Долгое отступление - Борис Юльевич Кагарлицкий
Внутри самого капитализма, под влиянием его собственного развития возникает и стремительно растет государственный сектор в экономике. Это происходит задолго до того, как требования национализации, провозглашаемые социалистами, стали доминировать в политической повестке. Государство, отмечал Энгельс в конце XIX века, «вынуждено взять на себя руководство производством. Эта необходимость превращения в государственную собственность наступает прежде всего для крупных средств сообщения: почты, телеграфа и железных дорог»[377].
Коллективные потребности и коллективное потребление подразумевают и коллективную собственность. Транспорт, водоснабжение, энергетика, обеспечение экономики базовыми ресурсами, необходимыми для самого ее существования, не говоря уже о науке, здравоохранении и образовании, относятся к числу таких сфер. Совершенно не обязательно, чтобы речь шла о централизованном государственном контроле. Очень многие задачи наилучшим образом решаются на местах, через демократические органы власти, сформированные на региональном и муниципальном уровнях. Формы социализации могут быть разными, как и вытекающие из этого методы управления, но так или иначе не может быть серьезной левой альтернативы, даже реформистской, не ставящей подобные вопросы. В середине XX века под давлением объективной необходимости большая часть индустриально развитых стран сделали шаги в этом направлении, но неолиберализм почти повсюду привел к масштабной волне приватизаций. Совершенно очевидно, что теперь уже и процесс приватизации должен быть обращен вспять, не ради торжества левой идеологии, а ради торжества здравого смысла. Таким образом, напрашивается расширение общественного сектора (в первую очередь в сырьевых отраслях, наукоемких производствах, транспорте и коммуникациях, непосредственно работающих на обеспечение общественных благ), возвращение государству стратегических предприятий и общественных служб, отобранных у него в ходе приватизации.
ЧТО ДЕЛАТЬ?
Стремительно развившаяся в конце XX века финансиализация капитализма превратила банковский сектор, который был просто одной из отраслей хозяйства, в силу, контролирующую развитие других сфер экономики, и в фактор массовой занятости и организации повседневной жизни людей. По сути дела, финансовая инфраструктура в XXI веке стала частью системы жизнеобеспечения городского населения большинства стран. И отсюда столь же неминуемо возникает потребность в социализации финансов, по сути, уже начавшей происходить в ходе кризиса 2008–2010 годов. Однако меры по государственной поддержке и реорганизации банков, проведенные правительствами как на Западе, так и в России или Латинской Америке, проводились за счет общества в интересах капитала. Они показали, что собственники и ориентированный на максимизацию прибыли менеджмент не справляются со стихийными процессами и силами, которые они сами же породили. Национализация банков, признанных необходимой частью воспроизводства системы (too big to fail), встает в порядок дня. Необходимым следствием такой политики станет демократизация кредита и превращение финансовой инфраструктуры в часть упорядоченной системы общедоступных услуг для граждан и предприятий.
Растущий общественный сектор необходим не только для того, чтобы оптимизировать процессы коллективного использования ресурсов. Его важнейшая задача состоит в том, чтобы дать гражданам полноценный контроль над экономическими и социальными процессами. В свое время еще Троцкий писал, что суть социализма в том, чтобы на основе передовых технологий сформировать экономический порядок, когда труд не нуждается в принуждении, не требует «иного контроля, кроме контроля воспитания, привычки, общественного мнения. Нужна, говоря откровенно, изрядная доля тупоумия, чтоб считать такую, в конце концов, скромную перспективу „утопичной“»[378]. В XXI веке требованием времени становится демократизация принятия решений в общественном секторе, открытость и прозрачность всех процедур, принятие общих правил, регулирующих работу государственных предприятий.
По той же причине социализация экономики вовсе не обязательно должна принимать форму огосударствления. Несомненно, именно в национализации частной собственности марксисты со времен «Коммунистического манифеста» видели решающий инструмент социалистических преобразований. Однако уже Маркс и Энгельс недвусмысленно предупреждали, что собственность является не более чем юридической формой, за которой скрываются определенные производственные и общественные отношения. Именно в изменении этих отношений состоит социальный смысл революции: «Государственная собственность на производительные силы не разрешает конфликта, но она содержит в себе формальное средство, возможность его разрешения»[379].
Реализация данной возможности, как и любой другой, зависит от деятельности людей и от их способности сформировать новые институты, соответствующие их потребностям. Национализация промышленных предприятий, финансовых учреждений, частных поместий и культурных ценностей неминуемо ставила перед обществом не только вопрос о том, как эффективно всем этим управлять, но и о том, в чьих интересах и как будут приниматься решения.
«Чтоб стать общественной, частная собственность неминуемо должна пройти через государственную стадию, как гусеница, чтоб стать бабочкой, должна пройти через стадию куколки, — писал Троцкий. — Но куколка не бабочка. Мириады куколок гибнут, не успев стать бабочками»[380]. На протяжении XX века уже был накоплен богатый опыт развития муниципальных предприятий, работающих в тесной связке с общественным самоуправлением. Сегодня мы можем, конечно, видеть ограниченность представлений о рабочем контроле, типичных для начала XX века, когда самоуправление сводилось к проходившим время от времени собраниям сотрудников предприятия, иногда вмешивающимся в технические вопросы, которые надо было доверять специалистам, а иногда, наоборот, самоустранявшихся от решения вопросов развития, сводя свою роль к избранию руководства.
И все же самоуправление трудовых коллективов отнюдь не было утопией даже в индустриальную эпоху, несмотря на очевидные проблемы с ограниченной компетентностью работников. Карл Каутский подчеркивал, что обобществление производства «должно быть осуществлено на основе господства демократии и внутри предприятия, то есть на основе демократического управления предприятием при участии рабочих с одной стороны потребителей — с другой»[381]. Однако социал-демократия никогда не ставила вопрос о производственном самоуправлении как практический, даже тогда, когда под ее руководством происходила национализация компаний. В лучшем случае речь шла о правах профсоюзов, гарантиях условий труда и занятости в общественном секторе.
В свою очередь, Лев Троцкий, находясь в изгнании, активно поддерживал идею экономической демократии: «В условиях национализованного хозяйства качество предполагает демократию производителей и потребителей, свободу критики и инициативы, т. е. условия, несовместимые с тоталитарным режимом страха, лжи и лести»[382]. Однако в годы, когда он был у власти, в том числе занимаясь и хозяйственными вопросами, Троцкий, напротив, настаивал прежде всего на жесточайшей дисциплине и централизации, порой даже милитаризации в деле управления промышленностью. И это далеко не случайно. Задачи, порожденные необходимостью мобилизации индустриального производства в условиях военных действий, когда ни рыночные стимулы, ни привычные методы менеджмента, ни демократический механизм не работали, приходилось решать административными и командными методами.
Тем не менее во время испанской революции 1936–1939 годов в Мондрагонских кооперативах или в Югославии при Иосипе Броз Тито предприятия, управляемые выборными органами, оказывались вполне способными эффективно организовать производство. Таким образом, утверждать, будто все попытки рабочего самоуправления заканчивались неудачей, было бы неверно. Ограниченность самоуправленческого социализма, однако, состоит в том, что он не только оставляет за
