Андрей Буровский - Всё, что вы хотели знать о евреях, но боялись спросить

Василий Аксенов, еврей по матери, сын «той самой» Евгении Гинзбург. Маму он жалел, писал прочувствованное предисловие к ее книге (интересно, что для русского отца ни одного теплого слова не нашел). Но именно этот человек написал совершенно потрясающий «Остров Крым», который, собственно, и принес ему международную известность[386].

Среди книг Аксенова есть и «Повесть об электричестве» — книга о Ленине, написанная в духе советской «ленинианы». В некоторых отношениях он — вполне советский человек. Но…

Как плоть от плоти, констатирую — наших предков, белогвардейцев, «Временных Эвакуантов» Аксенов описал великолепно, и описал «изнутри». Чтобы ТАК их описать, надо родиться от этого народа, нужно чувствовать пласты его истории, пропустить их через свое сознание. А ведь описывал он, подчеркну, не СВОИХ генетических предков. Он — потомок русских и еврейских революционеров. А написал книгу, по которой он для нас, потомков интеллигенции XIX в. и убежденных белогвардейцев, он — свой.

Точно такой же путь, судя по многим признакам, прошли и многие польские и чешские евреи-ашкенази. То-то пани Рита Прагер отмечает, что евреями однозначно чувствовало себя «старшее поколение, которое еще до войны знало традиционный образ жизни…»[387]

Евреи, живущие сейчас, после Второй мировой войны, в Польше, — это евреи, выбравшие путь ассимиляции. О том, как думали большинство польских евреев, хорошо видно на примере судьбы Лидии Цёлкош, официально вышедшей из еврейской общины. Она — социал-демократка, ее принадлежность — политическая, а не национальная! По собственному определению, она — «последняя» из польских евреев[388].

Ян Котт, вынужденный эмигрировать, в эмиграции называл себя вовсе не еврейским, а польским эмигрантом, и в глазах американцев тоже был польским общественным деятелем[389].

Точно так же в Европе потомков русских евреев определяют вполне однозначно: как русских (а польских — как поляков соответственно). Марина Влади — потомок Самуила Полякова, для французов — потомок русских эмигрантов. Он с полуевреем В. Высоцким встречаются именно как русские люди.

В книге М. Влади вы найдете много весьма интересных данных для сравнения французов и русских… Но не найдете ничего для сравнения русских и евреев, и папа В. Высоцкого (этнический еврей) для Марины Влади — тоже русский[390].

Советский период нашей истории — это своего рода русско-еврейский период. Время, когда Еврейская Россия играла роль сначала определяющую — года до 1937 г. Очень большую — по крайней мере до конца советской власти, до 1991 г.

В советском периоде нашей истории очень легко заметить типичные черты еврейской культуры, и совершенно не обязательно — отрицательные. Об этом я пишу в другом месте[391].

Но власти СССР сделали из евреев эдакую ходячую загадку. Еще в 1968 г. (мне 13 лет) старый друг нашей семьи, Владимир Иванович Плетнев, сообщил мне настоящую (и тщательно скрываемую в те времена) национальность Ленина и девичью фамилию его матери.

В 1973 г. я кое-что услышал от нашего родственника, дяди Пети — например, о национальном составе Чрезвычайной Комиссии в Петрограде в 1918–1919 гг.

Любопытнейшие сведения о том, что говаривал мой дед о еврейском масонстве, сообщила мне моя мама.

Но, во-первых, все это — крохи, лишь жалкие крохи.

Во-вторых, случайно попавшие мне сведения нельзя было ни проверить (а без проверки любым данным грош цена), ни систематизировать. Системы нет. Есть некая Великая Тайна, и из этой Великой Тайны вырваны отдельные кусочки, отдельные жалкие клочки. По клочкам нельзя судить о целом.

Евреи всегда присутствовали в той среде, в которой я вращался. И в Петербурге, где они были совершено такими же, как остальные члены того же общества, — не лучше, не хуже. И в Красноярске, где я оказался в еврейской среде, совершенно иной по своему интеллектуальному и культурному уровню. Когда-то в интеллигентной среде школьники просто не знали национальности соучеников. Этого времени я уже не застал, мы уже знали, что Равиль Гонцов — татарин, а Мира Гершман — еврейка. Но никаких далеко идущих выводов из этого никто не делал; их национальность была фактом их биографии — наряду с цветом волос или весом. О существовании какого-то особого «еврейского вопроса» я попросту ничего не знал, пока совсем не вырос. Узнал сам, а люди, которые меня воспитывали, не сочли нужным мне ничего об этом сообщить (как, впрочем, и обо многом другом).

Евреи и без «фигуры умолчания» — исключительно сложный объект изучения. Буквально каждое утверждение, касавшееся евреев, сразу же оказывалось и правдой и ложью одновременно, потому что оно было справедливо в отношении части евреев, и оказывалось совершенным враньем в отношении другой их части.

В Петербурге я общался со стариками-евреями, которые пришли из другой эпохи и психологически навсегда остались в ней. Спокойная мудрость и глубокий интеллект были основным, что я вынес из общения с ними. Они не придавали своему еврейству никакого значения и называли себя русскими интеллигентами. Это были люди большой культуры, и мне оставалось только учиться у этих достойнейших людей.

В Красноярске же я вращался в кругу людей, которые тоже называли себя «интеллигенцией», но своим еврейством гордились так, что делалось просто смешно. Эти люди очень хотели бы, чтобы их и петербургскую интеллигенцию считали бы людьми одного круга. Но я прекрасно видел, что эти люди совершенно «не дотягивают» до того, чем они хотели бы казаться. Видел и то, что их совершенно бесит свое убожество… а еще больше бесит то, что все это убожество видят.

В годы своего детства в Киеве я встречал старых евреев, как будто только что вылезших из национального анекдота: евреи с Киевского базара и по-русски-то говорили плохо, а про их манеры мне даже не хочется и вспоминать. Эти люди совершенно не претендовали на интеллигентность, но, как правило, были добры, разумны и как-то по-восточному мудры. Мудры совсем не той профессорской мудростью, которую я встречал у других стариков, кончавших петербургские гимназии до «эпохи исторического материализма». Киевские, петербургские и красноярские евреи были люди разных народов, что бы они сами о себе ни думали. Многоликость евреев поражала и сама по себе была вызовом: «А тебе по зубам ли орешек?» Но с другой стороны, чем сложнее проблема, тем ведь она увлекательнее…

Разумеется, всегда были евреи, которые хотели бы уехать из СССР. До середины 1970-х гг. особых экономических причин не было, но политические — вполне могли быть. С момента появления на карте Израиля — тем более.

В 1948 г. приезжает в СССР, в свой родной город Киев, посол Израиля — Голда Меир. Находятся евреи, которые встречают ее умиленно и восторженно и сами просятся в Израиль. Сначала власти выпустили около двухсот человек — должно быть, от растерянности, недоумения; но спохватились быстро и начали закручивать гайки.

После 1953 г. евреев старались не пускать на руководящие должности… Кто там был — тот досиживал свое, но новых старались не пускать. В конце 1960-х начали было опять довольно свободно выпускать евреев из страны, давали эмигрировать. То, начиная с 1971–1972 гг., окончательно перестали выпускать. Поскольку многие хотели уехать, а их не отпускали, появились такие понятия, как «отказник» и «сидеть в отказе».

Что это такое? А вот: подает человек документы на выезд, заявляет, что хочет уехать из СССР. А ему отказывают — вот и «отказник». Раз он, такая сволочь, не захотел жить на нашей советской Родине, человека лишают буквально всего, и в первую очередь работы. Чем прославился бывший директор Эрмитажа, Б. Б. Пиотровский, так это своим отношением к «отказникам»: у него они работали и получали зарплату, даже когда «компетентные органы» очень прозрачно намекали — этого пора начать травить. Но в большинстве учреждений царили иные нравы, обычно «отказника» увольняли, жить ему становилось не на что, а выпускать его не выпускали.

Нищенствовать, сидя на чемоданах и год, и два, жить за счет подачек друзей и знакомых по обе стороны границы — это и называется «сидеть в отказе». В отказниках оказались, например, 70 % юристов, выпускников Харьковского университета.

Интересно, что «органы» всерьез принимали «отказников» и их работу как политический фактор.

В Петербурге, например, действовал нелегальный еврейский исторический семинар Михаила Бейзера. «В середине 1980-х он был «отказником», работал программистом, старался объединить вокруг себя тех, кто, как и он, занимался воссозданием истории своего народа»… При попытке организовать выступление Бейзера «на заседании Географического общества, где на секции «Музеи под открытым небом» должен был прочесть доклад о Пражском еврейском музее. Пришло очень много «отказников». Но КГБ запретил это выступление, администрация перед началом заседания сообщила, что неожиданно отключился свет»[392].