Иван Шевцов - Соколы
О своей службе в Иерусалиме о. Августин рассказал мне, будучи у меня в гостях на даче в поселке Семхоз. Был тихий теплый день начала золотой осени. Мы с о. Августином сидели на террасе и за бутылкой сухого вина вели неторопливую беседу. За окном молодой клен бесшумно и не спеша ронял багряный лист. Меня интересовал вопрос, как школьный учитель, а затем офицер пришел в новую жизненную ипостась — священнослужителя.
— Я всегда, как себя помню, был искренним верующим, — ответил о. Августин. — Меня раздражал насильственный атеизм, который я по служебной обязанности должен был внушать в юные души. Началась война. Я ушел на фронт, а после войны решил не возвращаться в школу. Я знаю историю, знаю, что русский народ был силен верой и всегда выходил победителем в самых сложных положениях. Православной верой, которая сродни патриотизму. Так я оказался в лоне русской православной церкви.
У него тихий голос и теплый открытый взгляд, полный радушия и благоденствия. В то же время чувствуется какая-то душевная напряженность и озабоченность, потребность доверительного общения. Он говорит:
— Прочитал за один присест вашу «Тлю». Серьезная книга и страшная. Не сам текст, который совсем простой, а то, что читается между строк. Так мне кажется. Говорят, вас очень ругают некоторые… определенные. Они-то поняли, куда вы метите стрелы. И потому всполошились. Я-то их знаю, пришлось работать в их логове, в Иерусалиме. Был у меня разговор с одним израильтянином. Откровенный. То есть он разоткровенничался. Самоуверенный, наглый циник. Россию они ненавидят люто. И знаете почему? В семнадцатом году хотели создать свое государство на территории России. Не вышло, Сталин помешал, спутал все карты.
— Через тридцать лет они создали свое государство в Палестине, — заметил я.
— Там им тесно, простора нет. И некого грабить. Нет наемных и доверчивых гоев. А тут простор и богатство земли: золото, алмазы, нефть. Вы дали им точное название — тля. Паразит серьезный и опасный. Он даже металл способен разъедать. Говорят, гильзы снарядов тля повреждала.
Тут я вспомнил разговор с Дмитрием Степановичем Полянским — членом Политбюро, первым заместителем главы советского правительства. Как-то субботним вечером мы сидели в его кремлевском кабинете и вели разговор о тле. Дмитрий Степанович произнес придуманную сионистами расхожую фразу: «А тебе не кажется, что преувеличиваешь опасность сионизма? Это всего-навсего тля, как ты их назвал, дунем, и их нет». «Боюсь, что они дунут раньше и сильней», — ответил я. И оказался прав. Они дунули, и Полянский вылетел из Политбюро и из Кремля. О.Августин похоже понимал силу и коварство тли. Он продолжал:
— Россия всегда была окружена недругами, она вызывала у них зависть, жадность и ненависть.
— Сейчас в мире другая обстановка: нас окружают друзья. Вся Восточная Европа с нами. Проснулись великие континенты — Азия, Африка, — сказал я.
— Вы им верите? А я нет. Тля продолжает делать свое разрушительное дело, подтачивает устои и в Европе и во всем мире. И вы об этом прекрасно знаете. И написали. Они вездесущи, как гриппозный вирус. Вы читали книгу Сергея Нилуса «О том, чему не желают верить и что так близко»?
— И что же будет? — спросил я.
— То будет, что будет, и больше ничего не будет, — отделался он каламбуром. После некоторой паузы сказал: —Надо возрождать православие. По-моему, Сталин это понимал и сделал некоторые послабления для церкви. А Хрущев возродил методы Емельяна Губельмана, начал преследовать, притеснять, разрушать храмы. Православие — становой хребет славян. Ватикан пошел на сделку с иудеями, предал идеи христианства. Православие — единственный хранитель заветов Господа нашего Иисуса Христа.
Для себя я заметил, что подобные слова я уже слышал от протоиерея Остапова и некоторых других служителей православной церкви. Они шли в унисон и с моими думами, в них отчетливо звучит патриотический мотив. Это вызывало к ним симпатию, и мои новые знакомые уже не казались мне людьми иного, обособленного мира. Они были такими же, как миллионы русских, гражданами страны, служащими духовным и нравственным интересам народа, распространяющими среди людей нетленные идеи добра, справедливости и любви. И еще запомнилась мне одна, может, и не бесспорная, мысль о. Августина: ссылаясь на исторический опыт русского народа, он считал нашу победу в Великой Отечественной неизбежной и обусловленной, как знамение судьбы. И если во время той нашей встречи такая мысль не вызывала сомнений, то в наши беспросветные годы горбачевщины и ельцинизма она кажется слишком оптимистичной.
В те далекие 60-е годы в Лавре, а точнее в Духовной академии на празднике Покрова Алексей Данилович познакомил меня с профессором богословия своим другом епископом Питиримом. Владыка Питирим обращал на себя внимание импозантной внешностью. Высокий, стройный, спортивного вида, голубоглазый, с красивой шевелюрой черных, тронутых первой сединой волос, он выделялся среди своих коллег какой-то особой величавостью. Его монументальная фигура, преисполненная спокойной уверенности, излучала мудрую основательность и светлый ум. Это редкий тип людей, которые с первого взгляда, без единого слова вызывают к себе притягательную симпатию. Таково было мое первое впечатление. И оно оказалось неизменным и справедливым, что подтвердили наши последующие встречи.
Константин Владимирович Нечаев происходил из церковной династии. Его прапрадед, прадед, дед и отец были священниками. Константин был младшим среди десяти своих братьев и сестер. Это была семья русских интеллигентов, глубоко верующих, вместе с тем светских интеллектуалов-патриотов, получивших хорошее образование и воспитание и занимавших видное положение в трудовой и общественной жизни страны. Михаил окончил Тимирязевскую академию и работал на ирригационных стройках в Средней Азии. Николай участвовал в переоборудовании московских автозаводов, а затем в качестве инженера возводил столичные высотные здания на Смоленской площади и гостиницы «Украина». Иван в канун войны работал на строительстве оборонительных сооружений на Валдае, а после войны строил БАМ. Сестра Ольга, архитектор-реставратор, трудилась в мастерской знаменитых русских зодчих братьев Весниных. Естественно, семья отложила свой отпечаток на облик и характер будущего богослова, достигшего высшего сана в церковной иерархии и завершившего династию священнослужителей Нечаевых.
Я вспоминаю разговор с великим русским живописцем Павлом Дмитриевичем Кориным, который воистину был совестью интеллигенции. В журнале «Октябрь» была опубликована моя статья о Корине и его шедевре «Русь уходящая», в которой я пытался довольно тенденциозно, в духе времени, охарактеризовать некоторых персонажей картины так, как я представлял их себе по портретам, Прочитав статью, Павел Дмитриевич был огорчен. у
— Вы их не поняли, — сказал он. — Возможно, тут и моя доля вины. Среди них были и выдающиеся личности. Тогда я спросил:
— Вы хорошо знаете нынешних слуг церкви? Среди ныне здравствующих архиереев есть ЛИЧНОСТИ?
— Есть. Не много, но есть. А много выдающихся и не бывает.
— Вы можете их назвать?
— Думаю, они и вам известны, — ответил Корин и назвал: — Прежде всего патриарх Алексий. (Он имел ввиду Симанского). А еще знакомого вам Питирима. Это светлая личность.
Больше он никого не назвал. Мне запомнилось сочетание слов «личность» и «светлая». Тогда я еще не знал, что владыка Питирим был учеником патриарха Алексия, непререкаемым авторитетом как среди духовенства, так и среди мирян.
Ученик оказался достойным своего учителя. К нему относятся слова «светлая личность». Эта благородная личность излучает лучезарный свет благоденствия и добра. Потому так высок авторитет владыки Питирима среди русской интеллигенции. Я подчеркиваю: РУССКОЙ, поскольку у нас сейчас есть и другая, «демократическая» интеллигенция. С кем бы я не заговорил о церковных иерархах, имя владыки Питирима произносится с особым почтением. И совсем не потому, что его благородный труд кому-то был неугоден и его поспешно отстранили от издательского отдела патриархии. Кому, зачем? — недоумевали непосвященные. Посвященные знали, кому.
Будучи депутатом Верховного Совета СССР, Константин Владимирович Нечаев твердо занимал патриотические позиции. Это тоже не нравилось, ясно кому. Авторитет же митрополита Питирима стремительно рос среди мирян. Народная молва крылата и справедлива. Именно по настоянию мирян на поместном соборе вопреки мнению верхов митрополит Питирим выдвигался на пост патриарха.
В те, ныне уже далекие годы хрущевской «оттепели» и брежневского «застоя», мне не часто доводилось встречаться с владыкой Питиримом. Он был предельно загружен службой, особенно когда получил ответственный пост председателя издательского отдела. Там он проявил себя не только как ученый-богослов, но и профессионал-издатель и редактор. Однажды с Алексеем Петровичем Ивановым мы навестили владыку Питирима в помещении руководимого им издательства. Он подарил нам по экземпляру изданных им Библии и Евангелия. Беседа наша была непродолжительной, владыку отвлекали служебные дела, и он любезно пригласил нас навестить его дома на московской квартире.
