Юрий Поляков - Левиафан и Либерафан. Детектор патриотизма
Есть в этой книге, на мой взгляд, и настоящий поклёп. Речь снова о доносе. Группа студентов просит выселить Шаламова из комнаты общежития, так как он пьянствует и мешает заниматься, заявляя: «Плевать я на вас хотел с батиной колокольни!» В феврале 1928 года пять соседей по комнате пишут: «Просим принять меры и избавить нас от шаламовщины». «Не исключено, что вся эта грязь, — приходит к научному выводу автор книги, — была инспирирована сверху. Об этом можно судить по одной из подписей под заявлением — «М. Залилов». Это был студент этнологического факультета, молодой татарский поэт, взявший впоследствии псевдоним Муса Джалиль… Можно предполагать, что юного Мусу, как комсомольца, просто вынудили подписать это заявление. А историческая ценность этой кляузы в том, что она даёт некоторое представление о том, чем в действительности занимался Шаламов» (ЖЗЛ, с. 81–82). Мутно, но с напором. Выходит, фашисты не смогли в Моабитской тюрьме сломить будущего героя Советского Союза и классика татарской литературы Джалиля, а комендант советского общежития «ссучил» запросто.
Не слишком ли много достойных людей поименованы доносчиками, стукачами, кляузниками ради сохранения белых одежд крупного, но весьма сложного в быту и противоречивого в общественно-политической жизни писателя? Кстати, известны случаи, когда за то, что «мешали заниматься», выселяли не только студентов из общаги, но и видных литераторов из домов творчества. А замечательного поэта Анатолия Передреева на год лишили права посещать Дом литераторов за то, что он со словами «Не люблю иллюзий!» мимоходом послал в нокаут всемирно известного фокусника Игоря Кио. Кто доносчик, думаю, понятно.
Не следует, право, пиетет перед объектом исследования доводить до абсурда, до гуманитарных судорог и либеральных стигматов. Не стоит трагическую и героическую эпоху превращать в выгребную яму только потому, что твой герой в той эпохе не ужился, как Ленин в царской России, процветавшей, если верить Михалкову, что твой колхоз в кинофильме «Кубанские казаки». Не надо людей, которые искренне признавали Сталина лидером державы, изображать трусами и приспособленцами. Пастернак, например, со Сталиным уживался, даже славил его стихами, а вот с Хрущёвым у автора «Доктора Живаго» не сложилось. И что делать исследователю творчества Пастернака — объявить «оттепель» «мразью»?
Осталось назвать имя автора книги о Шаламове, выпущенной в почтенной серии «ЖЗЛ». Это Валерий Есипов. Не футболист, как вы догадались, а скорее иллюзионист. Как раз по ведомству акустической комиссии.
Косяк на Камергерском
Побывал на открытии Года литературы в МХТ им. Табакова. Ну, что сказать? Обычный либеральный капустник с глумливым реверансом в сторону Кремля. Актеры за редким исключением читали из рук вон плохо. Иных хотелось убить из рогатки прямо на сцене. Подбор стихов тоже в духе московского кухонного сопротивления тоталитаризму. Если Пушкин, то, конечно, «Не дорого ценю я громкие права…» Если Лермонтов, то, разумеется, «Люблю Отчизну я, но странною любовью…» Какой же еще? Граждане, видимо, и не подозревают, что Пушкин написал «Клеветникам России», а Лермонтов «Бородино». Стихи, кстати, в нынешней исторической ситуации весьма актуальные. Правда, сам Табаков прочитал про «дороги Смоленщины» Симонова. Видимо, будет снова просить у власти на бедность.
И, конечно, никакого тебе Некрасова, Маяковского, Есенина, Твардовского, Рубцова, Соколова… Даже одноногого Евтушенко забыли, как Фирса. К советской же литературе отношение у организаторов капустника как к куче дерьма с редкими сапфировыми инкрустациями. Кирсанов, например. Странно, что Веру Инбер забыли! Среди озвученных нынешних поэтов между моим однокурсником Кибировым (Запоевым) и неведомым Сваровским (почему не Фаберже?) оказался, конечно, и Пригов. Из его дурашливой графомании сестра миллиардера Прохорова мастачит мирового классика, ставя уникальный эксперимент по канонизации чепухи. «Вот!» — как гениально выразилась Вера Павлова.
При этом открытие Года литературы в многонациональной нашей стране обошлось как-то без всякого упоминания о национальных литературах: не было ни Тукая, ни Кулиева, ни Гамзатова… Вероятно, нижегородский библиофил Сеславинский, рулящий Роспечатью дольше, чем Брежнев — СССР, искренне считает, что в России живут и сочиняют только два коренных народа — русские и евреи — с явным преобладанием последних. А все татары, например, пали в битве при Калке. Ну, ладно, президент открыл мероприятие и уехал: у него дела — серьезные терки с Обамой. А вот остальные отцы Державы остались сидеть в почетном ряду и на все это «косячество» (точнее, вредительство) хлопали улыбчивыми очами. Интересно, они дружбу народов Российской Федерации, едва собранной после развала СССР, с помощью нобелевского эмигранта Бродского укреплять собираются?
Была на этом шабаше толерантности и еще одна фенька: по заднику сцены то и дело проплывали косяками фамилии отечественных писателей разных времен и достоинств. Одни покрупней, другие помельче. Из здравствующих литераторов проплыли, конечно, Улицкая, Павлова, Толстая, еще кто-то в том же, букеровском, роде. Писателей русского направления гуртом представлял один Распутин. Видимо, организаторам его фамилия понравилась. И на том спасибо! Но самым крупным толстолобиком проплыл по заднику Захар Прилепин, что справедливо и заслуженно. Я без иронии. Он уникален в отечественной словесности, ибо единовременно стал лауреатом Большой книги и журнала «Наш современник», а это как если бы в годы Великой Отечественной войны носить на груди сразу и Железный крест, и Орден Ленина. Правильно: если уж сосать, то всех маток сразу!
2014Первый, оздоровительный…
Хорошо помню 50-летие Союза писателей СССР. Кремлевский дворец. Мрамор и державный кумач. Запах настоящих сосисок в буфете, просторном, как футбольное поле. Ветхие отцы державы и классики советской литературы — в президиуме. Писатели, правда, пободрее. Живое, многонациональное общение в кулуарах. С трибуны льются речи, полные торжественной заботы о стране. Во всех газетах литераторы делятся с народом своим чувством ответственности. Ощущение открытого праздничного партсобрания.
Не менее памятно мне и 60-летие СП СССР. Полуподпольная, не скажу даже где, сходка, напоминающая поминки по жертве стихийного бедствия. Растерянные, траченные эпохой литераторы, несущие на себе явные следы внезапного обнищания. В центральной прессе — злые насмешки и радостные проклятья: сталинское министерство «правды», тоталитарный загон для писателей, литературная шарашка…
Прошло двадцать лет. Теперь очевидно каждому: самоорганизация литературного пространства возможна, но ведет не к расцвету, а к упадку профессионального сообщества. Во главе писательских групп оказались не лучшие, а худшие. Трудно себе представить, чтобы в 84-м председатель общероссийского писательского союза годами находился в бегах, опасаясь мести за мошенничество, и руководил собратьями по телефону и электронной почте! А возможно ли, чтобы глава литфонда втихаря распродавал писательскую собственность, не имея никаких на то прав и документов? А когда было такое, чтобы легендарным толстым журналом руководила дама, имеющая к литературе такое же отношение, как педикюрша к монументальной живописи?
Оказывается, все это мы уже проходили. Двадцатые годы были не только временем прихода в литературу крупных писателей. Они были временем, когда в нее под революционными знаменами набежало множество странных, агрессивных людей. Одни пришли довоевывать свою гражданскую войну. Другие в пору НЭПа сообразили, что в запутанном писательском хозяйстве можно хорошо подворовать. К писателям ведь всегда отношение было трепетное, и мало кто мог себе позволить говорить с фининспектором так развязно, как Маяковский. Третьих литература влекла своей близостью к власти. В 20-е писатель по влиянию на массы, выучившиеся грамоте, был примерно тем же, чем сегодня является, скажем, ведущий политического телешоу. Враждующие партийные лидеры окружали себя собственными писателями: Сталин своими, Троцкий своими, Бухарин своими и т. д. Гибель многих ярких талантов в те годы связана чаще не с творческими метаниями, а с принадлежностью к группе, проигравшей нешуточную борьбу за власть. Именно поэтому погиб насквозь советский Михаил Кольцов и уцелел насквозь антисоветский Михаил Булгаков.
Кажется, Илья Эренбург вспоминал в мемуарах плакат с древом советской литературы, где крупные писатели были обозваны «попутчиками» и нарисованы в виде осыпавшейся вялой листвы. А в вершине шелестели неведомые ныне, толком ничего не написавшие литераторы. От них этого и не требовалось, главное — держать литературный фронт. Против кого? А вот это вопрос интересный. Чаще против тех, кто хотел из «революционной мешанины» вернуться к нормальной жизни, в том числе литературной.
