Михаил Веллер - Друзья и звезды
И глядя сейчас на Генделева, я беру телефонную трубку и говорю, что решительно рекомендую: есть совершенно элитный поэт, у которого сборники выходили только за границей, которого глубоко ценит литературная общественность Москвы, и начинаю перечислять имена всех на свете, начиная с Андрея Вознесенского: Владимира Сорокина, Андрея Макаревича, Александра Кабакова и так далее.
— Кстати, Михаил Самуэлевич сейчас сидит рядом со мной, ему будет приятно, если вы скажете ему это сами. — И даю Генделеву трубку.
Генделев слушает, и выражение на его лице приближается к оргазму. Потому что Борис Пастернак приглашает заходить завтра, извиняется, что до сих пор ему не позвонил, и вообще ценит крайне, крайне высоко, книгу издадут за три месяца.
Прикол в том, что полторы недели назад при встрече я ему Генделева рекламировал, как коммивояжер мазь от всех несчастий. Но на момент разговора Мишка этого не знал.
И в результате через полгода выходит очень красивый и толстый сборник. Он такой квадратный, он такой зеленый, он в таком каком-то бархатистом, но твердом переплете с золотым тиснением на такой белой бумаге. И там на пятистах пятидесяти страницах все лучшее, что Генделев за всю жизнь написал. Полное избранное. И называется: «Неполное собрание сочинений».
Пир гремел в несколько смен. Генделев надписывал стопы книг. Самыми любовными словами. Почерк у него был еще хуже, чем у меня. Но у меня он угловатый, а у него какими-то такими размашистыми кругами. Такой почерк чаще всего у врачей с годами вырабатывается, когда им приходится много заполнять историй болезни.
Он сделался светским человеком. Посещал выставки и вручение разнообразных премий. Мгновенно оказывался со всеми на короткой ноге.
И с годами очень полюбил одеваться. Может, он это всегда любил, но возможностей не было. Так украшают себя маленькие некрасивые люди, отлично знающие неказистость своей внешности, над ней посмеивающиеся, ее обыгрывающие — и при ней отлично живущие. «Какой я страшненький», — говорил он зеркалу: но был чрезвычайно выразителен и привлекателен в своем нетипичном едком обаянии, черт возьми!
Он шил не очень дорого, не у самых дорогих в Москве портных (на это у него просто денег не было) какие-то эксклюзивные изысканные костюмы. Носил кремовые шелковые сорочки. Обожал галстуки-бабочки. Леня Ярмольник однажды принес ему в подарок две коробки, два планшета бабочек. Один планшет — дюжина разноцветных шелковых галстуков-бабочек, а второй — энтомологический аналог — коллекция из дюжины реальных красивых бабочек, которые в планшете точно такой же формы и размера сидели на булавках. Это выглядело необыкновенно художественно.
А шляпы! У него была коллекция котелков. Котелков там было штук десять. Вот он иногда на нас на всех надевал котелки, устраивал из нас какую-то композицию, и эта композиция осталась на фотографии, где Аксенов, Макаревич, Соловьев, я и еще группа заговорщиков выглядим словно партия РСДРП(б) на дагерротипе в 1903 году. Подпольная сходка со спиртным.
Однажды Макаревич купил какой-то суперстильный костюм, баснословно дорогую сорочку и, слегка посмеиваясь над собой, заметил: «Я одет, как Генделев!»
Все чаще он уезжал на несколько месяцев в Израиль, латать здоровье. Его приводили в порядок, накачивали гормонами, прокачивали и кровь, и лимфу, оперировали. Он возвращался почти новенький и начинал опять бесчинствовать.
Владимир Вишневский в череде коллег говорит слова про Генделева на вечере его поэзии.
Это ему в огромной мере принадлежит заслуга устройства так называемого «Аксенов-феста». Впервые это произошло в 2007 году. Нашему главному достоянию Аксенову исполнилось 75 лет. А поскольку тогдашний мэр Казани был не просто другом — он был с юных лет поклонником и фанатом Макаревича, а Макаревич был другом Аксенова и другом Генделева же, который был просто лучший друг всех, то возникла идея: в Казани (в конце концов, Аксенов родом из Казани — это украшение Казани) устроить там ему юбилей. А поскольку всё это очень трудно утрясти, трудно организовать, трудно совместить — смета, места, приемы и так далее — именно Генделев, который уже пыхтел и задыхался каждые 100 метров, брал организационную увязку на себя.
Генделев раздает автографы на презентации своей книги. Сзади — друг Паша Лунгин.
Его последний поэтический вечер стал последним, который посетил Андрей Вознесенский. Два больных, с трудом передвигавшихся человека забыли о болячках.
— Андрюшенька, спасибо, что пришел, — обнял его Генделев.
— Мишенька, гениальные стихи… — тихо сказал Вознесенский.
И этот поганец, в смысле Генделев, суя в ноздри раздвоенный шланг кислородной колонки, в рот иногда норовил ткнуть сигаретку на затяжку.
Его старшая дочь вышла замуж — и примерно в то же время родилась младшая — от «младшей жены», статной красавицы блондинки моложе его на какую-то четверть века. К младенцу наняли няню — и более ни в чем жизнь дома не изменилась. Такое ощущение, что няню больше заняли по кухне для гостей, чем хлопотами по ребенку.
Здоровье, которое восемь месяцев копилось в Иерусалиме, спускалось за четыре месяца осенне-зимнего московского разгула. Нельзя же любить друзей, и при этом не выпить и не закусить.
В израильском госпитале ему пересадили легкое. Оперировали успешно, но ресурс организма был исчерпан.
Он лежит на кладбище Геват Шауль, на горе над Иерусалимом.
На его поминках через 40 дней была масса народа. Мансарда была забита. Прилетели из разных стран. Народ не помещался. Только там можно было увидеть, как бомж пьет коньяк из одного стакана с Березовским, потому что посуды не хватает.
Он был Поэт и жил как Поэт. Сказать о ком другом это было бы банальностью, а вот о нем — правда. Редкий случай. Вот был некий центр литературной жизни, литературного притяжения, московского литературного слоя — что было так характерно для XIX века, потом для 20-х — 30-х годов века XX. А сейчас этого больше нету вообще. Он был последний из могикан.
И веселый, даже когда злой. Необыкновенной витальности человек. Когда мы собираемся его помянуть, что-то никакой скорби не получается, одни хорошие воспоминания и хорошее настроение. Его здесь нет, а все его настроение осталось здесь. И пьем мы за него, чокаясь как за живого.
И даже если я погибот всей любви невыносимойиз пасти бьет еще языксухой как спирта пламень синий
и если я погиб погибпогиб еще достанет силыпривстать на голос над Россиейна мостик вороной дуги
что я еще смогу посметьеще закинуться из крыльевчтобы бессмертие и смертьпо обе стороны раскрылись
а две последние слезыя положуна дневокзалаи синим пламенем языкеще я высунукак жало
Приложение
Дас ист культуриш
1. Что есть культура? В широком смысле слова. Культура есть совокупность продукта, произведенного человечеством, — материального, интеллектуального и духовного.
2. Культура включает в себя все здания, автомобили, станки и самолеты. Мебель, одежду и бытовую технику. Зонтики и авторучки. Заводы и ателье. Совокупность материально-предметного продукта.
А также знания их технологий. Всю сумму знаний, даваемых школой, институтом, аспирантурой, НИИ, лабораториями и кафедрами. Все, что написано во всех книгах, хранящихся во всех библиотеках мира. Совокупность информационного продукта.
3. А также все структуры отношений общества, всю ментальность, обряд, ритуал, свод законов, нравственную систему, представления о добре и зле. Все это включает в себя человеческая культура вообще и культура конкретной цивилизации, или группы стран, или страны, этноса, народа, в частности.
Ценностная ориентация. Шкала престижей. Система моральных ценностей, предписаний и табу. Привычки, обычаи, манеры.
Язык, объем лексики и частотность употребления, грамматика. Все это входит в культуру, является ее аспектами и секторами.
4. Говоря жестче:
Культура включает в себя морально-этическое структурирование общества и личности.
Морально-этическая структура личности и общества взаимообусловлены друг другом, соответствуют друг другу, определяют друг друга. Из того, каков каждый — складывается мораль и этика всего общества, а общество своей моралью и этикой стремится отштамповать каждого по своей матрице. Иначе оно и не может существовать. Морально-этическое единство и согласие членов общества есть необходимое условие его существования.
