Эдуард Байков - Уфимская литературная критика. Выпуск 1
Творческие интенции и поиски Горюхина лежат в плоскости «обыденной экзотики» и гротескного реализма. В целом это было бы весьма похвально, если бы автор не чурался сложностей в презентации ментально-когнитивной деятельности и внутрипсихической жизни своих героев. Увы, все то, что составляет феномен ноосферы, Горюхин явно изображать или не умеет, или боится. Виртуальная реальность его творений создана по киношному принципу «экшн энд сэтисфэкшн (ансэтисфэкшн)» – «действие и удовлетворение (неудовлетворение)». Основания подобной позиции – в механицизме, социальном дарвинизме, рефлексологии, антропологизме и тому подобном. Отсюда отвращение к тонкостям проявления душевного аппарата человека.
Таковы рассказы Горюхина «Африканский рассказ», «Юлька и Савельич». Психологизм в них начисто отсутствует, причем как в своей прямой форме (посредством изображения внутреннего мира героев), так и в косвенной (через поведенческие реакции, мимику и жестикуляцию героев) – жалкие потуги автора изобразить редкие проявления чувств персонажей не в счет, так как никак не характеризуют их (персонажей) в психическом плане. Нечто подобное можно было бы приписать и Чехову, но у великого классика (которому, возможно, осознанно или нет, подражает Горюхин) мы находим экспрессию, весь накал чувств, переданных с помощью непосредственного описания психологических процессов (от третьего лица), либо приемом так называемого умолчания, когда в описанной сцене, эпизоде, диалоге явно присутствует намек на богатый духовный мир и мыслительную сферу героев.
Персонажи Горюхина – это не живые люди, с их искренними, естественными радостями и горестями, а марионетки, действующие, говорящие, приводящиеся в движение нитями в руках умелого (а иногда не очень) кукловода. Это – заводные игрушки, изображающие стереотипы поведения и реагирования на те или иные обстоятельства и раздражители. У них нет подлинной глубины, загадки, многомерности. Типичный образчик бихевиористского подхода к изображенному миру в виртуальной реальности текста.
Еще несколько замечаний по поводу «Африканского рассказа». Понятно, что автор, вероятно, преследовал самые благие намерения, показав пропасть между социокультурными типами, столь разнящимися друг от друга. При этом отталкивающе выглядят не обязательно примитивно-дикарский этнос, а представители именно цивилизованного западного общества – их алчность, разврат, «справедливая» жестокость. С другой стороны, рассказ отдает неким душком расизма. Во всяком случае, выйди он, например, в США, автора затаскали бы по судам разъяренные афроамериканцы, а то и линчевали бы без суда и следствия – они нынче в силе. Этнические вопросы – одни из самых щекотливых, следует быть осторожным в выборе тем. Конечно, если ты не Э. Лимонов или В. Сорокин, которые, каждый по-своему, бросают вызов обществу. О туземцах, с симпатией или насмешкой, могли безбоязненно писать тот же Лондон или Киплинг, но то было иное время.
Юрий Горюхин – несомненно, одаренный литератор. И потому вдвойне грустно и обидно, что он не использует в своем творчестве такой убедительный и выразительный литературный прием как психологизм в изображении героев. Неужто эпоха у нас такая – эра постмодерна (с присущей ей культурой постмодернизма), что и сознание выхолощено, и воображение бедно, и экспрессия иссякла?! Тело, тело, а где же дух?
Виктор Ханов
«Большие надежды или «Калифы на час»?»
Среди нашей литературной «молодежи» (относительно молодых авторов) есть несколько имен, творчество которых вызывает неподдельный интерес, и которые достаточно активно публикуются в «Истоках», «Бельских просторах» и некоторых других изданиях. Одним из них является Денис Лапицкий. Сей литератор работает стабильно в одном жанровом направлении – научная фантастика («сайэнс фикшн»), притом исключительно в рамках малой литературной формы – рассказов. Что можно сказать об этом авторе? Очевидно, он находится в самом начале своего творческого пути, и ему еще предстоит заявить о себе более значительными и яркими произведениями. Несомненно, одно – Лапицкий от рассказа к рассказу явно прогрессирует в творческо-художественном отношении. От ранних и несколько бедных по содержанию и стилистике, я бы даже сказал, сюжетно примитивных, рассказов («Обмануть джаррасийца», «Подарок для посла») автор поднялся до умело построенного художественными средствами речи и композиции, интересного в проблемно-идейном отношении рассказа «Большая охота». Пожелаем ему удачи в дальнейших литературно-творческих дерзаниях.
Следующий автор – Игорь Фролов, перу которого принадлежит рассказ «На охоте» – весьма любопытное чтиво с точки зрения философско-культурологического и литературоведческого анализа. Творчество автора насыщено, а то и чрезмерно перенасыщено символикой, образностью, метафорами. Обилие последних поражает – троп на тропе и тропом погоняет. Это какой-то метафорический экспрессионизм. От всего богатства метафоричности стиля Фролова, которым поначалу восхищаешься, постепенно начинает тошнить – переизбыток прекрасного и вкусного тоже может навредить. В этой связи вспоминаются основные постулаты «семи мудрецов» Древней Греции – первых, архаических философов Запада: «во всем нужна мера», «мера определяет все». Я бы даже назвал стиль автора певучим, писатель словно поет, выстраивая фразы и нанизывая на фабульную основу изящно-затейливые обороты речи. Автор в лице повествователя и совместно с героем несется, летит над просторами композиционного пространства рассказа, с каждым сюжетом, эпизодом, пассажем все добавляя экспрессии и психологизма, накаляя обстановку и мысли героя и передавая весь этот пыл и жар читателю. Я слышал мнение сведущих в литературоведческом анализе людей, что, дескать, слабым местом у Фролова является содержание, а концовка рассказа вообще непонятна. Могу лишь возразить, что в том-то и суть экспрессионистского видения мира, передающего через сложную символику все богатство экзистенциального бытия человека. Для не понявших: в конце произведения обстрелянному (партизанами, повстанцами, туземцами?) вертолету бравых вояк удается таки возвратиться на базу, но большинство членов экипажа либо смертельно ранены, либо убиты. Раненый стрелок-вертолетчик бредит, умирая. Что тут непонятного? Неопределенным может показаться лишь участь героя – авось да выживет хлопец? В заключение, вкратце о стилистически-лексических и смысловых огрехах. На стр. 1 («Бельские просторы», № 12, 2002): «широко выбрасывая ноги». Ноги выбрасывают высоко, это шаг бывает широким. Стр. 2: «багровый командир». Правильнее: побагровевший. Стр. 6: «глядя в ночь, как в огонь». Глядят на огонь. Там же: «таких медленных и низких». Можно подумать – низменных, а не низко летящих. А как вам вот такие перлы словесности: «бесхитростные долины», «ушедший фараон речной долины», «повисающая земля». В первом абзаце автор сообщает, что в грузовой кабине всех тошнило. Неужели весь взвод? Какие же это профи-коммандос? К тому же, порой, непонятно – где герой, а где автор?
Еще одно заслуживающее внимания имя в этом ряду – Оксана Кузьмина. Ее необычный по сюжету рассказ «Тетрадь Маугли» продолжает традицию «дневниковой прозы», лучшими образцами которой являются романы-исповеди Ф.М. Достоевского, В.В. Набокова, Дж. Фаулза, Э.В. Лимонова, Ю. Мисимы. Первое, что в рассказе бросается в глаза – это глубочайший психологизм в описании внутреннего мира и побуждений персонажей, ярчайшая экспрессия, бушующей стихией затопившая группу малолетних пациентов психиатрической клиники. Извечные темы – любовный треугольник, «игра в Бога», рождающая фанатизм и слепое поклонение оболваненных адептов, обреченное на трагический финал противостояние всесильного зла и беззащитного добра – отражены в рассказе через внутренние монологи двух героев – врача-воспитателя и юноши, лишь прикидывающегося «психом». Некоторые аллюзии позволяют проследить определенное сходство героя-жертвы (Маугли) со святыми и великомучениками христианства, а злодея-антигероя (Али) с безумствующими цезарями и тиранами. Али, возомнивший себя Господом; врач, в своей мудрости оторвавшийся от проблем повседневной жизни и не заметивший разворачивающуюся на его глазах трагедию; и Маугли, рефлектирующий, с тонкой, ранимой душой – таков круг основных персонажей рассказа. В целом, О. Кузьминой можно поставить высший балл за оригинальный сюжет и яркую психологическую описательность самобытных характеров героев.
И, наконец, о талантливой, но не лишенной недостатков прозе Юрия Горюхина и Ольги Шевченко я уже писал в предыдущих литературных разборах. Следует отметить и короткий, но «весомый» рассказ Анатолия Яковлева «Зонд». Превратятся ли эти звонкие, весело журчащие ручьи в полноводные реки русской (а то и мировой) словесности, зависит лишь от самих авторов. Потенциал есть, и еще какой, так ДЕРЗАЙТЕ!
