Александр Горянин - Мифы о России и дух нации
Как сравнивать жизнь крестьян, степень их благополучия и довольства в несхожих странах? Если сравнивать их питание, то стол русского крестьянина минимум до XIX века обильнее, чем в большинстве мест Европы по причине невероятного биологического богатства России (о чем не ведают сторонники «приполярной» теории). Бескрайние леса буквально кишели зверем и птицей, в связи с чем иностранцы называли Русь «огромным зверинцем» (Я.Рейтенфельс, «Сказания светлейшему герцогу тосканскому Козьме III о Московии», М, 1906, стр.188). Охота в России, в отличие от западноевропейских стран, не была привилегией высших классов, ей предавались и самые простые люди.[19] Реки, озера и пруды изобиловали рыбой. Рыба, дичь, грибы и ягоды почти ничего не стоили. Такое было возможно из-за слабой заселенности страны и «ничейности» почти всех лесов и вод — в 70-е годы XVII века, когда Рейтенфельс жил в Москве, население России, уже соединившейся с Малороссией, составляло всего лишь около 9 млн чел., вдвое меньше, чем во Франции.
Другой важной особенностью русской жизни издавна было обилие праздников, церковных и народных. Первые делились на «великие» (в том числе 12 главных) с рядом «предпразднеств» и «попразднеств», «средние» и «малые» («меньшие малые» и «большие малые»). Манифест Павла Первого от 5 апреля 1797 года прямо запретил помещикам заставлять крестьян работать в воскресные и праздничные дни.
Многие праздники были непереходящими, т. е. жестко приуроченными к определенному дню. Храмовые праздники (одноименные с храмом) бывали «престольные», «съезжие» и «гулевые». Конечно, праздновали память далеко не всех святых и событий Нового Завета, иначе не осталось бы ни одного рабочего дня. Тем не менее, в году набиралось под полторы сотни праздничных дней, из которых 52 падали, правда, на воскресенья. Кануны некоторых (не всех) праздников считались полупраздниками, так что работали полдня. Общими «вакациями» в государстве были Масленица, Светлая неделя и две Рождественские недели. Были и светские праздники — день Нового года и 8–9 «царских» дней: дни рождения и тезоименитств царя, царицы, наследника и вдовствующей государыни (если была жива), а также день восшествия царя на престол и день его коронования, а при Николае II — еще и день чудесного спасения августейшей семьи, 17 октября по старому стилю.
Крестьянам и иному простому люду (кроме фабричного) немало досуга добавляли народные праздники вроде вешнего и осеннего Егориев, Ивана Купалы, Ильи Пророка, Семика, Красной горки, Покрова, Яблочного Спаса, Русальной недели, Духова дня, Веснянки, Сретения, Родительского дня. Порой они накладывались на второстепенные церковные, не празднуемые государством праздники. И, наконец, в любой местности праздновалась память особо чтимых местных святых и блаженных. Сколько это добавляло дней, сказать трудно, но так или иначе досуга у простых людей (мать семейства не в счет; ее работа не кончалась никогда — дети, скотина, уборка, готовка, стирка) было много больше, чем у связанных службой «непростых», и здесь скорее господа понемногу стали следовать за мужиками, чем наоборот. Была, конечно, и противоположная тенденция. Поскольку праздники съедали чуть ли не половину годового рабочего времени и способствовали пьянству, власти и церковь стремились сократить их количество. К концу прошлого века число официально праздничных, неприсутственных дней в году в России было сведено к 98, но наших крестьян это затрагивало мало (для сравнения, в Австро-Венгрии неприсутственных дней осталось только 53 — т. е. воскресенья плюс еще один день).
Любовь к досугу и увеселениям на Руси четко выражена на протяжении всей ее письменной истории. Описание того, как развлекались жители Пскова почти пятьсот лет назад, в 1505 году, кажется до странности знакомым сегодняшнему читателю: «Весь город поднимался; мужчины, женщины, молодые и старые, наряжались и собирались на игрище…начиналось, по выражению современника, ногам скакание, хребтам вихляние…происходило много соблазнительного по поводу сближения молодых людей обоих полов».[20] Церковь старалась умерить веселый нрав народа и в киевские, и во владимиро-суздальские, и в московские времена. В петербургский период у нее уже не было прежней силы. В 1743 Синод обращается в Сенат с ходатайством о запрете «скачек, ристаний, плясок, кулачного боя и других бесчинств», но получает ответ: «подобные общие забавы…служат для народного полирования, а не для какого безобразия».
«Склонность к веселостям народа здешней губернии, — сказано в «Топографическом описании Владимирской губернии «за 1784 год, — весьма видна из того, что они не только в торжествуемые ими праздники при пляске и пении с своими родственниками и друзьями по целой неделе и более (sic! — А.Г.)гуляют, но и в воскресные летние дни». Другое описание, другая губерния, Тульская: «Поселяне сей губернии нрава веселого и в обхождении своем любят шутки. Пение и пляски любимое ими препровождение времени».
Народные игры (помните некрасовское: «в игре ее конный не словит…»?) и развлечения часто отличала замысловатость, приготовления к ним требовали времени. В Костромской губернии, «в больших вотчинах в Сыропустное воскресенье сбирается съезд из нескольких сот (! — А.Г.) лошадей» со всадниками, ряжеными в соломенные кафтаны и колпаки.[21] Весьма сложной (наездник прорывался к снежной крепости через препятствия), требовавшей долгой подготовки была изображенная Суриковым забава «взятие снежного городка».
Описания народной русской жизни более близких к нам времен (конца XIX — начало XX вв.) также переполнены свидетельствами о праздниках и увеселениях. Среди переизданных в последнее время (и, стало быть, легко доступных) упомяну увесистую «Народную Русь «А.А.Коринфского (М.,1995), впервые вышедшую в 1901 году.
Досуг в России весьма ценили и городские жители. У них эта черта породила около трехсот лет назад такое сугубо русское явление, как дачная жизнь — явление, постепенно ставшее воистину массовым.[22] В Европе нечто подобное стало появляться лишь в нашем веке, в последние десятилетия. По контрасту, протестантская Европа и Америка между XVII веком и Первой мировой войной отдыхали мало. Воскресенье посвящалось церкви и домашним делам, отпуск был еще в диковину. Отдыхал тонкий слой богатых бездельников. Реформация почти исключила отдых из программы жизни, чем немало содействовала экономическому рывку Запада. На появление в России дачной жизни в столь далекие времена можно смотреть и как на опережающий социальный прорыв, и как на пример того, насколько нации опасно расслабляться до построения основ изобилия. Верны обе точки зрения.
Возвращаясь к крестьянам, можно сказать следующее. Конечно же, крестьянское прошлое легким не было нигде, но в большинстве стран, давно завершивших процесс раскрестьянивания, оно воспринимается сегодня в приукрашенном, этнографически-театрализованном виде, чему помогает и невольный перенос нынешнего благополучия в прошлое. У нас же в прошлое переносится, наоборот, советское и постсоветское неблагополучие. Служи нам точкой отсчета хотя бы предреволюционный российский уровень, картина гляделась бы иначе.[23] Мало того, кажется, только у нас крестьянское прошлое сознательно окарикатурено, в том числе и наукой (правда, есть отрадные исключения, и среди них монументальный труд Марины Громыко «Мир русской деревни», М. 1991).
Хотя полностью объективный взгляд в прошлое едва ли возможен, я, сколько ни вглядываюсь, не вижу признаков того, чтобы европейский простолюдин позднего Средневековья — начала Нового времени, сельский или городской, был счастливее своего русского современника. Напротив, я все время нахожу свидетельства того, что верна как раз обратная точка зрения. Судить о «качестве жизни» народа на протяжении длительных отрезков исторического времени — не высших слоев, а именно народа — позволяет демографическая статистика, к ней и прибегнем. Возьмем три века, предшествовавших Промышленной революции, время, когда крестьяне во всех без исключения странах составляли подавляющее большинство, «планирование семьи» было неведомо, женщины рожали столько детей, сколько Бог пошлет, а ограничителями роста населения были болезни и моровые язвы, младенческая смертность, голод, войны, непосильный труд, винопитие, неразвитая гигиена, стрессы, общая тяжесть жизни. Если сегодня высокий прирост населения отличает самые неблагополучные страны, тогда все обстояло наоборот. Тем более интересную картину приоткрывают цифры. А именно, что между 1500 и 1796 годами число только великороссов выросло в 4 раза (с 5 до 20 млн), тогда как французов — лишь на 80 % (с 15,5 до 28 млн), а итальянцев — на 64 % (с 11 до 17 млн).[24] Вот и делайте выводы.
