Илья Эренбург - Испанские репортажи 1931-1939
Теперь все живут одной мыслью: чей черед? Куда двинутся захватчики? На Литву или на Эльзас? На Румынию или на Данию? Во Франции жизнь замерла. Лаборатории ученых стали кочевыми: их эвакуируют, потом возвращают. Писатели больше не пишут длинных книг: все равно до конца не допишешь. Война скребется у дверей.
Фашисты не могут жить мирной жизнью. Им больше десяти лет, и они уже решили все задачи с зажигательными бомбами. Они хотят жечь, грабить, убивать. Ввиду антракта правители Германии предложили своим храбрым воинам заняться еврейскими погромами. В ноябрьскую ночь людей вытаскивали из домов и обливали ледяной водой, у стариков выдергивали бороды, женщинам набивали рот нечистотами. Геббельс назвал это «высоким проявлением германской души»; он сказал: «Никаких грабежей не было. Если женщина и взяла шубу в магазине, чтобы поднести ее матери на рождество, я не могу назвать это грабежом».
Можно ли назвать грабежом, если женщина арийской расы стащила для маменьки неарийскую беличью шубку? Это только торжество справедливости. Теперь Геббельс и Даладье договариваются с Муссолини. Дело идет не о беличьей шубке: Муссолини хочет получить Испанию. Этот ребенок капризен, и Чемберлен, вздыхая, говорит: ничего не поделаешь! Чемберлена прозвали «крылатым вестником мира»: он присутствует при европейских грабежах — такова его специальность. Притом мы знаем, что, присутствуя при грабежах, он всегда ходит с зонтиком и всегда говорит о мире.
В испанском городе Фигерасе одна женщина, сына которой убили итальянские летчики, сказала мне: «Может быть, у этого Чемберлена нет детей?» Я не знаю, имеются ли у него дети. У него зонтик в руке, а в голове — Сити. Что касается Муссолини, у него много детей, это образцовый семьянин, и, может быть, именно его сын Бруно убил мальчика в Фигерасе. Не будем ждать человеческих чувств от тех, что поклялись уничтожить человека.
Американские газеты пишут, что в Европе воцарилось средневековье. Зачем оскорблять предков? Люди средневековья жили в городах-крепостях с узкими темными улицами. Они верили в дурной глаз и боялись ада. Они еще многого не знали, и с улыбкой изумления человечество вышло из узких уличек на площади Возрождения. Но люди средневековья любили жизнь. Они создали прекрасные соборы, гениальные поэмы. Они оставили примеры мужества и дружбы. Можно ли сравнить с ними Бруно Муссолини или двух громил из Берлина? Что оставят потомкам эти убийцы, кроме фотографий дуче в каске, кроме развалин, кроме песни о сутенере Хорсте Весселе, кроме колючей проволоки концлагерей?
Они всегда были жадными. Они всегда говорили, что человек человеку — волк. Но теперь они взбесились. Мы знаем, что значат эти мутные глаза и слюнявые пасти. Страшно и стыдно подумать, что в 1938 году по городам Европы бродят эти проклятые стаи.
Париж, декабрь 1938
Сила сопротивления
Все знают о мужестве испанской армии. Линия фронта превратилась в границу, и вот уже шесть месяцев, как враг не завоевал ни пяди испанской земли. Окопы — лицо обороны. Ее изнанка — анонимное будничное мужество военной промышленности. Для обороны нужны снаряды, бомбы, патроны. Фашисты получают снаряжение из Италии и из Германии. Кроме того, в их руках превосходно оборудованные заводы Севильи, Трубии, Страны Басков. В Каталонии не было ни одного военного завода. Здесь мало горючего, не хватает энергии. Итальянский флот блокирует побережье, металл приходится по нескольку раз переплавлять. Мало хлеба, и рабочие работают, как заводы, — на голодном пайке. Героизм тружеников военной промышленности лишен внешнего пафоса. Добавлю, что мне приходится о многом умалчивать, — страна воюет. Люди труда поймут все же, что значат эти сухие строки, и оценят силу испанского сопротивления.
Я повторяю — до войны в Каталонии не было ни одного военного завода. Теперь Каталония изготовляет снаряды, гранаты для минометов, винтовки, патроны, капсульные втулки и много другого. За последние полгода освоено свыше 40 новых видов военного снаряжения. На военных заводах прежде изготовляли патефоны и радиаторы, дверные приборы и кровати, велосипеды и посуду, игрушки и радиоприемники. Если многие музыканты теперь стали пулеметчиками, то на заводе, изготовлявшем патефоны, теперь делают гранаты. О том, как трудно человеку переменить свою судьбу, написаны тысячи романов. Знают ли все, как трудно переменить судьбу заводу?
Вот крохотный заводик. Прежде он изготовлял запасные части для швейных машин. Восемнадцать рабочих знали свое дело: из года в год они делали одно и то же. Началась война. Завод стал изготовлять снаряды и взрыватели. Из Барселоны прислали заказ. Не было ни моделей, ни чертежей. Старый мастер сделал матрицы для прессов и переделал станки. На завод пришли крестьяне, женщины. Теперь здесь работают 80 человек. Раздобыли маленький двигатель. На заводе нет ни одного инженера, и к техникам следует отнести 18 старых металлистов. Они не только работают, — они изобретают. Они сделали несколько автоматических станков для выработки жала взрывателя — это трудное производство, оно требует большой точности. Работают безостановочно в три смены. За последние два месяца производство возросло втрое. Во главе завода рабочий Серафим Торне. Бывают дни — он работает по 16 часов. На заводе холодно, голодно, но рабочие говорят об одном: как увеличить производство. Есть глубокая связь между людьми, которые стоят у этих самодельных станков, и другими, которые стоят в окопах на Сегре. Каждая сводка отражается на ходе станка.
Другой завод — далеко от Барселоны. Здесь делали радиоприемники и нарядную мебель. Инженеры (иностранцы), когда началась война, уехали. На заводе было 80 рабочих, теперь 400. Столяры делают ложе винтовок. Любовно старик гладит дерево: «Орех должен сохнуть 29 дней». На тридцатый орех может стать… винтовкой. О любви испанского рабочего к материалу, о тщательности отделки можно написать подлинную поэму. Старательно окрашены в два цвета снаряды и гранаты. Нет нужды, что они идут прямо на фронт. Горячка военного времени, тяжесть обстановки — жизнь впроголодь, бомбардировки и воздушные тревоги с их останавливающей все темнотой — никак не отражаются на качестве работы. Снаряд отделан, как ювелирная безделушка.
Этот завод изготовляет гранаты для миномета и пулеметные диски. Портнихи и белошвейки четыре дня смотрят, на пятый они начинают работать. Еще недавно в месяц изготовляли 600 лож для винтовок, теперь — 24 тысячи. Вместо 28 тысяч магазинных коробок — 600 тысяч. Рабочие переделали все машины. Они оборудовали цех для антикоррозийного покрытия. А на старом буксире они нашли паровой двигатель в 80 лошадиных сил. Так был разрешен вопрос об энергии.
Сиксто Рекасенс — старый механик. Он сидит над чертежами: он переделывает машину. У него болен сын. В Испании теперь нет многих лекарств, и у Сиксто Рекасенса грустные глаза. Потом он оживляется: он придумал, как использовать один бездействующий станок. Теперь у него глаза поэта. Амелия Барбара — смешливая девушка. Ей девятнадцать лет. Она была модисткой. Все ее братья на фронте. Она училась пять дней и теперь изготовляет в неделю 10 тысяч частей взрывателя. Улыбаясь, говорит: «Мало. Буду выпускать 15».
Я рассказал о двух маленьких заводах. Они ничем не отличаются от других, это рядовые военной промышленности. Может быть, какой-нибудь инженер из Эссена усмехнется, ознакомившись с достижениями каталонских рабочих. Но вряд ли станут усмехаться его соотечественники в Лериде или Балагере: они успели ознакомиться с гранатами и снарядами, изготовленными на заводах Каталонии. Притом я склонен предпочесть человека, который изобрел колесо, коммивояжеру Форда.
В стране, как я сказал, мало сырья. Рабочие это знают и с хозяйской бережливостью относятся к материалу: ничего не пропадает. Часто приходится изготовлять вещь без чертежей: на завод присылают поломанную модель. Освоение нового вида не берет и трех месяцев. Вместо токарных станков зачастую работают на фрезерках. Вместо резьбофрезерных станков — на сверлильных. Процент брака не выше, чем в странах с передовой индустрией. Испанский рабочий — искусник, и только невежды могут говорить об испанской лени. Инженеры обладают политехническими познаниями, и часто один техник обслуживает различные цехи.
Женщины в старой Испании были обречены на затворнический образ жизни, но они быстро приспособились к машинному труду. На одном снарядном заводе 80 процентов женщин. В цехах работают сплошь женщины. Несмотря на отмеченные мною трудности, некоторые предприятия достигли исключительно высокого уровня. На одном заводе осуществлено литье снарядов механизированным процессом. Знающие производство поймут, что это означает.
Сила испанского сопротивления не только в окопах — она на этих заводах, где романтическая кустарщина превращается в индустриальную мощь. Народ, которому грозят петлей блокады, не сдается.
