Константин Симонов - Разные дни войны. Дневник писателя, т.2. 1942-1945 годы
Однако нашему хозяину ужо было море по колено.
– Я вам все расскажу, – говорил он, – и все покажу. Вот вчера через Сож перелез. Покажу и где я перелез, и как перелез – по штурмовому мостику. А потом пойдем в роты или к артиллеристам. Противотанковые пушки у меня уже на том берегу. Посмотрим мои пушки. Только вчера переправился через Сож, но зацепился. Перешел и зацепился. Командные пункты батальонов у меня на том берегу. Но я туда скоро и командиров полков вытолкну. Все там будут. Все вам покажу…
Он говорил как человек, к которому явились гости на только что полученный дачный участок: «Вот здесь у меня будет сад, а тут огород. А тут мы елочки посадим. А тут у меня будет клубника!» Полковник хотел нам показать все, что ему приходило на память, а заодно, наверное, свою храбрость.
Мне стало не по себе. В таких случаях уже ничего не поделаешь, надо не отставать, ходить, ползать, перебегать; и вдобавок, отдышавшись от всего этого, надо успевать делать вид, что тебе интересно всюду, куда бы тебя ни повели, хотя душа у тебя уже давно в пятках.
Перед новой рюмкой «племянница», стараясь сделать это понезаметней для нас, дернула полковника за рукав. Но он посмотрел на нее своими веселыми черными глазами, подмигнул и, хлопнув крепкой рукой по ее объемистой спине, сказал:
– Это посошок на дорожку!
Мы выпили посошок на дорожку и вышли во двор. Полковник показал на «виллис»:
– Мой «виллис».
– Мы на своем поедем, – сказал я.
– Нет, ваш здесь поставьте. Вы же на нем из Москвы ехали?
– Из Москвы.
– Еще разобьют его там, на переправе, а вам обратно ехать. Вы уж его поберегите. Пусть лучше, если что, мой разобьют.
Полковник говорил о нашей машине так заботливо, словно его беспокоила только ее, а отнюдь не наша сохранность.
Мы сели в «виллис». Впереди водитель и полковник. Сзади – мы с Капустянским и автоматчик.
В ту секунду, когда водитель нажимал на стартер, из дома выскочила «племянница» в наспех натянутой, незастегнутой, колом сидевшей на ней шинели, пилотке и с санитарной сумкой через плечо. Выскочила и бросилась к «виллису».
– А ты куда? – сердито сказал ей полковник. Но, не выдержав мгновенной суровости, тут же весело подмигнул.
– Я вас не пущу туда одного, товарищ полковник, – твердо сказала «племянница».
– То есть как – не пустишь? – подмигнул полковник, на этот раз не ей, а мне: смотри, мол, какая – пускать меня не хочет!
– Я вас без себя не пущу, товарищ полковник. Я обязана с вами.
– Поехали, – сказал полковник водителю.
Но водитель, возможно, не без тайного умысла снова и снова безуспешно нажимал на стартер.
– Не можешь ехать, так я с Николаем поеду! Слезай с машины, – сказал водителю полковник.
– Сейчас заведется, товарищ полковник, – сказал водитель.
– Потеснитесь, – сказала «племянница», занося одну ногу в «виллис» и довольно решительно подпихивая Капустянского боком. – Я с вами рядом сяду.
– Где же ты сядешь? Тесно им с тобой.
– Тогда я на крыле поеду, – сказала «племянница».
– Ну ладно, садись, – сказал полковник.
Мы двинулись и вскоре были на берегу Сожа.
Сейчас, записывая все это, я смеюсь. Но в тот момент мне было совсем невесело. Сож здесь неширокий, шагов сто – сто двадцать от берега до берега, но это быстрая и довольно глубокая река. Саперы ниже по течению ставили ряжи, строили мост. Пока что через реку был перекинут только штурмовой мостик – узкий, с двумя веревками вместо перил по бокам. Посредине реки, когда по этому штурмовому мостику шли люди, он уходил под воду, и они оказывались в воде по щиколотку и даже по колено. Плацдарм на том берегу, как нам еще по дороге сказал полковник, пока был совсем небольшой, шириной около трех километров, а глубиной метров восемьсот – тысячу.
Когда мы подъехали и вышли на берег, с того берега, с плацдарма, перебрасывали тяжелораненых. Солдаты тащили их на шинелях и на середине реки иногда поневоле зачерпывали в эти шинели воды, потому что мостик под тяжестью двух несших и третьего, лежавшего на шинели, прогибался так, что вода оказывалась выше колен.
Как только мы слезли с «виллиса», полковник, как я убедился, никогда не забывавший о сохранности материальной части, сразу же сказал водителю:
– Давай гони отсюда скорей, стань с ним подальше. А то разобьют тебя к черту. Сейчас он бить начнет, – когда «виллис» отъехал, и подмигнул нам с Капустянским.
«Он» не замедлил выполнить предсказание и действительно начал бить. Мины стали рваться на берегу, сперва левее нас, потом правей. Переправа раненых приостановилась, а полковник, не двигаясь с места, стоял рядом с нами.
У меня было нелепое одновременное чувство и стыда и страха. Кругом люди благоразумные залегли, за исключением саперов, продолжавших ниже по течению ставить ряжи. На мостике движение прекратилось. Мины, попадавшие в воду, поднимали фонтаны. Мне хотелось лечь, но полковник продолжал стоять. Не знаю, сколько б мы так простояли, если б не «племянница».
– Товарищ полковник, – сказала она. – Пойдемте на КП полка. Вы здесь не можете быть.
– Почему это я не могу здесь быть? – сказал полковник, и снова подмигнул нам. – Я наблюдаю за переправой. Почему это я здесь не могу быть?
– Вам здесь не положено стоять, товарищ полковник, – сказала «племянница».
– Много ты понимаешь, – сказал полковник. – Боишься, так поезжай домой. Только скажи, чтоб он обратно сюда приехал.
– Никуда я не поеду, – сказала «племянница». – Вам здесь не положено быть, товарищ полковник. Идите на КП полка.
– Ну хорошо. Пойдем, – вдруг миролюбиво сказал полковник, но пошел не назад, на КП полка, а вперед, к штурмовому мостику.
Мы пошли за ним. Но «племянница» забежала вперед.
– Вы же всю ночь до утра там были, товарищ полковник. Зачем вы опять идете? Вам там не положено быть, – упорно повторяла она.
Но полковник шел, нисколько не сердясь на нее, в прекрасном настроении.
Так мы перешли через штурмовой мостик: полковник, «племянница», я, Капустянский и автоматчик.
Землянка командира батальона на том берегу была не ахти какая, крытая даже не бревнами, а просто досками, присыпанными сверху землей. Но все же как-никак это была яма в земле, и притом вырытая на обратном от противника скате. Мы немножко посидели здесь с полковником, который стал рассказывать мне разные подробности о вчерашнем бое, а Капустянский тем временем снял двух отличившихся автоматчиков, кусок берега и переправляемое на плоту орудие. Словом, сделал все, что полагается в таких случаях фотокорреспонденту.
Командира батальона в землянке не было. Он ушел в одну из рот. Полковник рассказал мне все, что собирался, и, согревшись, забеспокоился своим бездействием.
– Поищем командира батальона, – сказал он мне и подмигнул – Может быть, это только разговор, что он в роте. А сам взял да на тот берег во второй эшелон ушел.
Сидевший в землянке политрук запротестовал против этого обидного для комбата предположения.
– Все равно пойдем посмотрим, – сказал полковник.
– Что ж, пойдем, – сказал я.
Мне не хотелось вылезать из землянки, но я почувствовал себя беззащитным перед сокрушительной энергией этого человека и уже понял, что все равно в такой день, как сегодня, он поведет нас всюду, куда ему войдет в голову.
– А мы так пойдем, – сказал полковник и, подмигнув мне, повернулся к командиру батальона. – А ты, если боишься, не ходи. Ты мне там не понадобишься. У тебя свои дела есть, ты тут и сиди!
После этого командир батальона замолчал и пошел вместе с нами.
Сначала все было тихо, но потом как раз там, где начиналась вырубка, на открытом месте, немцы, как и предупреждал командир батальона, начали обстрел. Пришлось несколько раз лечь.
Пока мы шли, «племянница» несколько раз забегала вперед. Мне казалось, что она старается прикрыть собой полковника. И хотя при минометном или артиллерийском обстреле никто не может сказать заранее, с какой стороны надо прикрыть человека, сзади или спереди, но даже у хорошо знающих это остается инстинктивное чувство, что ты прикрываешь своим телом человека, когда идешь впереди него. Так она и старалась поступать.
После того как мы несколько раз прилегли и дошли примерно до середины открытого участка, впереди густо разорвались мины. Полковник, с которого, как мне показалось, соскочил хмель, пошел дальше, ускоряя шаги. Но «племянница» ухватила его за полу шинели и закричала:
– Товарищ полковник! Не ходите! Вы не имеете права!
До этого полковник велел нам, как он выразился, рассредоточиться, и мы шли шагах в десяти друг от друга, но, когда она вдруг остановила его за полу шинели, я невольно наскочил на них. Она не заметила или не подумала об этом, и я вдруг услышал, как она сказала:
– Не ходи, родимый, не ходи, убьют тебя!
А потом, уже заметив меня, опять крикливо и громко:
– Товарищ полковник! Не ходите!
Полковник резко вырвал у нее полу шинели и быстро пошел вперед.
