Ги Меттан - Запад – Россия: тысячелетняя война. История русофобии от Карла Великого до украинского кризиса
«В 1916-м, – пишет Радд, – Антанта убедила Китай вступить в войну против Германии. Его практически принудили взвалить на себя роль полноправного участника международного сообщества и поддерживать союзников». Сотни тысяч китайских рабочих были отправлены на европейский фронт рыть траншеи, где и погибли под градом снарядов или скончались от эпидемий. Наши историки то ли не знают, то ли не хотят помнить этот эпизод, про него даже не упомянули в 2014-м, когда отмечалось столетие Первой мировой войны.
Вместо благодарности – Китаю, который оказался в лагере победителей, запретили участвовать в заседаниях Версальского договора, более того (верх презрения), бывшие немецкие колонии в Китае были не возвращены ему, а переданы Японии! Можно себе представить, насколько Китай был разочарован. Двумя годами позже Мао Цзэдун основал коммунистическую партию. Что было дальше, всем известно.
Этот печальный эпизод заставляет взглянуть другими глазами на историю Китая, успехи Мао, авторитет компартии, которая до сих пор управляет страной, и глубочайшее недоверие китайцев к Западу и его обещаниям. Чего же удивляться тому, что китайцы, немного окрепнув, желают изменить мир и восстановить справедливость? Не пора ли европейцам «понять китайскую точку зрения», а не «ждать, что Китай разделит западное мировоззрение и примет существующий миропорядок»? Это всецело заслуга Кевина Радда, что он напомнил нам: «верить в незыблемость мироустройства и радоваться тому, что оно такое, какое есть», уже недостаточно.
Все, что было сказано про Китай, касается также, и в гораздо большей степени, России. Но, как мы уже показали в этой книге, антирусские предрассудки столь прочно укоренились в коллективном сознании и подсознании, что понадобилось бы десять, сто а то и тысячу Кевинов Раддов, чтобы их преодолеть. Ложь плетет свои сети так давно, она так глубоко проникла в мозг в невероятно разнообразных формах, что превратилась в официальную правду. До такой степени официальную, что ни один политик не осмелится ее опровергнуть. Европейцу или американцу гораздо легче признать свою вину перед Китаем, чем перед Россией. Потому что Россия слишком близко, потому что признать, что Россия хоть в чем-то, хоть чуть-чуть может быть права, значило бы нанести непоправимый ущерб собственной индивидуальности, всему тому, на чем основано наше отношение к миру вот уже тысячу лет.
Именно поэтому, когда дело касается Украины, Грузии, Сирии или любой другой точки на планете, Запад пытается заставить Путина, выражаясь языком прессы, «внять голосу рассудка» – как если бы Путин был невменяем. На самом деле это выражение свидетельствует о паническом страхе: ведь если допустить, что Путин вменяем и, более того, прав (хотя бы отчасти), то придется признать, что не правы мы. А быть неправым для целого континента, свято верящего в непреложность своих политических, социальных и нравственных устоев и идеалов, просто немыслимо.
То, что мы наблюдаем сегодня в Восточной Европе, – повторение Великого церковного раскола, сплошь пронизанного ложью и самозванством. Чтобы упрочить империю и добиться верховенства папы над остальными христианскими патриархами, император и папа разрушили Константинополь и подчинили себе Византию и восточную церковь. История раскола была переписана с той установкой, чтобы всецело возложить вину за него на восточных христиан.
Сейчас начата новая глава этой истории, и пишется она на наших глазах. Советский Союз мирно распался, и Россия вернулась в свои исторические границы. Но Западу этого мало. Евросоюз и НАТО желают прибрать к рукам новые независимые государства – обвиняя Россию в том, что она стремится их «захватить». Вот только непонятно, зачем ей их захватывать, когда она только что их освободила? Но факты не имеют значения, имеют значение слова. Потому что именно слова скрывают наши истинные намерения, перенося все, что в нас есть плохого, на наших соседей, а нас, наоборот, наделяют всеми мыслимыми и немыслимыми добродетелями: у нас-де и свобода, и демократия, и борьба за права человека… Можно подумать, что кроме нас никто к этому не стремится.
Миф о русском медведе-людоеде и о жестоком самодержце имеет лишь одно назначение: показать, что Россия сама виновата и в собственных несчастьях, и в тех бедах, которые она навязывает всему миру. Громкие академические теории о «традиционном патриархальном укладе» и о «предопределенности российского пути историческими и геополитическими факторами» нужны лишь для того, чтобы доказать «атавистическую приверженность России к автократии и экспансионизму», что в свою очередь нужно для того, чтобы оправдать и прикрыть евро-американские империалистические замашки.
Когда же Россия пытается сопротивляться, Европа и Америка удивленно поднимают брови: «Что случилось? Почему она так бурно реагирует? Мы ведь желаем России добра. Если мы хотим присвоить твою нефть, то это для твоего же блага, детка. И если мы ставим антиракетный щит у тебя под носом и вводим войска на Украину и в Грузию, то это чтобы лучше защитить тебя саму!»
Западные политические лидеры, историки, журналисты даже не задумываются над тем, что, может быть, и мы в чем-то виноваты. Действительно ли наши интересы важнее, чем интересы других стран? И действительно ли наше видение мира самое правильное? Разве не все в ответе за то, что происходит на планете?
Все эти вопросы не имеют значения, когда речь идет о геополитических целях и желании править миром. На международном уровне действуют законы джунглей. Но мы могли бы включить эти вопросы в дискурс, сделать их частью риторики, и тогда они бы подспудно воздействовали на общественное мнение, к которому так прислушиваются демократические лидеры.
Сейчас действовать надо именно на этом уровне – если мы хотим положить конец тысячелетней войне, расколовшей Запад надвое. Необходимо изменить дискурс, очистить его от наслоившейся за многие столетия лжи, приучить себя к мысли, что в расколе, как и в разводе, виноваты обе стороны. И если примирение пока не получится, то хотя бы будет сделан первый шаг.
Со временем, возможно, появится поколение, которое будет мыслить более широко и гибко и искать себя не в оппозиции к другому, а в единении с ним. Так поступили немцы и французы в 1950-х годах.
Включить, принять на равноправной основе Россию в сообщество европейских стран – не соответствует ли это тем идеалам, которые французское и английское Просвещение утверждали в XVIII веке, прежде чем их свели на нет империалистические аппетиты и жажда этих стран властвовать над миром.
В заключение предлагаем вам сделать первый шаг и понять, как Россия видит Запад. Мифу про свирепого медведя мы противопоставляем контрмиф, взяв за основу сказку про Белоснежку.
Контрмиф: сказка о прекрасной принцессе Белоснежне и злой королеве
Жила-была в одном западном королевстве королева, и сидела она у окна в своем дворце посреди бескрайней снежной равнины, и вышивала, и снег падал с неба, как пух из распоротой подушки. И смотрела королева в окошко с переплетом из черного дерева, и, засмотревшись, уколола себе палец, и три капли крови упали на белоснежную ткань ее шитья. Алый цвет на белом был так ярок и прекрасен, что королева подумала: «Вот бы родилось у меня дитя белое, как снег, румяное, как алая кровь, и чернокудрое, как переплет моего окна!»
Прошло сколько-то времени, и королева родила дочь – белую как снег, румяную как алая кровь, и чернокудрую как смоль. И назвали ее Белоснежной. А мать, родив ее, умерла.
Прошел год, и король женился в другой раз. Молодая королева была хороша собой, но зла, спесива и завистлива. Она и мысли не допускала, чтобы кто-то слыл прекрасней, чем она. А было у нее волшебное зеркало, в которое она любила смотреться и вопрошать[424]:
Свет мой зеркальце, скажи,
Да всю правду доложи:
Я ль на свете всех милее,
Всех румяней и белее?
И зеркало неизменно отвечало:
Ты, конечно, всех милее,
Всех прекрасней и белее.
И королеве это нравилось, потому что так она знала, что краше ее никого в мире нет.
А Белоснежна тем временем подрастала и день ото дня становилась все пригоже, и когда ей исполнилось семь лет, она стала прекрасна, как белый день, и затмила своей красотой мачеху. Королева же меж тем стала Верховной Папессой и как-то снова пришла к своему зеркалу, и спросила:
Свет мой зеркальце, скажи,
Да всю правду доложи:
Я ль на свете всех милее,
Всех румяней и белее?
Что же зеркало в ответ?
Ты прекрасна, спору нет.
Но пред юной Белоснежной,
Кроткой, праведной и нежной,
Вмиг померк полдневный свет.
