Газета Завтра - Газета Завтра 210 (49 1997)
Те, кто проклинал скверну, стали ее составной частью, вторичной модификацией ее же самой. Вот в чем трагизм нынешней ситуации. Вот что диктует применение “алгебры скверны”, то есть выбор тех властных моделей, которые в наименьшей степени повредят целостность страны. В наименьшей - а не в нулевой! Выбор скверной модификации - а не выбор между добром и злом! Таков уровень нынешнего трагизма, отвечающего, на мой взгляд, чувству правды и принципу ответственного политического решения. Все остальное - успокоительное шутовство. Превращение трагедии истории в фарс политического кривляния.
С этой точки зрения “лучше” та скверная сила, которая, во-первых, в наибольшей степени переплетает (сколь угодно случайным и скверным образом) свой “властный зов” и государственный интерес. Переплетение же подобное возможно только в том случае, если обрушение государственного дома губительным и окончательным образом скажется на шкурном властном интересе данной скверности. Если сама скверность это понимает и принуждена защищать государственный интерес как часть шкурного, то эта скверность лучше других.
Во-вторых, скверность интересующего образца должна иметь зубы, быть достаточно хищной и умелой для того, чтобы, защищая шкурный интерес, защитить еще и сращенный с ним интерес государства. Если эта сила “дохлая”, “беззубая”, вторичная, то она не интересна и не нужна. И тогда смещается на другое место в шкале “скверностей”.
При этом совершенно не нужно закрывать глаза на всякие выходки скверны. В том числе и представляющей интерес. Нужно совсем другое. Видеть то, что произошло в Швеции. Давать этому безжалостную оценку. И выводить за пространство критериев, исходя из алгебры скверны. Пил или не пил? Видимо, пил. Это скверно. Нес ахинею или нет? Нес, и еще какую! Это скверно, и Рейган здесь не при чем! Вредил государственным интересам? Это хуже всего. Если это исправимо - надо исправить. Если нет - все равно исправить, другим образом, не мытьем, так катаньем.
Главное - согласен ли данный “скверник” драться за свою шкурную власть, защищая одновременно государственный интерес? Или будет продавать государственный интерес и понимать, что власти не будет, но, может быть, сохранят шкуру? Если будет драться - интересен. Если будет прямо и окончательно все сдавать - тогда хуже всех, сквернее всех. Но сегодня не эта, а другая скверна сказала нам про сдачу Курил и, главное, про обрушение власти, как в 1991 году (знаковая фраза!), и про много столетий кремлевской тлетворности (фраза совсем уже знаковая!) Так что пока оснований для алгебраических перестановок скверн нет.
А все остальное - “шумы” в пределах (не нами выбранной) омерзительной парадигмы, где допустимы любые властные модели, которые сохранят государство и возможности кристаллизации новой, иной России. Парадигмы, где остался один критерий - возможность хотя бы сдержать большую и окончательную беду до подхода новых исторических сил.
Вот такой нам “подбросила” сегодняшняя скверная реальность вариант подхода к нынешним и будущим российским проблемам! В рамках этого варианта иначе понимается все. Понимающие меня поймут - именно все. Все вместе и сразу. И как следствие - роль того же Куликова. Так-то вот…
Плохой, безрадостный политический вариант? Что ж, предложите другой! Основанный на “сонме воинов за правду, не гнущихся перед противником и готовых идти на бой за святое дело”. Теперь сопоставьте этот наркотик патриотизма с реальностью думских грязных дел. Не стошнило? Значит, вы еще не готовы отличать политику от театра. Жизнь заставит, беда научит…
Как хотелось бы, чтобы все это было не так!
С. КУРГИНЯН
ЕСТЬ ТАКАЯ ПАРТИЯ? ( От Ленина-Сталина к Рыбкину-Селезневу )
Николай Анисин
СЛЕПЫЕ КОТЯТА, когда их топят, барахтаются, пытаясь всплыть. Матерые структуры КПСС в августе 91-го рассыпались от окрика Ельцина, даже не попробовав сопротивляться.
Ельцинский указ против партии не укладывался ни в один закон. Силу ему придавали лишь опьяненные победой над ГКЧП толпы лавочников в центре Москвы. Они крепко шумели, но ни единого партийного носа не разбили. Драки не случилось. Не случилось, поскольку у органов партии не было личного кровного интереса драться.
Член политбюро ЦККПСС Егор Строев не вышел на Старую площадь, не облил себя бензином и не отогнал лавочников от родного ЦК угрозой самосожжения потому, что ему ради партии не имело смысла рисковать не только жизнью, но и копейкой на спички.
Центр власти в стране давно уже переместился из ЦК в Верховный Совет. Политбюро больше не распределяло госпосты и, стало быть, не распоряжалось людьми и собственностью. В результате кресло в высшем руководстве партии стало стоить не дороже кресла директора института в Орле с видом на губернаторство и председательство в верхней палате парламента.
Но хоть что-то для спасения партии в том августе Строев бы сделал. Сделал, если бы к нему, члену политбюро, в день выхода запретительного указа приехал, например, рядовой член КПСС, председатель концерна “Газпром” Виктор Черномырдин и прямо, без церемоний, сказал: “Надо, Егор Семенович, надо этим, у кого руки на партию чешутся, чтобы они чесались в другом месте”.
От напора из “Газпрома” Строев бы просто так не отмахнулся. А Черномырдин мог бы попросить за партию. Мог, если бы она еще требовалась ему для установления его личного контроля над доходами огромной сверхприбыльной отрасли. Но такой контроль он уже имел.
В провинции толпы лавочников у стен райкомов и обкомов не шумели. Там органам партии вообще не с кем было драться. Да и незачем.
Партаппарат на местах являлся, по сути, аппаратом не политическим, а управленческим. Он руководил районами, областями и каждой сферой жизнедеятельности в них. С упразднением партии спрос на опытных менеджеров не исчезал. И поэтому секретарям и завотделов парткомов указ Ельцина доставлял лишь дополнительные мелкие хлопоты: приходилось менять вывески, перебираться из кабинета в кабинет или перемещаться в конторы банков и коммерческих корпораций, где платили больше, чем в райкомах и горкомах.
Общественность, то есть граждане без властных полномочий, от ликвидации структур КПСС так же ничего не теряли, как и чины партии и тузы-хозяйственники.
Фанатам “Спартака” и поклонникам рок-группы “Алиса” было ровным счетом все равно: есть в стране политбюро, или нет его.
Писатели из содружества “Апрель” в борьбе с обществом “Память” могли прекрасно обходиться без инструкций ЦК.
Русское Национальное Единство Баркашова свои перспективы с бытием инстанций Компартии никак не связывало.
Питерское братство Анатолия Чубайса из основанного им клуба “Перестройка” и товарищество большевиков Нины Андреевой в осуществлении своих замыслов на помощь органов КПСС не рассчитывали.
К августу 91-го Компартия напоминала некую огромную фирму, в услугах которой никто не нуждался.
Влиять на умонастроение общества она не могла, ибо не контролировала президентов Горбачева и Ельцина и не имела послушного ей большинства в высших органах власти - в Верховных Советах СССР и РСФСР. Влиять на умонастроение общества она так же не могла, ибо в ее структурах отсутствовали мозги, способные рождать идеи и планы, которые кого-то увлекают и вдохновляют.
Добровольно отказавшись от монополии на пропаганду, дав свободу журналу “Огонек”, ряду газет и телепрограмме “Взгляд”, партия позволила внедрить в общественное сознание миф: так жить, как мы живем, нельзя, надо жить по правилам западной цивилизации.
Прямая трансляция съездов народных депутатов открыла простор для саморекламы сладкоголосым поборникам этих принципов. Новые пророки звали в неизвестное прекрасное и не страдали от дефицита популярности.
Деятели КПСС не жаждали, задрав штаны, бежать за мадам Старовойтовой и Бурбулисом с Собчаком. Не грели их сердца и призывы Нины Андреевой: чтобы было хорошо, как при Сталине, в стране должен быть новый Сталин, а его нет.
Жить так, как жили до избрания генсеком Горбачева, действительно нельзя. А как надо жить?
Этого не знали ни в политбюро и ЦК, ни в прочих комитетах, ни в Академии общественных наук, ни в ВПШ, ни в институте марксизма-ленинизма. Исполинская партийная машина не сумела выработать новую идеологию и предложить новую политику, адекватную традициям, современным возможностям и запросам страны, что и предопределило ее крах.
Прекратив своим указом деятельность партии, Ельцин срубил засохшее, давно бесплодное дерево, о котором никто не жалел и от которого не осталось никаких плодов - ни для ума, ни для души. Единственное, что было у КПСС ценного, - это ее имущество. Несметное имущество. Не будь его, родимого, коммунистическое движение в стране продолжилось бы в иных организационных формах. Но оно было. И у обанкротившейся партии объявилась наследница: одна из структур КПСС - Компартия Российской Федерации.
