Виктор Меркушев - Конец года. Фаблио (сборник)

Душан вдруг представил как в голубом просторе, подобно маленьким светилам, восходят от земли десятки безупречных сфер, рассыпая вокруг себя яркие блистающие лучи и гибкие полупрозрачные радуги. А земля даже не пыталась вернуть утраченного, напротив, возгоняя атмосферные токи от раскалённого дневным зноем бетона, пыталась поднимать их всё выше и выше, туда, где кончалась бледная голубоватая дымка и начиналась алмазная небесная твердь.

Вспомнив про многочисленное количество реальных участников белого праздника, Душан предположил, что, пожалуй, некоторым счастливчикам всё же удаётся преодолевать силу земного притяжения и, взлетая за края стратосферы, превращаться в мигающие комочки белых неодолимых звёзд. Но Душана отчего-то смущала сама простота и случайность такой блистательной метаморфозы. И ему неожиданно подумалось, что грязный спрессованный наст – это вовсе не жестокая треба злокозненной земли, а прихоть капризного неба, не желающего принимать очаровательных созданий своей соперницы – голубой планеты. Внезапно прямо перед Душаном проплыли две пушистые сферы, ничуть не уступающие друг другу в совершенстве формы, только никак не желающие уступить друг дружке дорогу. Душану стало неловко даже не столько за них, сколько за всех соперничающих и непримиримых, прежде всего за высокое небо и землю, отвергавших по недоразумению такой удивительный, белый и неповторимый мир. А Душан никак не мог налюбоваться его изысканной красотой и грязный, спрессованный подошвами, наст уже не вызывал у него прежнего отторжения и горького чувства подавленности и обречённости.

Незаметно подошёл вечер. Из-за наступившей темноты Душан больше не мог видеть летающие белые шары. Он смотрел в тёмное небо и видел там, на тяжёлой алмазной тверди, спрессованный колоссальным давлением звёздный наст, тлеющий горячим белым пламенем далёкой Земли.

Счастливчик

«Крестись, Рим, крестись, ты беспричинно затрагиваешь меня и давишь.

Так из-за твоих жестов и придет к тебе внезапно счастье».

Хотел того Милош или нет, только счастье ни на минуту не покидало его. Нигде он не мог укрыться от расположения улыбчивой Фортуны, спрятаться от восторженных, сулящих любовь, взглядов незнакомок или найти тень от пронизывающих лучей славы, бегущей за ним повсюду. Даже ночью пролетающие звёзды норовили скатиться в ладони к Милошу, на время вырывая его из объятий пленительных снов, насквозь пропитанных счастьем. Люди тянулись к нему, нисколько не опасаясь обжечься такой особенной жизнью и не боясь находиться рядом с тем, к кому утекает вся удача, не замечающая более никого вокруг. Нельзя сказать, что Милош не хотел делиться отпущенным ему счастьем, но оказавшись в чужих руках оно становилось тяжёлым, текучим и ядовитым, как ртуть.

Никто из его друзей не мог удержать у себя ни единой, даже самой маленькой крупицы счастья, за которое просто было невозможно зацепиться и оно вновь, собираясь в большие пульсирующие шары, возвращалось к тому, для кого и предназначалось.

Все девушки любовались Милошем-счастливчиком и стремились подойти к его счастью как можно ближе.

Счастье чувствовало это, вскипало и его ядовитые пары неотвратимо губили неосторожных.

Искатели славы тоже преследовали счастливчика. Но лучи славы, предназначенные Милошу, не освещали незадачливых искателей красивым золотистым сиянием, а слепили их своим жёстким и невыносимым блеском.

Милош был исключительно одинок в своей избранности и совсем не чувствовал времени, ибо ощущать время способен лишь тот, кто может эмоционально различать происходящие события. А у Милоша не происходило ничего, кроме ровного и непрекращающегося счастья.

Он так и не сумел узнать и понять людей, так как не в состоянии понять другого тот, кто не испытал чужого страдания и боли. И тем паче ему не было дано проникнуть в тайны неба и земли и постичь смысл и ценности этого мира, поскольку во всём окружающем он находил лишь различные поводы для счастья.

Он брёл, нестареющий, бесчувственный, несопричастный ничему по неменяющемуся миру, миру, лишённому заботы и тени, не знающему утрат и сожалений. А сбоку и сзади стояли восхищённые люди восторженно приветствовавшие счастливца идущего в Никуда, поскольку только такое слово и может быть надёжным синонимом бесконечного счастья.

Денежное дерево

Златан даже не предполагал, что подаренное ему «денежное дерево» сможет так изменить его жизнь и его самого. В этом растении с круглыми толстыми листочками Златан прежде всего видел свой финансовый оберег и счёл подарок коллег на своё очередное повышение более чем уместным. Кроме того, Златану очень нравилась уверенная упрямая сила «денежного дерева», не устремляющая растение куда-то неудержимо вверх, а заставляющая его последовательно и неторопливо выбрасывать во все стороны свои мясистые лапки, густо усеянные весомыми кругляшками.

Всё изменилось тогда, когда Златан переставил своё дерево к окну, выходящему на восток. Там, в этом окне по вечерам, Златан обычно наблюдал торжественный восход Луны, когда её огромный серебряный диск вываливался из-за городского горизонта, направляя свои сияющие лучи прямо в квартиру Златана. Тогда все домашние предметы обретали драгоценный металлический блеск, превращаясь из пыльных неуклюжих вещей в изысканные произведения искусного ювелира. Правда, такое длилось недолго: Луна, цепляясь за звёзды, уходила всё выше и выше, и вскоре всё комнатное убранство вновь обретало свою привычную и заурядную суть.

Однажды утром Златан обнаружил своё дерево сплошь увешенным блестящими серебряными монетами. Монетки были непонятного достоинства и надписями на незнакомом языке. Лицевую сторону монет украшало изображение денежного дерева, а на обратной стороне красовался полный диск Луны, встающей над городом с остроконечными башенками. Златан собрал монеты в полиэтиленовый пакет и спрятал в нижний ящик комода.

Но такое стало повторяться: Златан вечером ложился спать, а утро встречало его обильным урожаем новеньких лунных денег. Монеты становились всё полновеснее и среди россыпей серебра нет-нет, да и проблёскивало жёлтым рассветным лучом золото.

Вскоре монет стало столько, что их больше некуда было класть.

Теперь Златан отдельно собирал золотые монеты, заполняя ими ящики шкафов, полости столов и иные свободные пространства и промежутки, способные хоть что-нибудь вместить. А серебро Златан ссыпал в огромные дерматиновые чехлы для одежды, которыми он заставил всю прихожую и коридор.

Что делать со своими несметными сокровищами Златан не знал. На эти монеты нельзя было ничего ни купить, ни выменять, да и просто показать кому-либо было делом совсем небезопасным.

Златан с большим удовольствием отдал бы всё своё богатство за обычные медяки, имеющие хождение. Он ощущал себя не столько владельцем несметного состояния, сколько попросту его свидетелем. Кроме того сокровища стали мешать Златану. Теперь он уже не мог припомнить: какие всё-таки листья прежде были на «денежном деревце». Его воображение неизменно рисовало лишь блестящие кроны из драгоценных монет, плотно упирающихся в друг друга. А Златан не желал больше этих денег, не надо ему было никакого серебра и никакого золота.

Что-то подсказывало ему переставить цветок к западному окну. Златан так и сделал. Там, в лучах заходящего солнца, он смог хорошо разглядеть плотный слоистый стебель растения, его бархатистые крахмальные листья, иногда круглые, но чаще немножко продолговатые, хранящие в себе густой тёмно-зелёный сок.

Златан от восхищения увиденным даже прислушался к его чуть различимому медленному пульсу и не услышал на этот раз никаких высоких токов вызревающего серебра. Это было обыкновенное живое растение, даже не финансовый оберег, а просто скромный комнатный цветок, знак расположения его сотрудников и коллег. Неожиданно Златану стало так легко и свободно, словно с его плеч свалился гнетущий многопудовый груз. Он подошёл к ящику стола и открыл его. Вместо лунных золотых монет в нём лежали слегка пожелтевшие листья «денежного дерева», в тонких морщинках увядания, но всё ещё хранящие в себе густой неподвижный сок, придававший им некоторую упругость и застывший чёрными коростами на сломанных краях круглых листочков, так удивительно похожих на деньги.

Такая короткая длинная чистая жизнь

Обычно Марек выбирал пологие склоны и неизменно обходил стороной скалы. И на этот раз он делал всё то же самое, разве что зря доверился руслу высохшего ручья, которое незаметно привело его в скалистый каньон, похожий на продолговатую каменную воронку.

Вернуться было бы равносильно потере целого дня пути и Марек начал осторожно карабкаться по слоистым плитам гранита.