Журнал Современник - Журнал "Наш Современник" #3 (2006)
Словом,если бы не трагизм положения, компания была бы веселой. Бурцев рассуждал нафилософские темы, Белецкий писал о Распутине, убийца Распутина Пуришкевич кололдрова и топил печь, декламируя свои сатирические стихи и о царских министрах, ио Временном правительстве. Стихи о Керенском написаны тоже не без его участия.
Зеркала в тиши печальной
Зимнего дворца
Отражают вид нахальный
Бритого лица.
В каждом зале без различья,
В каждом уголке
На свое глядит величье
Некто в пиджаке.
И, предавшись ослепленью,
Мнит “герой” страны,
Что затмит былые тени,
Тени старины.
Стихизаканчивались предсказанием, которое не замедлило сбыться, когда Керенскийбежал из Зимнего дворца.
И когда ты в жалкой спешке
Выйдешь на крыльцо,
Исказится без насмешки
Бритое лицо.
Передачизаключенным и свидания с ними первое время разрешались, и жена СтепанаПетровича Ольга Константиновна с сыном Владимиром навещала мужа, тотрассказывал о соседях по несчастью, расспрашивал о семье, очень волновался задочерей.
Кое-кого изполитических, сидевших в “Крестах”, стали выпускать на свободу. Соседу деда покамере Владимиру Львовичу Бурцеву удалось уехать в Париж, он издавалбелоэмигрантскую газету “Общее дело”. Пуришкевич, человек достаточно богатый, отдалвсе деньги на Красный Крест и отправился на юг России, пытался бороться среволюцией. В 1920-м умер от сыпного тифа. Большевики отпустили многих,арестованных при Временном правительстве, но С. П. Белецкого не отпускают, апереводят в Москву. Ольга Константиновна оставляет детей под присмотром материмужа Анны Нестеровны и тоже едет в Москву, надеясь попасть на прием к Н. В.Крыленко, у которого были “дела” бывших министров, в том числе и Белецкого.Останавливается у родственников на Малой Бронной.
В этойбольшой квартире, ставшей потом коммунальной, жили тогда моя пятилетняя мамаКсения со своей матерью Галиной Николаевной и дедушкой с бабушкой — НиколаемНиколаевичем и Марией Осиповной Шаблиовскими. …В эту квартиру по адресу: МалаяБронная, дом 12, квартира 19, приедет потом жить мой отец, Владимир СтепановичБелецкий. Здесь они с моей мамой поженятся, здесь появлюсь на свет и я. Отсюдазаберут в тюрьму в 1935 году моего папу. Но это все будет потом… А пока в концеавгуста 1918 года тут гостит Ольга Константиновна, советуясь с родственниками осудьбе мужа. Моя прабабушка Мария Осиповна Шаблиовская рассказывала мне, каквопреки очевидности они ждали положительного результата от приема у КрыленкоОльги Константиновны, жалели ее, утешали, понимая, что страшно ей за жизньмужа, тяжело и унизительно быть просительницей. И все-таки надеялись наосвобождение Степана Петровича.
НиколайВасильевич Крыленко был любезен, обещал разобраться, затребовал к себе “дело”.Ольга Константиновна не уезжает, записывается вторично на прием. Крыленко также любезен, дает понять, что Белецкого скоро освободят. Ольга Константиновнабыла полна самых радужных надежд, но всего через два дня из газет она узнала орасстреле мужа. Официально это подавалось как ответ Чрезвычайной комиссии наранение Ленина и убийство Урицкого.
Дедарасстреляли на Ходынском поле у казарм 5 сентября 1918 года. Вместе с нимрасстреляны священнослужители, деятели черносотенного движения, министрыцарского правительства. Среди них — председатель Государственного Совета И. Н.Щегловитов, бывшие министры внутренних дел Н. А. Маклаков и А. Н. Хвостов,епископ Селенгинский Ефрем, протоиерей Иоанн Восторгов, причисленный недавноПравославной церковью к новосвященномученикам Российским. Эти люди былиизвестны в России. И когда уже вырыли ров и доставили осужденных, русскиесолдаты отказались их расстреливать. Срочно вызвали латышей и китайцев,принимавших участие в революции. Как свидетельствует “Архив русской революции”(Берлин, 1923, т. 7, стр. 275): “За несколько минут до расстрела Белецкийнеожиданно бросился бежать, но китайцы ударами вогнали его в смертный круг.После расстрела все убитые были ограблены”.
СтепануПетровичу Белецкому исполнилось только 46 лет…
У меняхранится дешевое издание “Нового завета господа нашего Иисуса Христа”,выпущенного в Петрограде в 1916 году синодальной типографией в основном длясолдат и заключенных. Евангелие выдали моему деду в тюрьме, а после расстрела снекоторыми вещами вернули его жене Ольге Константиновне. Не знаю, в чьих рукахдо Белецкого побывало это Евангелие, и не знаю, кто подчеркнул грифельнымкарандашом строки тринадцатой главы “Первого послания к коринфянам” святогоапостола Павла:
“1. Если яговорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я медьзвенящая, или кимвал звучащий.
2. Еслиимею дар пророчества и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, такчто могу и горы переставлять, а не имею любви, то я ничто.
3. И если яраздам все имение мое, и отдам тело свое на сожжение, а любви не имею — нет мнев том никакой пользы.
4. Любовьдолготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, негордится.
5. Небесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла.
6. Нерадуется неправде, а сорадуется истине.
7. Все покрывает,всему надеется, все переносит”.
Может,подчеркнул эти строки мой дед, а может, другой осужденный до него. Но на чистойстранице последней обложки стершимся грифельным карандашом написана молитва“Символ веры” — “Верую во единого Бога Отца Вседержителя…” Это уж точно писалмой дед: его почерк.
Отечественный архив
Георгий Шенгели Куда история свой направляет шквал!..
Полвеканазад, в год антисталинского ХХ съезда, ушел из жизни известный переводчик ине слишком известный поэт Георгий Шенгели.
Он издал 15книг стихотворений, переводил Байрона, Гюго, Бодлера, Верхарна, Леконта деЛилля. Писал книги по теории стихосложения. Был современником и собеседникомвсех знаменитых поэтов серебряноговека. И писал на склоне лет.
Он знал их всех и видел всех почти:
Валерия, Андрея, Константина,
Максимильяна, Осипа, Бориса,
Ивана, Игоря, Сергея, Анну,
Владимира, Марину, Вячеслава
И Александра — небывалый хор,
Четырнадцатизвездное созвездье!
Что за чудесный фейерверк имен!
Какую им победу отмечала
История? Не торжество ль Петра?
Не Третьего ли Рима становленье?
Не пир ли брачный Запада и русской
Огромной всеобъемлющей души?
Он знал их всех. Он говорил о них
Своим ученикам неблагодарным,
А те, ему почтительно внимая,
Прикидывали: есть ли нынче спрос
На звездный блеск? И не вернее льтусклость
Акафистов и гимнов заказных?
Думается,“неблагодарные ученики” были бы крайне удивлены, прочитав текст поэмы Шенгели,которую им проще всего было бы оценить как “заказной гимн”. Но огромная поэма“Сталин”, созданная в 1937 году, — не гимн и не акафист.
Это быланапряженная, во многом мучительная попытка понять сакральную природу власти,ответить на вопрос: в чем смысл пришествия вождя и в чем суть его силы? Уже вте годы Шенгели видел в Сталине не примитивного тирана и не обожествленногоспасителя, а личность, на которой скрестились магические лучи времени,человека, который овладел рычагами исторического процесса.
Вождь — тот, в ком сплавлено в стальноелезвиё
И ум пронзительный, и воля, и чутьё,
Кто знает терпкий вкус поступковчеловечьих,
В корнях провидит плод и контур норм — вувечьях,
Кто доказать умел на всех путях своих,
Что он, как ни возьми, сильнее всех других
Той самой силою, что в данный миг годится,
Кто, значит, угадал, в каком котле варится
Грядущее, в каком былое — угадал,
Куда история свой направляет шквал!
Исовершенно естественно возникают в контексте поэмы имена Суллы, Гильдебранда,Кромвеля, Наполеона… Шенгели ставит имя Сталина в мировой историческийконтекст, объясняя себе, как и почему, при помощи каких сил пришел к власти тотили иной исторический деятель и как он эту власть утратил…
Он отнюдьне был в восторге от жизни, выпавшей ему на долю, от многочисленных тяготвремени, повергнувших его в уныние и печаль, о чем ему не единожды доводилосьобмолвиться.
Укрыться от лондонской дымки,
Повисшей в московском окне,
Забыть обезьяньи ужимки
Эпохи, смеющейся мне,
И с пыльных страниц детектива,
Вникая в нелепую суть
И бровь изгибая брезгливо,
Полпорции жизни глотнуть.
Впрочем,все “обезьяньи ужимки” жизни, которых было предостаточно, не мешали ощущатьэтому рафинированному эстету главное. Не опускаясь до комплиментов ипанегириков, он пытался разгадать тайную суть эпохи: как её усмешки, так и еезвериного оскала. И его понимание времени оставалось и поныне остается чуждымкак бездумным апологетам Сталина, так и либералам, закосневшим в“перестроечных” штампах.
