Ги Меттан - Запад – Россия: тысячелетняя война. История русофобии от Карла Великого до украинского кризиса
До сих пор мы говорили главным образом о медийном дискурсе, оставив в стороне дискурс академический. Тем не менее, университеты, историки и политологи играют ключевую роль в создании антирусской мифологии: они пользуются в обществе большим уважением, потому что именно в их руках находится такая важная отрасль, как информация и знания; более того, многие их них вносят весомый личный вклад в развитие исторической науки. В этом случае именно они являются авторами метаисторий, которые затем в виде авторских статей перекочевывают в прессу.
Вот как Сандерс анализирует их вклад в формирование антироссийского университетского дискурса в США в последние тридцать лет.
Прежде всего, он выделяет три типа дискурсивных стратегий. Первая стратегия заключается в том, чтобы во всем винить Путина: это он виноват в том, что между Западом и Россией испортились отношения; российский президент настраивает Россию против Запада, а внутри страны ведет антидемократическую политику – в результате Запад вынужден противостоять России. Суть этой стратегии в том, чтобы найти виновного. Подобный аргумент часто приводят в свое самооправдание насильники: «Я не виноват, она сама так себя вела».
Вторая дискурсивная стратегия состоит в том, чтобы причину русофобии искать в постоянно углубляющейся пропасти между Россией и Западом: с тех пор как Путин пришел к власти, Россия сильно деградировала в плане демократии и экономической свободы. Впрочем, эту теорию легко опровергнуть, если исследовать опрос общественного мнения, осуществленный серьезным исследовательским центром «Левада» и университетскими социологами, о чем мы писали в предыдущей главе.
Третий тип дискурсивной стратегии опирается на стереотипы, такие как «новая холодная война» или «антизападные настроения» правящей верхушки и националистических кругов. Составляющие элементы дискурса черпаются в социальной и политической жизни российского общества. Так, один из любимых приемов – бесконечно пересказывать и преувеличивать критические замечания российской интеллигенции и политиков по отношению к Западу; вывод – Россию следует опасаться. В общем, разобраться в этих хитросплетениях непросто. Некоторые исследователи даже утверждают, что русофобия Запада – чистой воды фикция, выдуманная российскими властями для того, чтобы упрочить свои позиции и авторитарные методы правления…[409]
Но это все равно, что о Соединенных Штатах судить по движению Ти-Пати и по сенатору Джону Маккейну, о Франции – по Национальному фронту, об Англии – по Партии независимости, об Италии – по Лиге Севера, а потом обвинять правительства этих стран в потворстве вышеозначенным националистическим и экстремистским партиям и движениям. Обвинять с единственной целью – возложить на них ответственность за все беды и предстать белым и чистым в глазах общественного мнения. Это очень мудреная тактика, она не может применяться долго.
Именно с этих трех позиций после развала Советского Союза Запад исследует то, что происходит в России. Через этот фильтр прошли чеченская война, теракты в Буденновске и в Москве, захваты заложников в «Норд Осте» и в Беслане, спор вокруг Бронзового солдата в Таллине, грузинская война 2008 года. В каждом отдельном случае, будь то трагические события или комический эпизод, из вороха фактов Запад выуживает только те, что работают на официальную концепцию: Россия – это страшный дикий медведь, в лапы которому лучше не попадаться, и ведет этого медведя на поводке коварный тиран, который в придачу не вполне в своем уме.
С 70-х годов прошлого века эта западная псевдоистория строится вокруг двух концептов, сформировавшихся в США в годы холодной войны благодаря soft power: свободы и демократии. Западные «либералы» или «демократы», в лагерь которых записались русские диссиденты, выступают, таким образом, против российских «националистов», против «сторонников восстановления империи», против «неореакционеров-сталинистов», близких к Кремлю и поддерживающих Путина, который, со своей стороны, вознамерился положить конец демократии, свободе слова неправительственных организаций, а заодно и независимости соседних малых народов.
Американский мессианизм проиграл русской революции
С момента развала СССР этот миф неоднократно изучался и анализировался; одни аспекты привлекали повышенное внимание, другие подвергались сомнению – например, преемственность между властью Ельцина и властью Путина. Члены ельцинского клана утверждают, что преемственности нет, и характеризуют Ельцина как симпатизировавшего Западу демократа.
В первые годы нового тысячелетия сформировалось две диаметрально противоположные теории: одна поддерживала идею «провалившейся демократизации», другая – «демократической эволюции». Первая, по словам Сандерса, доминировала, соединяясь с постулатом о «новой холодной войне». Вторая, более снисходительная к России, предполагала постепенное восстановление пошатнувшейся было демократии, но довольно быстро потерпела поражение. Отказ продать «Юкос» техасским нефтедилерам в 2003 году, споры с Украиной из-за газа в 2006-м, затем грузинская война 2008 года – все эти события укрепили позиции защитников теории «провалившейся демократизации» и способствовали тому, что антироссийский дискурс прочно утвердился в массмедиа, университетах, исследовательских центрах и министерских кабинетах США и Европы.
Почему же критериями суждения о том, что происходит в России, стали понятия свободы и демократии? К тем объяснениям, которые мы привели в предыдущих главах, Сандерс добавляет «стремление Европы позиционировать Россию как „другого“, как „чужака“, приравнивая ее к „Востоку“». Что касается понятия «Восток», то Эдвард Сейд показал, что оно было сформировано Западом для утверждения собственного превосходства над мусульманской культурой.
В этом плане, как пишет Мартин Малиа, «изменения суждений Запада относительно России, особенно в XIX веке, связаны не столько с событиями и процессами, происходившими в России, сколько с внутренними изменениями самого западного общества. Россия служила ему точкой отсчета для интеллектуального развития и одновременно „двойником-антиподом“»[410].
Дэвид Фоглесонг изучил российско-американские отношения, начав с 1914 года, и сделал вывод, что такая позиция США во многом объясняется «мессианским циклом» Америки и неудержимым стремлением вмешиваться во внутренние дела русских, с тем чтобы учить их демократии, то бишь «власти народа»[411]. Когда же этот крестовый поход закончился крахом и торжеством большевистской революции, американские «мессии» вернулись домой и принялись развивать тезис о «культурной несовместимости России с западными демократическими идеалами». Эта идея, как мы видели, постоянно подпитывала американскую русофобию в годы холодной войны. Это также объясняет, почему русофобская книга французского маркиза Астольфа де Кюстина «Россия в 1839 году» выдержала в США столько переизданий.
Провал американского демократического мессианизма отразился на мировоззрении Европы, которая воспринимает Россию как «неуравновешенную» геополитическую единицу, не способную к плавному поступательному развитию. Для нее Россия находится в перманентном состоянии европеизации и ведет себя как «варвар у ворот цивилизованного мира». В более счастливые времена Европа относилась к России как к рассеянному и нерадивому ученику, не способному одолеть премудрости экономической свободы и демократического плюрализма. Как бы Россия ни старалась, она может лишь копировать Запад («имитировать», как говорили в XVIII веке), но в этой области ей никогда не достичь совершенства.
Крепостные или пролетарии, русские навсегда останутся рабами тирании
Этот подход для русских не более лестен, чем предыдущие, и своими корнями он уходит глубоко в историю. Стало традицией представлять историю России как сплошную череду деспотических режимов, начиная с Петра Великого – и до Сталина, а потом с 2000 года до настоящего времени, когда у власти оказался Путин. Мы уже видели, как Эрнст Нольте и Франсуа Фюре пытались доказать, что немецкий фашизм и сталинский коммунизм – две стороны одной медали[412].
В Соединенных Штатах антироссийское направление исторической науки представлено двумя школами, которые в чем-то пересекаются, в чем-то расходятся, но, в конечном счете, предлагают одну и ту же версию. Первая школа защищает концепцию, предложенную историком Ричардом Пайпсом: это теория «патримониальности», «вотчинности» (читай патриархальности) российского устройства. История России рассматривается как история тирании; экономическая и политическая власть сосредоточены в руках одного человека, безраздельно властвующего над безответной массой рабов, и не важно кто они, крепостные или красные пролетарии. При коммунизме, как и при царизме, человек ничего не значит, частная собственность практически отсутствует, на все имеет право только властитель. По мнению Пайпса, 1917 год не был разрывом с прошлым, он создал «новое рабство» и означал возврат к древним российским традициям.
