Хуан Ариас - Пауло Коэльо. Исповедь паломника

Жизнь в доме для умалишенных показала мне, что уже на третий день начинаешь говорить: «Что ж, я постепенно привыкаю, здесь не так уж плохо, даже удобно, не грозят никакие внешние тревоги». Это было что-то вроде материнской утробы, в которой чувствуешь себя в безопасности.

— Какие у тебя были отношения с больными?

— С сумасшедшими? Они все казались мне нормальными. У них бывали приступы ярости — такие же, как у нас с тобой в обычной жизни. Конечно, там были и несколько шизофреников, которые полностью потеряли всякий контакт с действительностью, но таких было всего трое или четверо. С остальными я разговаривал, вел философские споры, говорил о книгах, обо всем. У нас был телевизор, мы могли слушать музыку и здорово развлекались.

— А как же электрошок?

— Это было неприятно, но, по правде говоря, я почти ничего не чувствовал. Электрошок действительно ужасен, когда его применяют к гениталиям, как во время пыток, которые я пережил несколько лет спустя, во время похищения. Это действительно было очень больно, унизительно и постыдно. Это был кошмар.

— Когда ты попал в сумасшедший дом в первый раз, тебя выписали за хорошее поведение. Но во второй раз, как говорилось в тогдашнем медицинском заключении, ты сбежал. Как тебе это удалось?

— Я был заперт на девятом этаже, мне не разрешали выходить, я считался опасным сумасшедшим. (Были больные, которым можно было выходить.) Мне давали кучу лекарств, применяли электрошок. Я провел в той палате почти два месяца, не видя дневного света. От этого действительно можно было свихнуться. Там был лифт, но им управлял лифтер. И вот однажды я вошел в лифт вместе с ним и другими людьми, спустился, вышел и непостижимым образом в дверях почувствовал себя свободным. Все было как у Кафки в одном рассказе.

— Очень символично: ты был заперт, но на самом деле свободен.

— Потрясающе символично. У Кафки есть рассказ, где говорится о человеке, который приходит к воротам замка и спрашивает: «Можно войти?» Страж не отвечает, и перед самой смертью человек возвращается и спрашивает стража: «Почему ты не впустил меня?» А страж, который тоже уже состарился, отвечает: «Я же не сказал тебе „нет“. Ты спрашивал, а мне запрещено было отвечать, почему же ты не вошел?» То же самое случилось со мной в сумасшедшем доме: я спустился на лифте как был, в пижаме, и, конечно, больше ни за чем не вернулся, у меня не было с собой денег, вообще ничего. Я пошел пешком к одному своему другу, который дал мне гитару и немного денег, и тогда я подумал: «Что мне теперь делать?» — и начал путешествовать и работать.

— Ты не позвонил домой?

— Я не созванивался с родителями два месяца, но дела пошли совсем плохо, не было денег даже на еду. Я позвонил, и, конечно, они сказали, чтобы я скорее возвращался, что все будет хорошо, что они больше не отправят меня в клинику. Они послали мне денег, потому что я находился очень далеко, и я вернулся.

Прошел еще год, и снова пошли разговоры: «Пауло сошел с ума, он теперь хочет играть в театре!» К тому времени помимо страсти к писательству моей новой страстью стал театр. И меня в третий раз отправили в клинику. Я снова сбежал, но на этот раз лифтера предупредили, чтобы он следил за мной и не давал мне сбежать. Во второй раз я сбежал, пользуясь тем, что меня повели к стоматологу. Моему лечащему врачу пришла в голову блестящая мысль, что я потерял контроль над собой из-за зуба мудрости, который начал у меня расти и причинял мне боль. Врач решил, что я не понимаю, откуда берется боль, и от этого веду себя агрессивно по отношению к другим. По дороге от зубного я и сбежал.

Я снова отправился странствовать, но вернулся домой, потому что остался без гроша, а когда вернулся, сказал: «Теперь я действительно сумасшедший». В тот момент я был уверен, что действительно не в себе и не хочу больше убегать. Прошло около двух недель, я был ко всему безразличен, ни на что не реагировал.

— Твоим родителям, наверное, тоже было тяжело?

— По правде говоря, тогда я об этом не думал. Я думал только о себе. А это я понял намного позже. Но со мной произошло нечто неожиданное, что полностью изменило мою жизнь. Помню, однажды я был у себя в комнате, там стоял мой стол, моя кровать, была моя одежда, все мои любимые вещи. Так вот, я закрыл дверь и сказал себе: «Я больше не могу так жить». Ведь я потерял работу в газете, потерял друзей и был вынужден бросить работу в театре. Я подумал, что, наверное, родители правы и я сумасшедший. И впервые в жизни принялся вести себя как подобает сумасшедшему: закрыл дверь в свою комнату и начал все крушить, рвать свои любимые книги -все о Шерлоке Холмсе, Генри Миллера, бить пластинки. Все, что напоминало о прошлом. Все превратилось в груду обломков.

Родители слышали, как я все ломаю, но я не останавливался. Тогда они побежали звонить моему лечащему врачу из клиники, но не застали. Они позвонили другому врачу, я его очень хорошо помню, потому что у него не было носа, забавная была личность этот психиатр Фажардо. Приехав, он открыл дверь и увидел весь этот бардак. Я подумал, что он увезет меня прямехонько снова в психушку. Каково же было мое удивление, когда я услышал, как он спокойно и с улыбкой спрашивает меня: «Что случилось?» «Вы что, не видите? Я все переломал», -сказал я. А он мне ответил: «Замечательно! Вот теперь, когда ты все тут разнес в клочья, можешь начать новую жизнь. Ты сделал как раз то, что нужно, не больше и не меньше: разрушил свое дурное прошлое, чтобы начать прекрасную новую жизнь». «Что вы такое говорите?» -возразил я, не в силах прийти в себя от удивления при виде психиатра, который говорит, что я правильно поступил, разворотив всю свою комнату и сломав все свои самые любимые вещи. А он повторил: «Ты сделал единственно правильную вещь — покончил с кошмаром прошлого. Теперь твоя жизнь начнется заново».

— Как отреагировали твои родители?

— Отнеслись с пониманием и согласились с тем, что сказал тот странный психиатр. Мне они сказали: «Теперь ты поправишься, все начнешь заново, старому конец. Давай уберем все, что ты сломал, и выбросим на помойку». Знаешь, Хуан, этот человек спас меня, потому что я был на грани настоящего безумия, и хуже всего было то, что сам смирился с этим.

— Ты продолжал поддерживать контакт с тем психиатром?

— В тот день, прежде чем попрощаться, он сказал: «Теперь этим займусь я». Я побывал у него пятнадцать или двадцать раз, пока он однажды не сказал мне: «Теперь тебе пора ходить без поддержки. Ты практически здоров. Ты немного не в себе, но то же самое можно сказать обо всех нас». Тогда-то и проявилась полностью вся моя бунтарская энергия. Я сказал себе: «Раз не важно, что я немного не в себе, и все мы должны жить с частичкой безумия, мне надо жить на все сто, испытать все, что захочу, ни в чем себе не отказывать».

К тому времени я уже все потерял: работу в газете, друзей, театр и даже свою девушку, которая была совсем юной и оставила меня, когда я оказался в клинике.

Ей не позволяли входить туда, а мне — оттуда.

— Ты чувствовал ненависть или обиду по отношению к родителям за то, что они отправили тебя, нормального, в психушку?

— Нет, никогда. Они были уверены, что я их возненавидел, но это неправда. Они отправили меня туда, потому что любили, это была обманывающаяся, отчаявшаяся, подавляющая любовь, но все равно это была любовь. Меня отправили в психушку не потому, что ненавидели, а потому, что хотели помочь наладить жизнь. Это был отчаянный, безумный поступок, от которого они сами пострадали больше, чем я. К тому же вся эта история послужила мне поводом для хорошей битвы, в которой я смог сразиться с самим собой.

— Когда ты недавно узнал о том, каковы были настоящие причины, по которым родители отправили тебя в сумасшедший дом, как ты это воспринял?

— Единственный раз я почувствовал ненависть, впал в бешенство именно тогда, когда несколько недель назад прочел в психиатрической клинике заключение о причинах госпитализации. Я тебе о нем уже говорил. Я разозлился, потому что все это было настолько абсурдно, что я никак не мог поверить. Но досталось за это моему английскому издателю, на него вылилось все мое возмущение, а бедняга никак не мог понять, в чем дело. Я возмущался: «Что это за дрянная гостиница!» И принимался звонить и протестовать, потому что, когда был в Ирландии, в Дублине, меня пригласили на телевизионную программу, которая мне не понравилась. На другом конце провода у меня спрашивали: «Да что с тобой?» Потом мы пошли в парк возле гостиницы, и там я успокоился.

Это был единственный раз, когда я по-настоящему разозлился из-за той истории с психушкой. Но я и правда не держу зла на родителей. Я поклялся себе, что не стану рассказывать об этом тягостном опыте, пока живы мои родители. Сейчас я говорю об этом, потому что мамы уже нет в живых, а отец очень стар, но сохранил ясность ума и внимательно следил за выходом в свет моего последнего романа «Вероника решает умереть». По-моему, возможность поговорить об этой моей истории принесла ему облегчение. И он еще больше обрадовался, когда из множества получаемых мною писем смог узнать, что не только он один поступил так. Подобные вещи происходили и во многих других семьях.