Сергей Лесков - Умные парни (сборник)
Менделеев, автор Периодической таблицы, организатор Палаты мер и весов, изобретатель бездымного пороха, составитель экономических программ, несказанно бы удивился, если бы узнал, что из всего сделанного им мы особо выделяем водку, которую он не изобретал. Иначе быть не могло. Водка – великое таинство, и мы вводим в центр магического круга самого великого русского ученого. Но коллеги, чьи имена напрочь забыты, в академики его не избрали, что, видимо, является в Академии законом на все времена. Заслуги Менделеева щедры, и кажется верхом неблагодарности то, что мы не знаем ни дня его рождения 8 февраля, ни дня кончины 2 февраля, но ликуем в эти дни, сочинив дурманящий миф о водке.
Что касается потребления народного напитка, то Иван Сеченов, великий современник Менделеева, писал, что для здоровья можно употреблять в день 50 граммов водки. Но ни капли больше.
МЕХАНИК ИВАН КУЛИБИН. ИННОВАТОР № 1
Россия гордится сметкой. Поэт писал про «быстрых разумом Невтонов», которых будет плодить русская земля. Они и рождались, но не все в нашей памяти отпечатались. Рядовой человек, хоть на дыбе пытай, не припомнит ни одного ныне живущего ученого, кроме телеведущего Сергея Капицы. А много ли у нас толковых людей, имена которых стали нарицательными? Единственный пример – Иван Кулибин, механик-самоучка, обласканный просвещенным двором Екатерины Великой и изгнанный из Академии ее сыном. Наверное, по той причине, что Павел не мог терпеть оригиналов и право быть оригиналом узурпировал.
Иван Кулибин стал известным настолько, что оказался прототипом героя-резонера классической драмы Островского «Гроза», где выведен под именем Кулигина, механика-самоучки, искавшего перпетуум-мобиле. Иван Кулибин – предтеча литературного Левши, ведь прославившее его изобретение – театр-автомат из 250 деталей с солдатами и ангелами в золотом яйце – не имело, как и подкованная блоха, никакой практической пользы. Но Кулибин прошел тот путь, которым уготовано следовать каждому изобретателю на Руси. Главная особенность на этом пути – невостребованность изобретений в родной стране и их вынужденный экспорт за границу, как случилось со многими аппаратами Кулибина – от протезов до лифтов. А также – вечное унижение перед «денежными мешками». Коммерчески удачливых Эдисонов и Гейтсов, Фордов и Нобелей в России в помине не было. Купец Савёл Дикой в «Грозе» куражился над Кулигиным: «Что я тебе – ровный? Ты – червяк. Захочу – помилую, захочу – раздавлю». Механик меж тем предлагал совершенно очевидную вещь – громоотводы, но местному олигарху инвестиции были поперек горла.
Если исходить из превратностей судьбы, логично отмечать не день рождения Кулибина, а день его смерти – 11 августа 1818 года. В те же годы жил и умер (с разницей в год) Джеймс Уатт, про которого в «Дубинушке» поется: «англичанин-хитрец изобрел паровую машину». Нечего говорить, что Уатт в конце жизни как сыр в масле катался, а наш горемыка дырявый кафтан донашивал. Лишь после смерти Кулибин утвердился в памяти народной. Появился теплоход его имени, множество технических центров, а популярный сайт, где чатятся самоделыцики, назван в его честь.
Судьба Кулибина безрадостна. Но это судьба чуть ли не всех талантов на Руси. Сегодня его можно считать самым актуальным историческим персонажем. Российское государство впервые в истории объявило тотальный поход за инновациями, а ведь первым инноватором на Руси следует считать механика Кулибина. Его именем, выскажу рацпредложение, вполне можно назвать премию для российских рационализаторов и изобретателей. Тем более что когда-то исключительно популярное и важное для экономики дело почти у нас заглохло. По данным Всемирной организации интеллектуальной собственности, Россия занимает 21-е место по числу регистрируемых патентов. Впереди США (80 %), следом – Япония и с большим отрывом европейский лидер Германия. Именно отсутствие патентов даже у самых крупных российских предприятий вроде «Норильского никеля» или ракетно-космической корпорации «Энергия» привело к их приватизации за бесценок. А в развитых странах интеллектуальная собственность формирует более половины бюджета и эта составляющая в современной экономике, ориентированной на высокие технологии, постоянно растет.
И среди либералов, и среди народников принято считать, что в России никакое дело не живет, если не подкреплено нравственной идеей. В связи с этим возникает вопрос: поднимают ли знания нравственность? Связаны ли духовность и учение? Лучше ли становится человек от науки? Вопрос для диссертации, но механик Кулигин не только агитировал за прогресс – он пылко обличал общественные пороки, хотя и не преуспел на этом поприще. Только Катерину-утопленницу из Волги вытащил.
А первым человеком, кто встал на путь инноваций, был библейский Ной. Старик 52 года строил невиданное техническое сооружение – ковчег. Корабел Ной, как впоследствии Кулибин, не только инженерил, но и увещевал людей жить праведно, но его опять никто не слушал, отчего и случился потоп.
Одним словом, к изобретателям стоит прислушиваться, они воду попусту не льют.
ДЕШИФРОВЩИК ЮРИЙ КНОРОЗОВ. НЕВЫЕЗДНОЙ ГЕНИЙ
За океаном русского ученого боготворили, а на родине почти не знали. В Национальном музее антропологии и истории в Мехико открыта постоянная экспозиция, посвященная российскому историку Юрию Кнорозову. Этот ученый первым расшифровал письменность индейцев майя. До него над этой задачей безуспешно бились поколения ученых. Свое открытие Юрий Кнорозов сделал в 33 года, оно стало темой его кандидатской диссертации, которая тут же на Ученом совете Института этнографии была признана докторской.
Нильс Бор утверждал, что каждое великое открытие в науке должно быть в какой-то мере безумным. Что касается открытия Кнорозова, то безумной была ситуация, в которой оно было сделано. В отличие от своего гениального предшественника француза Жана Франсуа Шампольона, который расшифровал древнеегипетские иероглифы, имея богатый археологический опыт в Египте, Юрий Кнорозов в Мексике не бывал. Мало того, казуистические извороты советской системы сделали этого величайшего дешифровщика, которого десятилетиями приглашали на крупнейшие этнографические конгрессы, невыездным. Индейские памятники он изучал по иллюстрациям и фотографиям…
В 1940 году Кнорозов поступил на исторический факультет МГУ, чтобы специализироваться на кафедре этнографии. Затем война. Победу он встретил телефонистом 158-го ар-тиллеристского полка резерва ставки главнокомандующего. Он не участвовал во взятии Берлина, но побывал там позже и в качестве трофея привез книгу с репродукцией трех кодексов майя, спасенную из горящей библиотеки. В 1946 году он вернулся в МГУ, занимался египетской и китайской иероглификой, исследовал обряды шаманов Средней Азии.
На глаза Кнорозову случайно попалась статья из немецкого научного журнала о том, что дешифровка письма индейцев майя – неразрешимая проблема. Статья резко изменила его научные планы. Он считал, что созданное одним человеческим умом, не может не быть разгадано другим, и принял как вызов на дуэль задачу по дешифровке загадочного письма. В аспирантуре ему было отказано, поскольку родные оказались в годы войны на оккупированной территории.
Кнорозов перебрался в Ленинград, начал работать младшим научным сотрудником в Музее этнографии народов СССР, который некогда был личным музеем императора Александра III. Поселился в самом музее, благо при царе было предусмотрено жилье для персонала. В длинной, как пенал, комнате от пола до потолка Кнорозов развесил рисунки с загадочными письменами народа, создавшего цивилизацию доколумбовой Америки. Эта цивилизация охватывала огромные территории – нынешнюю Мексику, Гондурас, Гватемалу. Загадку этой цивилизации ученый решал, сидя на солдатской койке, – другой мебели в комнате не было.
К 50-м годам XX века сложилась целая школа майянистов, которую возглавил англичанин Эрик Томпсон, ставший непререкаемым авторитетом во всем мире. Сохранившихся документов с древними письменами было немного: три кодекса майя и труд францисканца Диего де Ланды «Сообщение о делах в Юкатане». По приказу этого фанатика инквизиция сожгла почти все письменные памятники майя. Но сам же монах, из уважения к порядку, переписал часть этих документов, фактически сохранив иероглифы майя для истории. Эрик Томпсон считал, что Ланда, пытаясь выведать алфавит майя у своего осведомителя, ошибся, ибо письменные знаки этого народа обычно передают слова, изредка, может быть, слоги, но никогда не буквы алфавита.
Кнорозов перевел со староиспанского языка на русский «Сообщение о делах в Юкатане». И сразу понял, что алфавит из 29 знаков, переписанный в XVI в. францисканским монахом, – ключ к разгадке. Первая публикация о результатах расшифровки вышла в 1952 году. Молодого ученого перевели в Ленинградское отделение Института этнографии АН СССР, где ему предстояла защита кандидатской диссертации. Но возникли проблемы, которые нынешним историкам могут показаться абсурдными и такими же непостижимыми, как само письмо индейцев майя. А дело было серьезное. В вопросе об индейцах марксизм руководствовался суждением Энгельса об отсутствии государств в доколумбовой Америке. Кроме того, Энгельс высказал соображение, что фонетическое письмо может возникнуть только в классовых государственных образованиях. Заявление о наличии у майя фонетического письма означало опровержение незыблемых положений Энгельса. А это подкоп под единственно верное учение…
