Мэлор Стуруа - С Потомака на Миссисипи: несентиментальное путешествие по Америке
Таких в Сан-Франциско большинство. Разве иначе поднялся бы из пепла этот белокаменный красавец, разбросав по своим сорока холмам, словно сахар-рафинад, дома, кабаки, банки, разбросав, а затем вновь связав петлями дорог и вышивками парков? В Сан-Франциско не принято говорить о землетрясении, как в доме повешенного о веревке. Когда институт геополитических исследований попытался было провести опрос на эту тему, его постигло полное фиаско. Около восьмидесяти процентов жителей города и его окрестностей, протянувшихся вдоль залива Сан-Франциско, отказались отвечать на заданную тему и вернули анкеты незаполненными.
Да, в Сан-Франциско не принято говорить о землетрясении. Но отсюда вовсе не следует, что о нем не думают. Думать о землетрясении куда тяжелее, чем говорить о нем.
Вспоминается посещение Сан-Франциско в 1969 году. Тогда город, расположенный в заливе, бурно переживал свой очередной апрель. Распространился слух, что в ночь на 18 апреля в результате землетрясения Сан-Франциско, а возможно, и вся Калифорния исчезнут в волнах Тихого океана. Началась паника. Для того чтобы пресечь истерию, мэр города Джозеф Алиото с явным вызовом объявил: 18 апреля в пять часов утра у парадной лестницы Сити-холла состоится празднество, посвященное землетрясению 1906 года. К удивлению Алиото, около десяти тысяч человек, как раз столько, сколько должно погибнуть, по расчетам сейсмологов, пришли к мэрии. Началась феерия. Казалось, полиция вместо рутинного слезоточивого газа применила веселящий. Люди пили, пели, танцевали. Уличные актеры явно отбивали у исповедников паству, которая предпочла балаган часовне. Некий оратор под оглушительно-одобрительный гул толпы провозглашал:
— Я без ума, все мы без ума от нашего города, который способен смеяться над собой и веселиться перед лицом неминуемого конца!
В то утро в Сан-Франциско хрусталь и фарфор дребезжали от землетрясения, вызванного не силами природы, а необоримой силой человеческого оптимизма...
Нынешний апрель был много спокойнее. Меньше паники, но и веселья меньше. Красный Крест выпустил по традиции очередное издание руководства под заглавием, которое в переводе звучит примерно так: «Что такое землетрясение и как с ним бороться?» В кинотеатрах, тоже по традиции, показывали ленты, посвященные землетрясению. {Самая популярная из них — фильм «Сан-Франциско», в котором неотразимый Кларк Гэйбл, пробираясь сквозь развалины, находит сначала столь же неотразимую Жанет Макдональд, а затем обретает куда менее аппетитного бога.) Повинуясь традиции, я прошелся мимо отеля «Палас». 18 апреля 1906 года здесь остановился гастролировавший по Соединенным Штатам Энрико Карузо. Предание гласит, что администратор гостиницы застал великого итальянского тенора охваченным паникой. Карузо сидел в кровати и раскрытыми от ужаса глазами наблюдал, как танцуют по полу вывалившиеся из шкафов сорок пар его обуви. Администратор попросил певца взять себя в руки и спеть что-нибудь из окна, чтобы хоть как-то успокоить бесновавшуюся внизу толпу. Голос отказывался повиноваться Карузо. Он несколько раз начинал петь, но срывался или фальшивил. Однако в конце концов соловей взял в нем верх над трусом. Божественный голос зазвучал над безбожно обезображенным Сан-Франциско. И свершилось чудо. Люди стали приходить в себя. Утверждают, что никогда — ни до, ни после — Карузо не пел столь блестяще, столь вдохновенно, как в утро 18 апреля 1906 года...
На сей раз Карузо в «Паласе» не было. Окна отеля выглядели буднично, как бесцветные глаза филистера. Впрочем, не было и необходимости в Карузо. Сорок холмов, на которых стоит Сан-Франциско, ходуном не ходили.
В 1969 году, когда мэр Алиото устроил сатурналию у подножия Сити-холла, в летописи Сан-Франциско произошло событие, которое с не меньшей силой подчеркнуло жизненность города. Буквально накануне годовщины землетрясения было закончено строительство 52-этажного небоскреба на Керни-стрит, который и по сей день самое высокое здание в городе. Здесь разместилась главная, или мировая, как любят выражаться американцы, штаб-квартира крупнейшего во всей капиталистической поднебесной банка — «Бэнк оф Америка». Забравшись под козырек небоскреба в ресторан «Корнелия рум», напоминающий подвешенный в поднебесье аквариум, я любовался панорамой Сан-Франциско.
Ресторанный аквариум вибрировал, вибрировал слегка, но вполне достаточно для того, чтобы дать толчок беседе о землетрясении. Моим собеседником был местный бизнесмен. Он рассказал историю дедушки Джианнини, который с помощью городских зеленщиков и цветочников, вернее, манипулируя их вкладами, основал «Бэнк оф Итали». Землетрясение 1906 года чуть было не положило конец существованию банка. Он оказался на грани разорения. Единственный капитал, оставшийся в распоряжении Джианнини, состоял из золотых слитков стоимостью в восемьдесят тысяч долларов, спрятанных под паркетом в гостиной. Слитки были немедленно пущены в ход. За кассу встал сам Джианнини. Собственно, никакой кассы уже не было. Ее заменяли две бочки и перекинутая через ник доска. Давая погорельцам рискованные ссуды под грабительские проценты, Джианнини выкрутился. Со временем — в течение полустолетия — «Бэнк оф Итали» превратился в «Бэнк оф Америка», крупнейший банк Соединенных Штатов. Зеленщиков и цветочников Сан-Франциско это процветание, простите за каламбур, не коснулось.
Перебив собеседника, я заметил, что как раз в эти дни министерство финансов США объявило о начале продажи золотых запасов страны для поддержания пошатнувшегося доллара.
— Уж не собирается ли ваше казначейство повторить чудо дедушки Джианнини? — спросил я.
— Вряд ли это ему удастся. Долларовая лихорадка посерьезнее тихоокеанской расщелины.
— Вы имеете в виду дефект святого Андреаса?
— Нет, врожденные дефекты нашей экономической системы.
Мне показалось, что ресторанный аквариум на верхотуре «мировой» штаб-квартиры «Банк оф Америка» завибрировал сильнее обычного...
Повторяю, тот апрель в Сан-Франциско был сравнительно спокойным. Меньше паники, но и веселья меньше. Зато больше какого-то неосознанного беспокойства, щемящего предчувствия и томительного ожидания какой-то беды, не мгновенной, как гром среди ясного неба, а подползающей медленно, как удав к кролику, и посему еще более пугающей и невыносимой. И, конечно, знамения, ибо Сан-Франциско вольнодумен и легкомыслен, как Дон-Жуан, лишь до того момента, пока не появилась статуя Командора. Затем он становится суеверным, как донна Анна.
В том апреле «статуй Командора» в Сан-Франциско было хоть отбавляй. Ежегодный фестиваль цветения вишни, проходивший в «Японском центре» города, был омрачен новым обострением американо-японских отношений. Речь шла не столько о вишнях, сколько о протекционизме, о заносчивой йене, несбалансированном торговом сальдо, предстоящем визите премьера Фукуды и прочих «ягодах», явно отдающих горчинкой.
Вновь объявился так называемый «зодиакальный убийца», который вот уже в течение нескольких лет терроризирует город. На его счету тридцать семь нераскрытых убийств. В последнее время о нем не было слышно. Но вот в конце апреля газета «Сан-Франциско кроникл» получила от него весточку. «Я снова среди вас, — говорится в письме, нацарапанном печатными, от руки буквами. — Убивать людей куда занятнее, чем убивать животных. Я с нетерпением ожидаю хорошего кинофильма о себе. Интересно, кому поручат изображать меня?» Как видно, «зодиакальный убийца» не только опасен, но и тщеславен и к тому же прекрасно осведомлен о нравах и вкусах Голливуда.
Знамения, знамения. 11 апреля вспыхнул пожар на сорок третьем этаже башни гостиницы «Хилтон». Клубы черного дыма, простроченного огненными искрами, заволокли Эллис-стрит и Мэзон-стрит, скрыв от глаз пешеходов охваченную пламенем хилтоновскую башню. Жизнь словно прокрутила в реальности кадры катастрофы из кинофильма «Адская башня», который был снят в этом городе несколько лет назад. А ночью того же дня были похищены драгоценности на рекордную для Сан-Франциско сумму в два с половиной миллиона долларов. Сценарий ограбления был вполне голливудским. Буквально на следующий день некая Филлис Тейлор зарезала своего пятилетнего сына и отравила десятилетнюю дочь, заподозрив, что они «дети сатаны». Выяснилось, что убийца не какая-нибудь темная баба, а ученый-химик из исследовательской лаборатории местного филиала «Дженерал моторс». И в этой трагедии, американской трагедии, было нечто голливудское, на популярную сейчас тему об «эксорсисме», то есть «изгнании дьявола». Нет, недаром, совсем недаром и неспроста ждет «зодиакальный убийца», когда голливудская «фабрика снов» увековечит его кровавые похождения в Сан-Франциско! Интересно, кому поручат эту роль и за сколько?
Но самые страшные знамения были еще впереди. Неожиданно разнесся слух, что городская святыня — картина «Сан-Франциско, июль 1894 года» будет продана с молотка и навеки покинет берега Байя де магнифисенция тременда. На всякий случай я поспешил попрощаться с ней. Она выставлена в антикварной лавке «Джон Хауэлл букс» на Пост-стрит. Картина принадлежит кисти художника Джорджа Генри Бэрджесса. Бэрджесс был англичанином. Он родился в Лондоне в 1830 году в семье врача. Приехав в Сан-Франциско, Бэрджесс посвятил всю свою жизнь этому городу, рисуя его урбанистические пейзажи и именитых жителей.
