Москва рок-н-ролльная. Через песни – об истории страны. Рок-музыка в столице: пароли, явки, традиции, мода - Марочкин Владимир Владимирович
«Я несколько раз бывал у Геллера на репетициях, – рассказывает Вайт, наш знаменитый блюзмен, лидер группы „Удачное Приобретение”. – Он отрабатывал со своими музыкантами каждое движение, требовал от певцов вживаться в образ в зависимости от того, какую песню они исполняют. На любительской рок-сцене тогда всё было гораздо примитивнее. Там главное – дым, огонь и грохот. А здесь присутствовала серьёзная режиссёрская работа. Поэтому, приходя в „Сатурн”, человек попадал на настоящее шоу».
Оркестр Геллера исполнял программу, состоявшую из трёх отделений, причём перед каждым отделением музыканты переодевались в новые костюмы.
В первом отделении, пока посетители ресторана неторопливо рассаживались за столики и делали заказы официантам, оркестр при приглушённом освещении исполнял какую-нибудь тихую музыку, в основном – входившую в моду босса-нову, которая у нас тогда называлась не иначе, как «бразильский рок».
«Мне из нашего первого отделения на всю оставшуюся жизнь запомнилась пьеса „Dezafinado”, потому что я играл её с Геллером каждый день на протяжении многих лет», – говорит пианист Юрий Юров.
Но советский оркестр, работая в советском ресторане, не мог исполнять только американский рок-н-ролл или бразильские самбы-румбы, это противоречило бы всем нормам коммунистического бытия. Поэтому второе отделение отводилось под исполнение советских песен. Но Геллер считал, что творения официальных советских композиторов не дотягивают до международных стандартов, а потому старался вместо них включать в программу больше народных песен, причём не только русских, но азербайджанских, грузинских или армянских. Народные песни, аранжированные в модном джазовом стиле, имели огромный успех у публики.
Но народ, собравшийся в «Сатурне», конечно, жаждал третьего отделения, в котором оркестр Геллера исполнял заказы собравшихся, в основном – хиты из репертуара популярных западных исполнителей. Ирина Ювалова вспоминала, что в 1960-х годах люди, как правило, просили сыграть буги-вуги или рок-н-ролл. Но особой популярностью пользовалась романтичная песня Бобби Дарина «Look at me», которую в записках, передаваемых на сцену, ласково именовали не иначе как «Лукетушкой»:
– Ирочка, спой «Лукетушку»!
Едва заслышав модные ритмы, иностранцы принимались хлопать в ладоши, а глядя на них, начинали аплодировать и наши.
За исполнение заказных песен надо было заплатить денежный взнос, который на музыкантском сленге назывался «парнос». В середине 1960-х «парнос» равнялся пяти рублям. К 1970-м этот денежный взнос вырос до червонца.
«Мы зарабатывали по двадцатке за вечер, – вспоминает Аркадий Мясков. – В месяц выходило по 500–600 рублей. Это больше, чем получал инженер какого-нибудь предприятия. Я тогда считал, что музыканты – это класс выше среднего…»
«Была одна девка, – рассказывает Юрий Юров, – которая знала наш репертуар. И она брала бабки у какого-нибудь южного человека, с которым пришла в ресторан, обещая ему:
– Я закажу для тебя песню!
Подходила к Лёне:
– Лёня, привет!
А потом, когда мы играли эту песню, она кричала:
– Лёня, спасибо!
А деньги оставляла себе. Каждый зарабатывал по-своему…»
Но поскольку Московское объединение музыкальных ансамблей вело суровую борьбу с парносом и вообще с исполнением на заказ песен, не включённых в утверждённый репертуар, то Леониду приходилось соблюдать строгую конспирацию. Сегодня уже можно раскрыть секрет, каким образом Геллер, несмотря на постоянную слежку, умудрялся незаметно брать деньги у клиентов.
Где бы он ни работал, у него на сцене всегда стояла специальная ширма, за которой переодевалась и отдыхала певица. Вот туда-то и заходили люди, чтобы передать парнос и заказать песню, а то и целую программу. Отследить, кто проходил к певице – заказчик или вздыхающий поклонник, было невозможно. Полученные деньги певица запихивала в туфлю – там их и не найдёшь. А найдёшь – не докажешь, чьи это деньги. Это была целая система.
«Однажды нас предупредили, – вспоминает Ирина Ювалова, – что сегодня вечером возможна проверка. А тут как раз официантка тётя Маша приносит записочки, в которых просят исполнить ту или иную песню, и деньги. Я говорю ей:
– Тётя Маша, кидайте деньги под батарею, чтобы никто не видел!
А потом мы их оттуда выгребали…»
Руководство МОМА, заимев зуб на Геллера, неоднократно пыталось подловить его на получении парноса, но Леонид был очень осторожен. И тогда в качестве тяжёлой артиллерии в «Сатурн» с проверкой был прислан Николай Минх, известный дирижёр, в те годы возглавлявший Комиссию эстрадно-инструментальной музыки Союза композиторов Москвы. Общаясь с музыкантами после концерта, он сказал, что выступление оркестра ему очень даже понравилось, но вскоре наши герои узнали, что в Министерство культуры ушла «телега», в которой Минх написал, что оркестр, выступавший в ресторане «Сатурн», пропагандирует буржуазный образ жизни. Более того: в конце представления, как сообщал известный композитор, произошёл всеобщий шабаш.
«Мы тогда в финале исполняли „Шизгару”, и Лёня, которому не надо было в этой песне играть, танцевал и подбрасывал в воздух бубен. Народ веселился. И вот это всеобщее радостное веселье Минх обозвал шабашом, – рассказывает Аркадий Мясков. – Наша буфетчица, простая баба, тогда сказала:
– Ребята, вы кому-то недоплатили!»
Попытки узаконить парнос предпринимались неоднократно. Но советская система категорически отказывалась понимать, что у народа могут быть какие-либо не совпадающие с мнением партии и Союза композиторов запросы.
Кроме того, со временем начались запреты на различные песни. В 1968 году по всем музыкальным организациям было разослано письмо, в котором категорически запрещалось исполнять песню «Наш сосед». Кто-то из высокого начальства посчитал, что эта песня пропагандирует тунеядство, ведь в ней нет ни слова о партии и комсомоле, а этот сосед с утра до вечера играет на кларнете и нигде не работает.
Но особенно рьяно подчищали популярные у народа песни в 1970 году, готовясь к празднованию столетнего юбилея Ленина. Именно тогда под запрет попала, например, весёлая песенка «Хмуриться не надо, лада», в которой крамолой звучали такие слова: «Нам столетья не преграда…»
Коммунистические идеологи хотели, чтобы и в ресторанах звучала одна лишь навязчивая пропаганда, а потому запрещали все весёлые песни. Но за песни про партию и Ленина парнос музыкантам почему-то не платили…
Популярность «Сатурна» тем временем всё росла. Начались ночные концерты, когда оркестр рок-н-роллил до трёх часов ночи. «Но после одиннадцати мы играли тихо, потому что „Сатурн” располагался на первом этаже жилого дома», – вспоминает Юрий Юров.
Рассказывают, что вино и продукты на «ночники» привозили… милиционеры.
«У нас швейцаром работал дядя Гриша, – вспоминает Аркадий Мясков. – До пенсии он служил в милиции, в 46-м отделении. Разумеется, у него там остались друзья. И если чего-то не хватило, директор звал дядю Гришу:
– Гриша, шампанское закончилось!
Он тут же вызывал наряд на мотоцикле с коляской и посылал их в гостиницу „Россия”, где работала „своя” буфетчица. Через полчаса коляска возвращалась, и милиционеры вносили ящики шампанского. И дяде Грише перепадало, и милиционерам тоже».
Но в начале 1970-х Алексея Васильевича Девкина вынудили уйти на пенсию. Новым директором «Сатурна» стала некая женщина, имя и фамилия которой утонули во времени. Вступив в должность, она первым делом уволила Леонида Геллера и его музыкантов.
Спасаясь от новых невзгод, Леонид увёз свой оркестр в Сочи. А на месте «Сатурна» открылось кафе «Русский чай». Но без Геллера чай там казался невкусным, а пирожные не очень сладкими.
Два года спустя Геллер и его ребята вернулись в Москву и тут же получили приглашение поработать в ресторане гостиницы «Пекин», заменив ушедший в отпуск оркестр.
«Наш народ узнал, где мы работаем, и буквально заполонил этот „Пекин”, – рассказывает Аркадий Мясков. – Народу там было битком! И иностранцы, и дипломаты! Я помню, как вдоль всего „Пекина” стояли автомобили с дипломатическими номерами… В итоге уже через неделю в ресторане закончилось шампанское. Потом закончилась водка. А ещё через неделю закончился коньяк. Приходят люди, а в буфете ничего нет вообще! При мне директор этого ресторана звонил своему другу в „Метрополь”:
