Патрик Бьюкенен - Смерть Запада
С 1945 по 1965 год в Америке длился период, который социологи именуют «золотым веком семейной жизни»: средний возраст женатых людей опустился до документально зафиксированного минимума как у мужчин, так и у женщин, а количество состоящих в браке по отношению к населению страны достигло астрономических 95 процентов. Америка Эйзенхауэра и Джона Кеннеди была энергично, динамично развивающейся страной. Однако, как заметил Алан Карлсон, президент Говардовского центра семьи, религии и общества:
«Все показатели семейного благополучия в западных государствах резко упали в 1963–1965 годах. Возобновилось падение рождаемости, уже никто не вспоминал хотя бы о нулевом приросте населения, стремительно возрастало число разводов; казалось, западные нации в одночасье утратили все унаследованные от предков семейные ценности»4.
Голландский социолог Дирк ван де Каа выделяет четыре стадии этого процесса трансформации: А) переход от золотого века семейной жизни к эре сосуществования; Б) переход от положения ребенка как главы семьи к главенству родителей; В) переход от контрацепции после рождения первенца к полной контрацепции на благо партнеров; Г) переход от единой формы семьи к плюралистической системе, которая подразумевает различные формы семейных отношений, в том числе и семьи с одним родителем5.
Поскольку падение рождаемости началось именно в середине 1960-х годов, этот период и должен служить основой в поисках причин тектонического сдвига, заставившего американских и европейских женщин забыть о деторождении. Какие идеи выдвигало поколение бэби-буммеров? Какие мысли они вынесли из колледжей?
Бэби-буммеры появились в университетских кампусах осенью 1964 года. Это было первое поколение американцев, обладавшее полной свободой в выборе жизненного пути. В 1930-е годы колледжи считались привилегией элиты. Лишь немногие семьи могли позволить себе такую роскошь, как учеба отпрыска в колледже. Сыновья и дочери безработных не могли даже мечтать о получении образования — им приходилось бросать школу и устраиваться хоть на какую-то работу, чтобы прокормить остальных членов семьи. Десятки миллионов молодых людей по-прежнему жили на фермах, где первые признаки Депрессии стали ощущаться задолго до того, как случился крах на Уолл-стрит в 1929 году. После Перл-Харбора молодежи стало не до колледжей: война и военная экономика требовали вступления в армию. «Молчаливое поколение» пятидесятых еще уважало родителей, учителей и священников. Лишь в 1957 году профессор Гэлбрейт обнаружил, что мы живем в обществе изобилия.
Однако родители, пережившие Депрессию и войну, продолжали считать, что «их дети не должны испытать ничего подобного». Поэтому детей поколения бэби-буммеров воспитывали иначе: они проводили перед телевизором почти столько же времени, сколько в школе. К середине 1950-х годов телевидение успешно боролось с родителями за детское внимание, выступало как остроумный и отнюдь не занудный союзник подростков в вековом конфликте отцов и детей — и как убежище, в котором можно было укрыться от родительских претензий. Ребята живо впитывали информацию с телевизионных экранов, в особенности рекламу.
К 1964 году, когда в Беркли возникло движение Марио Савио «Вольная речь», а первая волна бэби-буммеров хлынула в колледжи, ситуация стала взрывоопасной — и вскоре вышла из-под контроля. В студенческих беспорядках и мятежах обвиняли Линдона Джонсона, Никсона, Агню и Вьетнам, однако виноваты были не только они — ведь студенческие волнения Америкой не ограничивались: они происходили и в Европе, и даже в Японии. «Дни гнева» 1968 года раскололи Демократическую партию на улицах Чикаго; чешские студенты, праздновавшие успех «бархатной революции», столкнулись с русскими танками; мексиканских студентов расстреливали на улицах Мехико, а французские студенты едва не отобрали у президента Шарля де Голля Париж.
Общим у бэби-буммеров на разных континентах был не Вьетнам, а воспитание, взращенное изобилием свободомыслие — и пример телевидения: в детстве у них у всех была телевизионная нянька, с которой было куда веселее, нежели с родителями. А у этой няньки, спрятавшейся под личиной телеприемника, всегда один ответ на любые просьбы: «Хочешь — бери!»
Миллионы молодых женщин освободились от «обузы» в лице родителей, учителей и священников; деньги текли рекой, авторитет преподавателей колледжей падал на глазах — революция прокатилась по кампусам: сначала антивоенное движение («Эй, Джонсон, скольких детей ты убил сегодня?», «Хо, Хо, Хо Ши Мин, мы с тобой заодно!»), потом наркотики («врубись и вырубись»), потом сексуальная революция («занимайся любовью, а не войной»).
Затем появилось женское движение, взявшее за основу движение за права человека, и его приверженцы обнаружились даже в американской глубинке. Черные требовали равных прав с белыми, женщины настаивали на равных правах с мужчинами. Полного равенства — и ни на йоту меньше! Если мальчишкам позволено кутить в игорных домах и холостяцких барах, почему нам это запрещают? Но поскольку природа не предусмотрела полного равенства полов, поскольку последствия промискуитета основной своей тяжестью — детьми — ложатся на женщин, требовалось найти некий компромисс. И на помощь пришла рыночная экономика с ее разнообразием. Если ты забыла принять пилюлю или порвался презерватив, всегда можно обратиться к ближайшему гинекологу.
Прежние запреты на промискуитет утратили силу. О запретах природы — нежелательных беременностях и венерических болезнях — заботились противозачаточные пилюли, услужливые гинекологи и новые чудо-таблетки. Никакой необходимости в браках, что называется, под дулом пистолета. Один поход в Центр репродукции — и все в порядке. Страх перед общественным презрением — потеря репутации — слабел благодаря масс-культуре, которая прославляла сексуальную революцию и аплодировала «свободным девушкам» (в 1940-х и 1950-х годах они удостоились бы куда менее лестных эпитетов). Внутренние запреты — чувство греха, нарушения Божественных установлений и пр. — уже не казались столь незыблемыми: адепты нового религиозного движения «Ты со мной, Иисус» завоевывали паству, популярно разъясняя, что Господь вовсе не так суров, как может показаться, и что вообще «он — только метафора».
С отмиранием прежних запретов возникла новая мораль, оправдывавшая «жизнь для себя». О человеке стали судить не по тому, с кем он переспал или что вдохнул — эти мелочи уже никого не интересовали, — но по тому, проходил ли он по Югу в марше борцов за гражданские права, протестовал ли против апартеида и против «грязной и беззаконной» войны во Вьетнаме. Как часто случалось в истории, новая мораль была придумана под новый стиль жизни. Погружаясь в секс, наркотики, бунты а рок-и-ролл, новоявленные якобинцы тем не менее встречали понимание и одобрение старших: «Это лучшее поколение, которое когда-либо у нас было». Ничто не ново под луной — эти слова старших сопровождают любую революцию… «О, счастлив тот, кто в эту пору/Был жив и молод!..» — воскликнул когда-то великий Вордсворт, имея в виду одну из ранних революций, завершившуюся, как обычно, весьма печально.
В 1960-х годах по кампусам прокатились студенческие беспорядки и культурная революция. Когда бунтовщики окончили учебу, получили работу и стали семейными людьми, они перестали быть бунтовщиками, нашли свое место в стране родителей и пошли голосовать за Рональда Рейгана, хотя некоторым — тут на ум сразу приходит наш нынешний президент — потребовалось больше времени, чем остальным, чтобы «покончить с юностью».
Впрочем, бунтовщики шестидесятых не были настоящими революционерами. В колледж они приходили, истово веруя в одно, а покидали учебное заведение, столь же истово веруя в другое, совершенно противоположное первому. Хиллари Родэм, «золотая девочка», поступившая в Уэллсли в 1965 и окончившая колледж в 1969 году уже радикалом до мозга костей, проникнутая духом нового времени и твердой решимостью изменить коррумпированное общество, в котором она выросла, — Хиллари Родэм представляет собой отличный пример революционера, а мистер Буш — типичного бунтовщика.
Культурная революция, напротив, была самой настоящей революцией. На трети территории страны молодежь отринула иудео-христианскую мораль. Враждебность молодых к «дедовской Америке» одобрялась нашей политической элитой; формируя общественное мнение через телевидение, кинематограф, театр, журналы и музыку, эти проповедники новой веры распространяли свое евангелие по всему миру и привлекали под свои знамена миллионы новообращенных.
У нас есть две Америки: мать Ангелика и воскресная проповедь против Элли Макбил и «Городского секса». Доминирующая культура днем и ночью потешается над прежними ценностями, над представлением о том, что у женщины должны быть муж и дети. А ныне в нашем обществе возникли силы, которые угрожают окончательно оторвать американскую женщину от материнства.
