Валерий Киселёв - Разведбат
Было опасение, что нас пошлют Грозный брать. Нас спасло то, что батальон был неукомплектован. Но готовились к этим предстоящим боям, отрабатывали действия штурмовых групп на зданиях. Я домой письмо друзьям написал, что всё, если что. У меня два брата есть, я уже смирился, что могу в Грозном погибнуть.
«Рота вышла — четыре человека…»Иван Кузнецов, командир взвода, старший прапорщик:
— Когда я лежал в госпитале, ко мне ребята приезжали и рассказывали, что из себя представлял батальон после Дуба-Юрта. Комбат подполковник Самокруткин вернулся из отпуска, построили батальон, на разводе было человек сорок всего. Комбат подошёл к палаткам второй роты, рота вышла — человека четыре. «Где остальные?» — «Остальные погибшие и раненые». Он сел, закурил. Потом ушёл в свою палатку. И в этот день его больше никто не видел. Командир батальона приехал, а батальона практически нет.
«С кем я воевать-то останусь…»Михаил Курочкин:
— В батальоне некомплект личного состава после этой операции был сорок процентов. Дембелей нас в роте оставалось всего трое — я, Филипп и Мэйсон — Димка Мещеряков из Липецка. Нам 4-го февраля было на дембель, начали собирать документы. Комбат просил остаться в части по контракту: «С кем я воевать-то останусь, с зеленым сопляками?».
Многие контрактники после Дуба-Юрта ушли, ребята были уверены, что нас подставили, причём уже второй раз, и всё один и тот же генерал. Уволился лейтенант Миронов, наш ротный в это время, он и был-то единственный офицер в роте. Прислали вместо Миронова одного капитана, бывшего летчика. Я не знаю, зачем он вообще в армию пришёл! Он нас, солдат, спрашивал: «Это что за машина?» — «БМП!». — «А это что за пушка?». Объясним, он запишет в блокнот. В первый день ему всё рассказали о технике, снаряжении, на другой день — он всё заново спрашивает, одно и то же!». Мы ему говорим: «Кто у нас в роте офицер — вы или мы?» Потом вместо него пришёл ротным старший лейтенант Тепляков, с десантной роты.
«Мораль упала до нуля…»Александр Соловьёв:
— После Нового года контрактники отказались ходить в разведку. Считали, что в операции под Дуба-Юртом их подставили командиры. — «Пока не проведут следствие, кто нас подставил — никуда не пойдём. Мы воевать ехали, а не быть пушечным мясом. Ты будешь моих детей кормить, если меня убьют? Да тебя самого скоро убьют!». Но приказ есть приказ: идти в разведку. Собрал срочников молодых из всей роты в одну группу. Уже пошли, контрактники бегут за нами: «Стой! Мы пойдём. Идите назад».
После Нового года многие офицеры стали видеть, что идёт мясорубка, бойня, в отпуск уезжали и не возвращались. После больших потерь мораль упала до нуля. Стали нам присылать в батальон командирами взводов всех, кого ни попадя: летчиков, танкистов, трактористов. И моя очередь в отпуск подходит, третьего февраля. На две недели. Подошёл ко мне лейтенант: «Я больше не могу…» — «Да я вижу». — «Можно я вместо тебя съезжу. Обещаю, что приеду». — «Слово дашь, что приедешь?» — «Даю». Он уехал и не вернулся. Из офицеров роты, которые ходили в разведку, остались я и Бернацкий. Капитан Гагарин больше не ходил в разведку, тем более что у него дочка родилась…
«Вы можете не ехать, но не ехать вы не можете…»Александр Ступишин, старшина 1-й разведывательной роты, старший прапорщик:
— Получили приказ: сопровождать отряд спецназа в Аргунское ущелье. Ко мне пришли механы и спрашивают: «Старшина, можно мы не поедем? Нам на дембель скоро. Мы можем не ехать?»
Это было первый раз такое. Я был в шоке. А как задачу выполнять? — «Вы можете не ехать, — говорю, — но не ехать вы не можете». Я понял, что это был бзик, от усталости. Всем хотелось вернуться домой живыми, не хотелось рисковать в последние дни службы. — «Я вам гарантирую: поеду на первой «бэхе». — «Старшина, тогда вопросов нет». Приказ тогда выполнили без происшествий.
Помню, что ехал тогда по ущелью, и так пришлось головой по сторонам вертеть, что вся шея была до крови стерта.
«Но задачу батальон выполнил…»Владимир Паков, зам. командира разведбата, майор:
— Да, настроение в батальоне из-за потерь было подавленное. Но, считаю, задачу батальон тогда выполнил. Разведчики установили наличие и расположение огневых точек, вооружения, что потом помогло в боях за Волчьи ворота. В этой операции бандиты в боевых действиях против нашего батальона потеряли до 80 человек убитыми. Наши потери, десять человек убитыми, тоже были очень тяжелыми.
В журнале боевых действий батальона записано, что раненых в тот день было 29 человек. На самом деле, по моим подсчётам, раненых было 42 человека. В штабе батальона учитывали только тех раненых, кто попал в госпиталь. С легкими ранениями в медбат не уходили, перевязывали их на месте. Многие легкораненые или контуженные отказывались уходить.
Салех Агаев, заместитель командира батальона по воспитательной работе, майор:
— Сильный стресс у всех нас был после 31 декабря. Я увидел, что батальон — не боеспособен. Было чувство опустошения, тяжесть на душе. Но чувства озлобленности после потерь у солдат не было.
Александр Соловьёв:
— Задача в Дуба-Юрте была выполнена, высоты заняли, боевиков выгнали, и с минимальными потерями. Против нас было 2,5 тысячи, а мы потеряли всего 10 бойцов. Но ни один погибший мальчишка не стоил жизни и сотни «духов».
Слава богу, что лейтенант Миронов приказал своим солдатам перед выходом на Дуба-Юрт одеть бронежилеты. Иначе все раненые были бы трупами.
Это был редкий случай, что надели бронежилеты — в горах их не одевали: боеприпасы и бронежилет — несовместимые вещи. Если бы не бронежилеты — в батальоне не памятник бы после войны стоял, а целая стела с именами погибших.
Многие из оставшихся в живых после того боя разведчиков пережили серьезные психологические травмы…
«Ты всю ночь воевал…»Михаил Курочкин, гранатомётчик:
— Вернулся из армии, с братом «на грудь принял», и спать лёг. Утром тётка спрашивает: «Ты себя нормально чувствуешь?» — «Да, а что такое?» — «И ничего не помнишь? Мы же тебе «скорую» помощь ночью вызывали!» — «Это ещё зачем?» — «Ты всю ночь воевал. Кого-то на помощь звал, кричал, чтоб отползали. «Скорая» приехала — зрачки не реагируют, нашатырь в нос — не действует». Тётка врачу сказала, что я контуженный, в Чечне воевал. Врач: «Тогда это не по нашей части, вызывайте психбригаду». Приехала психбригада: «Буйный?» — «Нет, лежит спокойно, только орёт во сне». — «Ну, ничего страшного. Скажите, чтобы больше не пил». Укол мне сделали и уехали.
Я ничего не помню, что мне снилось. Трясли — не могли разбудить. Тётка рассказала: «Глаза открытые, а зрачки бешеные!». С тех пор вообще не пью. Только через два года узнал, что в ноге после того боя остались осколки. Пришёл 31-го декабря из боя — на ноге кровь, а чья — моя или чужая — не поинтересовался. Вытер кровь, и она засохла. Ничего вроде нет в ноге, не болело. А через два года стало болеть. Пошёл к врачу, сделали снимок, и два осколочка со спичечную головку вытащили, а два заросли, ничего страшного.
За Дуба-Юрт мне дали медаль «За отвагу». Первый пошёл из поселка в армию, первый отвоевал, первый — с наградами. Героем вернулся, как говорится. Военком говорит: «Посиди, сейчас сфотографируем». Пришли фотограф и корреспондентка из местной газеты, начала расспрашивать: «Как служилось, как чего, где был?» Да разве могу я ей словами передать, что испытал… — «Было весело, — сказал, — природа, горы, Казбек». — «Ну, расскажи про Чечню, за что награды?» — «Я не воевал, в штабе писарем был». Никакого желания не было ей что-то рассказывать.
Олег Шустов, старший техник 2-й разведроты, прапорщик:
— После этого боя механики-водители боялись ездить. Самому приходилось садиться за штурвал БМП. Потом они отошли. Да и я после этого боя стал бояться. Взял отпуск, а попал в госпиталь, лежал в неврологическом отделении. Не мог смотреть телевизор, если показывают, как стреляют — сразу плачу… Было очень тяжело на душе.
«Очень боялась тишины…»Елена Чиж, начальник медслужбы батальона:
— После войны вернулась домой, проснулась утром — белые стены, белый потолок, я на белой простыне и в ночной рубашке. Испугалась: где я? Привыкла, что восемь месяцев спала в палатке, в армейском спальнике, в свитере, слушала храп рядом лежавших мужиков. И вдруг — белая стена, белый потолок… Я долго не любила полную луну — врага разведчиков. Очень боялась тишины. Там звуки — где-то САУшки стреляют, пулемётные очереди вдали — это было естественным фоном, успокаивало. Стреляют — значит среди своих.
Через несколько месяцев после возвращения наш невропатолог предложил мне съездить в госпиталь ветеранов войны, или в санаторий в Сухуми. Я сначала не поняла: зачем? Тогда я не замечала за собой, что у меня странное поведение, но это было заметно окружающим. Полгода адаптировалась к мирной жизни.
