Сергей Лесков - Умные парни (сборник)

Река Эльба как линия, разделяющая войска союзников, была определена заранее. Ведь разгоряченные боями и полные амбиций союзники могли поколотить друг друга. Поскольку сил на Западном фронте у немцев было меньше, чем на Восточном, то американцы и англичане вполне могли успеть к Берлину и взять его в кольцо, на чем настаивал Черчилль. Но Эйзенхауэр, когда посчитал возможные жертвы, сказал: «100 тысяч солдат – слишком дорогая цена за престиж, если учесть, что нам все равно придется отходить назад к Эльбе». При штурме Берлина погибло 500 тысяч советских солдат, но для нас такие жертвы исключительными не считались. Чуть позже советские политические руководители воспрепятствовали освобождению американцами Праги, где вспыхнуло восстание, и промедление обернулось смертью десятков тысяч наших солдат…

5 мая 1945 года на Эльбе состоялась встреча советских и американских войск. Командующий американской группировкой генерал Омар Брэдли собрался с визитом к маршалу Коневу. Американские офицеры, чтобы не уронить честь флага, посоветовали ему выпить флакон масла, потому что все предыдущие сцены братания с русскими заканчивались тем, что джипы привозили домой в стельку пьяных американцев. Конев поднял первый тост за здоровье Сталина, Черчилля и Рузвельта, не зная, что американский президент три недели как умер. Выяснилось, что больше одной рюмки маршал из-за язвы не пьет, и мучения Брэдли оказались напрасны. Но генерал был поражен русским ансамблем танца и выпытывал, где Конев раскопал таких красоток. «Это обычные девушки, – скромно ответил маршал. – В Красной армии все девушки такие». Когда Конев приехал к американцам с ответным визитом, он был изумлен феноменальной игрой на скрипке худенького солдатика. «Потрясающе! – кричал маршал. – Где вы выкопали такого гения?» «Это рядовой американский солдат, – скромно ответил Брэдли. – У нас все такие». Рядовым солдатом оказался величайший скрипач Яша Хейфец, которого американские офицеры, чтобы поразить Конева, на один день привезли из Парижа. Стоит ли говорить, что родом Яша Хейфец был из Одессы.

С язвой маршала Конева связана еще одна любопытная история. Когда он был верховным комиссаром Вены, к нему привели известного немецкого врача. Тот, прочитав историю болезни, заметил свысока, что русского генерала довели до критического состояния плохие доктора. Конев попросил немца не учить жизни и не читать нотации, а, если может, назначить курс лечения. Врач оказался толковым – маршал быстро пошел на поправку. Впоследствии Конев решил разузнать о судьбе спасителя. Выяснилось, что вскоре этот врач был осужден Нюрнбергским трибуналом как военный преступник за эксперименты на людях.

Так уж получилось, что мерилом гениальности военачальника в нашей стране стала его решимость спорить со Сталиным. Вероятно, это больше говорит о нас самих, чем о военачальнике и о Сталине. Так или иначе, в 1942 году Жуков и Конев несколько часов в Кремле не давали Сталину согласия на переброску своих войск из-под Москвы в Сталинград. Сталин был в крайнем раздражении, генералов долго мариновали в приемной: «Передумали? Есть у вас что-то новое, чтобы доложить товарищу Сталину?» И они каждый раз отвечали: «Нет, не передумали и никаких других соображений не имеем».

Вряд ли Конев относился к Сталину с подобострастием и уж конечно не верил в его военный гений. Во время наступления немцев на Москву в 1941 году Сталин в истерике позвонил на Западный фронт и говорил о себе в третьем лице: «Товарищ Сталин не предатель, товарищ Сталин не изменник, товарищ Сталин честный человек, вся его ошибка в том, что он слишком доверился кавалеристам, товарищ Сталин сделает все, что в его силах, чтобы исправить положение». Уже потом, когда положение на фронтах было выправлено, Сталин стал другим – спокойным, уравновешенным, источавшим уверенность.

Конев судил о Сталине беспристрастно, видел его положительные и отрицательные стороны. Конев говорил, что знания вождя были поверхностными и в отношении оперативной обстановки неглубокими. Но в общей стратегической обстановке Сталин разбирался обстоятельно, быстро улавливал перемены. Совещания в Ставке проходили спокойно, каждому разрешалось курить в присутствии Верховного главнокомандующего, и никто, как любят показывать в фильмах, не стоял перед ним навытяжку, хотя доклады делали стоя. Своих маршалов во время войны Сталин берег, но опасался: «Пока пусть, придет время, в два счета укоротим». После войны все маршалы были разбросаны по огромной советской империи подальше от Москвы и друг от друга.

Генералы, которым не было равных на полях сражений, вчистую проигрывали генералам аппаратных интриг. Во время войны Сталин, как писал Константин Симонов, не давал в обиду командующих фронтами, поднимал их авторитет, брал под личную защиту перед партийными бонзами, зная им цену. Хрущев, оказавшись очередным «партийным оком» на фронте, которым командовал Конев, услышал пренебрежительное: «Не мешайте, Никита Сергеевич, сами разберемся!» Такие эскапады политиками не забываются. После устранения Жукова Хрущев принялся за Конева, который возражал против стремительного сокращения армии и акцента исключительно на ракетно-стратегических войсках в ущерб всем другим видам вооруженных сил.

Конев писал: «А если восторжествует голос разума народов и ядерное оружие будет запрещено? Тогда решающую роль будут играть армии, оснащенные современной техникой». Не надо быть военным стратегом, чтобы понять: история подтвердила правоту маршала Конева, и современная российская армия спешно наверстывает упущенное. Но Хрущев (в отличие от Сталина) слушать оппонентов не умел. На совещании он резко кричал на Конева: «Чего ты документ не подписываешь? Министр уже подписал!» Конев отвечал: «Я подписывать не буду, у меня свое мнение». Последний их разговор закончился обещанием Хрущева: «Я тебя поставлю на колени!» Таких слов овеянный боевыми победами маршал ни от кого в жизни не слышал…

Поймал себя на странном чувстве: слишком часто действия политических лидеров в нашей стране вызывают эстетическое, моральное неприятие, но действия военных, пусть нередко жесткие и даже жестокие, кажутся по-человечески понятными и приемлемыми. Может быть, это общее свойство истории, но у нас эта закономерность просто режет глаз. Если политика это шахматная игра, то генералы в России волею судеб почти всегда приносятся в жертву. Бытует мнение, что их и нельзя допускать в политику – дров наломают. Но в Америке одним из самых достойных президентов стал генерал Эйзенхауэр, во Франции – генерал де Голль, да и Черчилль на Первой мировой в окопах сидел. А у нас несколько десятилетий после войны у власти стояли деятели, которые во время войны профессионально мешали воевать. Не исключено, в этом одно из многих и кардинальных отличий двух политических систем.

Но, когда надо, политики легко возвращали генералов из опалы. Генералы, так было еще с Суворовым, которого цари дергали, как Петрушку, всегда готовы послужить Отечеству. В 1961 году, когда в ГДР начались волнения и стала возводиться Берлинская стена, Хрущев сказал: «Надо сделать ход конем». Он предоставил маршалу Коневу свой личный самолет, чтобы поскорее доставить его в Берлин. Советские и американские танки сутки стояли друг против друга на Фридрихштрассе. Главнокомандующим сухопутными войсками США в Европе был хорошо знакомый Коневу генерал Омар Брэдли. Когда Конев прибыл в Берлин, танки развернулись и отошли на позиции.

В 1967 году маршалу Коневу исполнилось 70 лет. Тогда состоялась их последняя встреча с маршалом Жуковым. Эту встречу описал Константин Симонов: «Судьба сложилась так, что на долгие годы их отдалили друг от друга обстоятельства, носившие драматический характер для обоих. А если заглянуть еще дальше, в войну, то и там жизнь, случалось, сталкивала их в драматической обстановке. Однако при всем том в народной памяти о войне их два имени чаще, чем чьи-нибудь другие, стояли рядом. И когда на вечере оба эти человека обнялись впервые за многие годы, то на наших глазах второстепенное стало второстепенным с такой очевидностью, что нельзя было не порадоваться».

И еще Жуков вспомнил, как в молодости они вместе служили в Белорусском военном округе под началом командарма 1-го ранга Иеронима Уборевича, репрессированного в 1937 году. Уборевич очень ценил Конева и называл его почему-то «Суворов».

Когда СССР распадался, выяснилось вдруг, что на закате своей истории государство осталось без героев. Очень популярным стал тогда афоризм о том, что несчастлива та страна, которая нуждается в героях. Мне думается сейчас, что оно, может быть, и так, но совершенно точно, что та страна, которая не имеет героев, серьезно больна, а если и счастлива, то это счастье, как у идиота.