Проза. Статьи. Письма - Александр Трифонович Твардовский
— Но зачем же ты его толкнул взять от врача свидетельство?
— Да ведь я же ему говорил, что нельзя без оснований, нужны основания.
И так далее.
* * *
Перед вечером явился Андрей Кузьмич.
— Здравствуйте!
— Здравствуйте! — отозвался счетовод.
Андрей Кузьмич остановился на пороге, оглядывая присутствующих.
Он, видимо, думал застать меня одного.
В канцелярии было несколько человек, толкавшихся без нужды. Степан Кравченков, сторож и Антон Жуковский. Они нехотя курили и перебрасывались шутками. Я их всех спросил, что кому нужно.
Они попрощались. Счетовод, воображая, что я совместно с ним выпроваживаю посетителей, состроил что-то такое.
— А вам не пора домой? — спросил я.
Он как бы не понял.
— Нет, я еще могу посидеть.
— Нет, вы идите.
— Если есть секреты… — И он нехотя поднялся.
Андрей Кузьмич с благодарностью посмотрел на меня. Вероятно, потому, что я шел ему навстречу, он не стал ломать комедии и просто начал.
— Вы меня спросили, чего я был в такое время в амбаре. Стоило спросить, — усмехнулся он. — Так вот, я ходил в воры.
— Как так в воры?
— А так, с мешочком. Овсеца хотел пудик-другой нагрести. Ключ мне доверили от общественного достояния, так я хотел попользоваться.
Я молчал. Тогда он заговорил другим тоном:
— Сгрезилось мне, что вот возьму пуд овса, и никому от этого не похужеет — не получшеет. Вот, думаю, я дурак — не воспользуюсь, а другой бы на моем месте воспользовался и чести не потерял бы. Прохор Андреевич в кооперации вагонами добро воровал, а чести не потерял, хотя все знали. У нас это считается — казенное. В амбар к соседу залезть — позор, а казенное — не позор. Думаю, и не узнает никто. Так и пошел с мешочком. И когда только овес горячий нащупал, тогда схватился.
Я еще молчал, обдумывая эту историю.
Андрей Кузьмич снова заговорил:
— Делайте со мной что хотите. Виноват перед всеми.
У всех по зерну украсть хотел… Ключик могу сдать сейчас.
— А почему ты мне вчера не сказал?
— Вчера я выпивши был, — вразумительно пояснил он. — Вчера ты подумал бы, что я только под мушкой признался. А я признаюсь в трезвом состоянии.
Это правильно, решил я и, вздохнувши, сказал:
— Ладно, товарищ Дворецкий! Ключ останется при тебе. Послезавтра, прорастет овес или не прорастет у меня на блюдечке, — выгребай из этого закрома весь — до холодного. Я думаю, если не прорастет, так на посыпку его.
— Посыпка чудесная будет, — радостно уверил меня Андрей Кузьмич. — Свинью можно к Пасхе откормить на десять пудов.
— Да, так я и думаю…
— Хорошо, хорошо… И если уж прорастет, то рассыплем этот горячий по кадкам, по корытам. Да! А не рассыпать нам его завтра? Верней будет. А то на блюдце прорастет, в закроме за три дня сгорит.
— Делай так, — согласился я.
23 марта
Овес пророс и выпил всю воду на блюдечке.
25 марта
Я пришел с гумна в канцелярию запыленный и усталый, как черт.
В валенках катались головки льна, упавшие с соломки. Мы отправляли остатки на завод.
Толпившиеся вокруг стола счетовода граждане меня не узнали, вернее, не подумали, что я председатель, С одним из них, как я потом понял, руководителем делегации, разговаривал счетовод.
— Мы и сами думаем, — вступать или подождать еще? Ждали больше… — говорил первый.
— Вступить не трудно, — глубокомысленно замечает один.
— Ага! — подхватывает другой, — а потом, может, и передумал бы, да нет…
— Ясно, текучести быть не должно. — Это счетовод.
— Ну, а все ж, как у вас насчет обува или товару какого?
—. Обуви мы не даем. Обувь у кого есть, так есть, а нет, так сам знаешь.
— Так вступать ай нет? Агитируешь ты или отговариваешь? — решительно ставит вопрос второй крестьянин. — Вступать или не вступать?
— Нужно вступать.
— Да мы уж тоже так решаем: вступать, — говорит первый крестьянин.
— Но принуждения быть не может. Добровольность. Хочешь — вступай, не хочешь — как хочешь.
— Да как же ты его принуждением заставишь? Может, другой еще не решился.
— Ну, не решился, так решится, как под твердое подведут.
— Подведут?!
— Надо будет, так подведут. Чикаться с вами, что ли?
— Это ж, выходит, опять — принуждение? Чтоб в колхоз шел — подводят?
— Зачем в колхоз? Раз ты получил твердое, значит, дадут тебе индивидуальное, а раз ты получил индивидуальное, значит, тебя голоса лишили, а если уж тебя голоса лишили, идешь ты в этапном порядке в Архангельск — железную дорогу проводить… — Подумав, счетовод прибавляет в виде справки — Мороз семьдесят градусов, одежи никакой.
— Ты, видать, там уж был, Андреич, знаешь климатические условия? — подал голос я.
— А! Это вы здесь? — заулыбался он, как будто я в шутку подслушивал и в шутку же задал вопрос. Но он уже понял, что дело не полоса. — Вот это к вам — граждане деревни Гнедино…
— Да, да, — говорю я, — я слышал.
Делегация вдруг начинает осматривать Ерофеева с пог до головы, словно впервые видит его.
* * *
Но где же взять счетовода?
26 марта
О разговоре счетовода с гнединцами рассказывал учителю. Старался передать слово в слово, ничего от себя не прибавляя.
— Ведь вот враг!.. — поднялся и заходил учитель. Он любит «обобщать явления». — Заметь, — поднимает он палец над головой, — этот враг тебе уже ничего или почти ничего не может сделать извне. Там он сразу же будет замечен и наименован. Да и трудно сейчас просто агитировать против колхоза. Но какую силу приобретает его агитация, когда он сидит здесь, когда люди считают его нашим человеком.
Учитель сказал правильно. Вообще за ним стоит кое-что записывать. Мы были одни в квартире. Жена его пошла гулять с ребенком. Домашняя игрушка ребенка — счеты — лежали на столе. Я провел по ним несколько раз рукой и сказал:
— Слушай, научи ты меня на счетах. Я У тебя ежедневно бываю и уже считал бы, если б раньше догадался.
— Идет! — согласился учитель. — Только это нужно не тебе учиться, а
