.
— Сделаем, отец, чин-чинарем, — сказал молчаливый Семен.
Подсобник тут же подошел к старику.
— Что ты ему сказал, дядя Федя?
— Да так, ничего, — ответил Иван Мартыныч, не желая откровенничать с ним.
— Ничего?.. — парень пристально посмотрел на старика и, не дождавшись другого ответа, рассмеялся. — Шутишь все, дядя Федя, шутишь!.. Налей-ка квасу еще.
В перекуре он шепнул Семену, что старик знает дело туго, а старуха скупая и притворяется глухой.
Трубу заменили. Старик, улучив минуту, сунул сварщику в ладонь новенькую хрустящую десятку.
— Ребята, там старуха вам покушать приготовила, идите за стол, — позвал он работников.
— Спасибо, отец, некогда, в девятый дом еще поспеть, — сказал Семен. — Грузимся!.. — крикнул он напарнику, навострившемуся к столу.
Уложив инструмент на тележку, сантехники покатили ее со двора.
— Сколько ты им денег дал? — спросила старуха.
— Десять. Ладно, он хорошо работал.
Ночью старик обнаружил, что холодная труба в туалете покрылась каплями влаги. Он тщательно вытер ее. «Отчего так?.. Вроде, Семен на совесть делал, не спешил. Опять старуха выговаривать будет, — с досадою подумал Иван Мартыныч. — Может, пройдет еще?.. А нет?..»
Старик стал следить за трубой. Дело-то разговора не стоит, пусть бы ее потела. Да старуха, ей только узнать.
— Мартыныч, ты что в туалет зачастил?.. Остудился? — спросила она его.
— Да нет, ничего.
— Я вижу, какой день бегаешь, одевай штаны вниз. Забыл, хворал? Как раз в октябре было. А то давай, медвежьи ушки отварю?
— Оденем, ладно.
— Не надо?
— Свари, говорю!.. — осердился старик.
— Разговаривай тише, — старуха обиженно посмотрела на мужа.
Старик был в затруднительном положении: неловко было лезть с этой мелочью к сантехникам и не хотелось огорчать хозяйку. Она уж когда ему про эту мокроту на трубах жаловалась. Да он постеснялся сказать им, сами небось знают, что к чему.
Утром, насухо вытерев трубу, Иван Мартыныч отправился в домоуправление. В пути ему попался подсобник.
— Как дела, дядя Федя? — он поздоровался со стариком за руку.
— Плохо, — уныло отвечал Иван Мартыныч. — Труба… потеет.
— Что, мокрая? Какая?
— Холодная. Которую меняли… Вы.
— А не течет?
— Нет, не течет.
— Все правильно, — прищурился глубокомысленно сантехник. — Это стояк. Он до самой крыши негодный, менять надо. Я уж подумал: мы плохо сделали.
— Как же теперь?.. — заволновался Иван Мартыныч. — Может, вы с товарищем посмотрите еще?.. Или до конторы дойти?..
— К домоуправу надо. Нас куда пошлют, туда мы и идем.
— А товарищ ваш там? С ним поговорить?
— О-о!.. К нему не подходи!.. — замахал руками подсобник. — Он с того дня расстроенный. Я еще думаю: нужно дядю Федю спросить, чего Семен кислый такой? А, дядя Федя, что с ним? Как от вас ушли, он не в себе прямо, и не разговаривает.
— Не знаю… не знаю… — отвечал старик, не сразу угадав направление мыслей сантехника. — Не заболел?
— Нет, не заболел, а недоволен, угрюмый такой. Ну поговори с ним, — подсобник похлопал на прощание старика по спине, — попроси хорошо.
Иван Мартыныч постоял с минуту в раздумье, взглянул на часы и заторопился.
Сварщик Семен, выслушав старика, сказал, что обязательно посмотрят сегодня же, только не раньше как после обеда.
— Мы в долгу не останемся. — поспешил сказать Иван Мартыныч.
Старуху он застал расстроенной.
— Разве это дело, Иван?.. — огорченно вздохнула она. — Опять потеют. Мокрые их ни покрасить, ни побелить. Кто чужой зайдет, стыдно, будто хозяина в доме нет. Обманываешь еще, — ласково упрекнула мужа. — Зачем майку из ванной взял?.. Извозил всю. Хотела подшить ее, теперча носи такую. Не смейся.
— Вот и угоди тебе, мать. Кругом недовольна, — с укоризною сказал Иван Мартыныч. — Стыдно, когда на столе пусто. Они пятнадцать лет потели, как мы живем тут, и ничего с ними не случилось. И еще простоят пятнадцать. Не бери в голову, — успокаивал он жену. — Нам жить-то осталось… Может, так и полагается нынче, абы как. Ладно.
Сергей Фролов
ОСЕНЬЮ
Рассказ
Инженер-технолог Липов и прораб Каминский возвращались с охоты. Проходили они зря и устали. Только раз на озере Каминский выстрелил по стае уток, и одна, трепыхая крыльями, опустилась в заросли ивняка. Он тут же побежал за ней, но споткнулся о кочку и растянулся на осоке. С полчаса искали подранка в зарослях и наконец махнули рукой.
Шли по стерне, без дороги. Каминский молчал. Он вообще весь день был неразговорчив. И все старался идти впереди, без особой надобности покашливал, подергивая при этом высокими сутулыми плечами, поправляя ремень зачехленного ружья.
Сначала замкнутость Каминского представлялась Липову новым чудачеством и даже смешила. Все время маячила перед ним в ходьбе Мотина спина, как бы выказывающая недовольство неудачной охотой, бесполезно убитым днем. И стоило лишь вспомнить Мотину распластанную фигуру у озера, раздраженный вскрик его с матюжком при падении, как к Липову тут же подкатывал приступ безудержного, словно пальчик показали, смеха. Липов не давал смеху вырваться наружу, давил его в себе, корчился за Мотиной спиной, и оттого начинало ломить в груди.
У лесозащитной полосы сделали привал. Здесь, на отдыхе, Липов как бы огляделся кругом: посмотрел на уставшего Каминского, на облетевшие клены лесополосы, по-степному карликовые, застарелые, на серые от недавних дождей поля, и смешливость отступилась от него.
Почти ощутилось, как далеко на юг отбежало лето, захватив с собой радостный блеск солнца, гомон птиц, парную теплынь речек. Недалекая уже зима валом осеннего воздуха гонит тепло все дальше на юг. Где-то посреди этого вала сейчас и они.
Ветреный день перемежался блеском и хмурью. Солнце то пряталось в наволочи туч, и становилось пасмурно кругом, почти темно, то светило сквозь образовавшиеся прорехи, как через щели в сарае. Тогда темные снизу, громоздкие облака неожиданно бело и грозно сияли боками. И день поэтому казался пестрым. Налетавший порывами ветер образовал взъерошенные пятна на пожухлой траве. Пятна эти, перескакивая с косогора на косогор овражки и долки, быстро убегали к горизонту. От этого впечатление пестроты еще больше усиливалось.
— Хорошо размялись, Павлуша, хоть и впустую… — сказал Каминский. Он лежал навзничь, нога на ногу, смотрел в небо и курил.
— Еще бы. Километров двадцать уже отмахали, — охотно поддержал его Липов и насторожился: Мотя, как бы давший на весь день зарок молчания, вдруг заговорил.
— Когда-то теперь выберемся…
— Может, еще раз удастся?
— Ну, нет. Я по воздуху чувствую. Теперь недалеко до снега, — ответил Мотя и проговорил напевно, выделяя каждое слово: — «Осталось несколько неде-ель, и будет в ми-ире соверше-енство…»
— Стихи, что ли?
— Да, «…и будет в мире совершенство. И будет прясть свою куде-ель старуха белая — мете-ель…»
— Чьи?
— Не помню. Где-то читал, — Каминский затушил сигарету о подошву сапога и встал. — Потопаем, наверно…
Каминский опять шел впереди, опять замкнулся. Как бы отсутствовал. Он тут, можно потянуться, дернуть его за рукав куртки, но это бесполезно, все равно его как бы нет.
У Липова тоже неспокойно стало на душе, и побаливало в груди от недавнего смеха. И теперь за Мотиным непроницаемым молчанием угадывалась какая-то значительность, тайна. Хотя какая может быть тайна: Мотю-то Липов знал давно.
Когда они собирались утром на охоту, Надя, жена Каминского, пристроив в карман Мотиной куртки сверток с едой, потянулась к нему с напутственной лаской — застегнуть пуговицу у воротника. «Мотя, ведь простынешь! Ну, что мне с тобой делать?..» — смеясь, быстрым шепотком упрекнула она. А Каминский, тут же насупившись, грубовато отстранил ее и направился к выходу. Надя, с зависшими на минуту руками, растерянно взглянула на Липова и, чтобы замять неловкость, подтолкнула обоих в спину. «Ни пуха вам. Долго-то не захаживайтесь. Слышите?..»
Сейчас все это почему-то вспомнилось. Прямо из дома Каминский вышел не в духе, и Липова уже тогда смешила казавшаяся детской рассерженность Моти не жену. И на самом деле — было бы на что сердиться. Многие лишь мечтают о Мотиных болячках.
У самого края неба, под как бы сдвинутыми туда ветром уплотненными глыбами туч, показался город, но неясно, размыто, похожий на отдаленные меловые горы. Чуть в стороне — сизоватые нагромождения, отвалы пустой породы из шахт. Пять лет прошло, как они, Каминский с Надей, перед самой защитой диплома справившие свадьбу, и Липов, приехали сюда. Тогда тут такой простор лежал, что глазу не за что было зацепиться. Зияли пустотой глубокие котлованы, в которые только-только начали укладывать бетон. На ковыльной равнине сиротливо стоял поселок из голубых вагончиков. И еще: как на немыслимом каком-то становье — скопление техники.