Сталин должен был умереть - Игорь Львович Гольдман
Ворошилов подарил отцу на 60-летие роскошные часы марки “Мозер”. Незадолго до смерти отец подарил их сыну сестры.
– И все-таки, Сергей Максимович, я спрошу еще раз: ваш отец долгие годы работал в Санупре. И вы совсем ничего не знали о его пациентах? Он никогда о них не рассказывал?
– Ничего! Когда в 1953 году сфабриковали “Дело врачей”, отец каждое утро, уходя на работу, целовал меня и сестру Лялю, прощался с нами. Мама ему вручала сверток. Никто не знал, вернется ли он. Я тогда учился в восьмом классе 170-й школы Москвы. Каждый урок, независимо от предмета, начинался с осуждения врачей-убийц. А дома никаких обсуждений. Мама-фармацевт старалась не выходить на кухню, потому что наш чайник с плиты убирался. Мама поставила в комнате электроплитку и на ней готовила. В комнате соорудили занавеску, за ней поставили тазик, так мы умывались. Вечером отец приходил и тихо маме говорил: взяли Вовси, взяли Виноградова, взяли Егорова (ведущие советские врачи, арестованные по тому гнусному делу. – И.К.).
– Отец осуждал этих врачей?
– Никогда! Они были не просто коллегами – друзьями по работе. Но и никаких оценок. Во всяком случае, вслух. Никто же не знал, кто следующий. Лишь когда Сталин умер и “Дело врачей” прекратили, только тогда отец сказал: “Я был первым на очереди на арест в Стоматологическом отделении – до него просто не успели дойти”.
– Когда же вам стало известно, что отец лечил Сталина?
– Только после смерти вождя, и то не сразу. Подробности вообще никто не знал до тех пор, пока я не познакомил писателя Анатолия Наумовича Рыбакова с отцом.
– Как произошло знакомство?
– К тому времени я уже успел окончить стоматинститут, ординатуру, отработал во 2-й поликлинике 4-го управления Кремлевки. Врачам, вы знаете, всегда платили гроши, и я занимался частной практикой. Как-то моей пациенткой стала очень симпатичная дама. Мы разговорились. Оказалось, что она жена писателя Рыбакова. Откуда-то она узнала, что мой отец лечил зубы всем членам Политбюро. И стала меня просить познакомить Рыбакова с отцом. Я ей сказал, что это совершенно бессмысленно: отец ничего не расскажет. Отец к тому времени уже не работал, сидел на пенсии, плохо себя чувствовал. Перед этим был случай: я жил в какой-то развалюхе, неподалеку от Киевского вокзала. Там у меня тоже была частная практика. Однажды наша домработница кричит: “Сережа, Сережа! Там какую-то даму привезли на черной машине, в роскошной шубе”. Вошла дама. Действительно роскошная, и шуба роскошная. Я ее посадил в кресло, смотрю в рот и вижу знакомую руку – явная работа отца. Спрашиваю даму: “Где, кто вам делал эти коронки?” Она говорит: “В Кремлевке, один старый врач, фамилию не помню”. Я стал перечислять фамилии. Может быть, Липец? “Да, да, Липец”. А я его сын. Оказалось, что моя пациентка – дочь Кагановича Майя. В то время их как раз отлучили от Кремлевки. Майя – очень приятная женщина, мы потом подружились. Она была как бы выброшенная из седла. Даже просила меня достать ей “спидолу”, не знала, куда, как ходить.
Прошло много лет. Как-то звонит Майя Лазаревна, просит меня проконсультировать отца. Договорились, что она его привезет в квартиру отца на улице Горького. Я выхожу на кухню, где отец раскладывал очередной пасьянс, и говорю ему: “Сейчас будешь консультировать своего старого пациента”. Он оторвался от пасьянса: “Кого?” Я сказал: “Лазаря Моисеевича”. Отец аж подскочил: “Меня нет дома! Меня нет дома!” Пришлось мне консультировать Кагановича – интеллигентный скромный старичок. Больше я его никогда не видел. Лишь читал о нем. Так вот, зная такую реакцию отца, я и думал, что не станет он ничего никому рассказывать. Но жена Рыбакова все-таки уговорила меня. Привела она Анатолия Наумовича. Я его познакомил с отцом. Они сели на кухне. Отец тогда увлекался приготовлением ягодных вин на даче. Даже ездил в Тимирязевку, занимался на курсах, делал хорошие вина. Стал угощать Рыбакова, и писатель его разговорил, убедил, что уже можно рассказывать о той жизни. Тогда-то мы услышали, как отец протезировал Сталина в Сочи, в Мацесте. После этого мы с сестрой постарались узнать о тех событиях как можно больше.
Если помните роман, то там Липман (под этим именем мой отец выведен в “Детях Арбата”) протезирует зубы Сталину в 1938 году. На самом же деле это события 1947-го или 1948 года. Отец рассказал, что ему внезапно приказали лететь на вызов в Сочи. Цель неизвестна, но все необходимые инструменты было велено взять. Отец полетел вместе с зубным техником Ерофеевым. Прилетели. Их поселили в небольших коттеджах – в разных. Отец был в коттедже один. Все огорожено. Есть телефон. Пару суток ни отец, ни Ерофеев не знали, где находятся, зачем их здесь поселили. Лишь вечером заходили какие-то генералы, пили хорошие вина. Играли в преферанс. И… полная, мучительная неизвестность. Чтобы выйти с территории коттеджа и пойти искупаться, отец должен был позвонить и сказать, на какое время он отлучается на пляж. Тогда-то отец и начал кропать свою единственную книгу о стоматологии. Он в жизни в таких условиях не жил.
Через пару дней отца отвели к Сталину. До этого он лечил Сталина в его кремлевском кабинете. Когда в первый раз отца привели в кабинет к Сталину, за ним по пятам ходил Поскребышев: смотрел, как отец мыл руки, обследовал каждый пузырек с лекарствами. У меня до сих пор хранятся дома пузырьки, на которых чернилами написано: “Проверено”.
Отец осмотрел рот вождя: там был очень хороший бюгельный протез, сделанный Яковом Ефимовичем Шапиро.
– Извините, перебиваю. Вы второй раз упоминаете этого доктора. Вы знали Якова Ефимовича?
– Плохо. Лишь один раз услышал разговор его с отцом: «Что ты там сидишь? Уходи из Кремлевки. Я только после увольнения начал жить». Наивный был человек: как будто кто-то сам мог решить, работать ему в Кремлевке или нет.
– Вернемся в Сочи…
– Отец увидел, что зубы под протезом расшатались, надо все переделывать. Условий для бюгельного протеза уже не было, нужно было делать съемный протез. Отец сказал об этом Иосифу Виссарионовичу. Сталин стукнул кулаком по столу. Да так, что подпрыгнули все пузырьки, которые отец расставил в полуметре от вождя. Сталин сказал: “Никакой пластмассы. Только золото!” Приказ Сталина – это приказ Сталина. Слепки тогда снимались гипсом. Сняли слепки. Два-три дня отец с Ерофеевым делали новый протез. У Сталина, который курил трубку, были из-за этого зубы коричневатого цвета. Для протеза нужно было подобрать фарфоровые зубы именно такого
