Антон Дельвиг - Статьи

М., в тип. С. Селивановского, 1830. (В 1-й ч. 170, во 2-й 238 стр. в 16-ю д. л.)

Вот одна из тех книг, которыми книгопродавцы наши ведут обильную торговлю в провинциях. Езжавшие по России, вероятно, заметили, что в большой части губерний русских и малороссийских нет почти дома дворянского и купеческого, в котором бы не было песенника или сонника, и даже обеих сих книг вместе. Требование на них велико: доказательством служить может их частое появление в новых изданиях, в различных форматах. Никто не осудит в оных дурной бумаги и скудости типографической, ибо они покупаются людьми, ищущими доставить себе удовольствие за умеренную цену, но все благомыслящие заметят гг. книгопродавцам, что уже пора им думать об исправности ими печатаемого текста. Наши поэты, или, говоря словами издателя "Новейшего собрания романсов и песень", лучшие авторы и многие другие литераторы могут наконец потерять терпение, видя беспрестанно являющиеся в продажу их произведения с непозволительными опечатками, часто совершенно искажающими всякий смысл человеческий. Верно, никто из наших поэтов не имеет столь мелкого самолюбия, чтобы обрадоваться, найдя искаженную свою песню между ариями из "Русалки", "Коза-papa",."Дианина дерева" и "Козака-стихотворца"; итак, молчание сочинителей, при перепечатывании их пьес без позволения авторского, должно приписать добродушию и уметь ценить оное.

"Новейшее собрание романсов и песень" чуть ли не хуже всех старых песенников. Большая часть прежних изданий по крайней мере полнее сего собрания. Исправности и порядка не ищите. Это список сидельца, едва знающего писать по линейкам, и страстного охотника переписывать все попавшееся под руки. На первой странице, в первом стихе и первом слове уже опечатка! {1} "Песня Клары" из Гете {2} и "Дифирамб" Коцебу {3} стоят в числе простонародных песень. Не веришь глазам своим, встречая в собрании сем оды и самовольное расстановление имен сочинителей. Так, песни В. Л. Пушкина приписаны А. С. Пушкину {4}.

20. "ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ". ТРАГЕДИЯ В ПЯТИ ДЕЙСТВИЯХ.

М., в тип. Августа Семена, при имп. Медико-Хирургической академии, 1830.

(107 стр. в 8-ю д. л.)

Трагедия "Василий Шуйский", со всеми ее несовершенствами, есть очень приятное явление в нашей литературе. Мы слышали, что автор оной шестнадцати лет. Начало раннее, но прекрасное! Это не безотчетливо снизанная из звучных стихов повесть или так называемая поэма. Труд, совершенный господином Станкевичем, есть, по выражению художников, труд академический. Он попробовал силы свои на предмете, ожидающем еще писателя зрелого и великого, и показал исполнением, что может сделать истинный талант в его лета. Стихи везде хороши, чувств много и две-три сцены счастливо соображены. Но от исторического трагика требуется большего. Он должен воображением оживить людей, знакомых нам из преданий, обнаружить характеры их, раскрыть тайны их сердец и, искусно дополнив промежутки жизни, известной нам только отрывками, достойными памяти народной, озарить ярким светом лица и действия, остающиеся в истории загадочными. Возьмем для примера характер Шуйского {1}, замечательнейший в русских летописях, бледнейший в безжизненном романе "Димитрий Самозванец". Он, как Протей, поминутно изменяется на политическом своем поприще. То видишь его льстецом и участником в злодеянии страшном, то тайным заговорщиком, то раскаявшимся преступником, то явным врагом Самозванца, то царем слабым, то великим и, наконец, сверженный с престола и пленный, является он трогательным образцом страдальца невинного и благородного. Как связать все эти противоположности? Кто поймет эту душу многочувствовавшую, этот разум многообразный? – Трагик, но в пору зрелости своего таланта, изучивший и обдумавший дела людей давнопрошедших и жизнь настоящую и испытавший все пружины сердца, дарованного человеку мудрым провидением.

Ошибки молодого поэта – ошибки его возраста: характеры не поняты и едва обрисованы, обычаи не соблюдены и предприятия истинно поэтические не выполнены. Есть несколько погрешностей против языка, и в особенности против словоударений. Например, слово "ненависть" во многих местах трагедии употреблено с ударением, ему не свойственным, на втором слоге: "нен_а_висть". Все это поправится в свое время; желаем только автору терпения и страсти безослабно себя усовершенствовать и надеемся от него больших успехов на просторном поле русской драматургии.

21. "СЕЛАМ, ИЛИ ЯЗЫК ЦВЕТОВ".

СПб., в тип. Департ. народного просвещения, 1830. (132 стр. в 16-ю д. л.)

Селамом называется изобретенный на Востоке способ разговаривать цветами. Под сим заглавием г-н Ознобишин напечатал стихотворную повесть, в которой два разлученные любовника пересылаются цветами, имеющими условные значения. В конце повести помещен и словарь сих благовонных выражений сердечных дум, надежд и желаний. Молодой поэт оканчивает свое стихотворение следующим эпилогом:

Вот неподдельный вам рассказ,

Что родило Селам восточный; -

Из древней хартии нарочно

Его я выписал для вас.

Как сладостны цветы Востока

Невыразимою красой!

Но для поклонницы Пророка

Приятней их язык немой!..

У нас гаремы неизвестны;

Наш Север холоден! Для дам

Селамы будут бесполезны:

Они так преданы мужьям.

Но вы, чьи очи голубые

Так робко вниз опущены,

Для вас, девицы молодые,

Блестят в полях цветы весны!

От строгой маменьки украдкой,

От прозорливых няни глаз,

Селам свивайте, в неге сладкой:

Любовь легко научит вас. Девицы наши не воспользуются этим советом по двум важным причинам. Во-первых, потому, что у нас няни не имеют уже влияния на взрослых девиц, а маменьки не запирают дочерей и не мешают им выбирать по сердцу верного спутника жизни; во-вторых же, Флора в наших полях так скупа, так однообразна, что некогда и почти не из чего у нас свивать Селам. Но просвещенные русские дамы поблагодарят г-на Ознобишина за несколько счастливых стихов, за любопытный словарь, составленный несчастною половиною их пола, и за красивое издание его книжки, которую приятно увидеть на их туалете.

22. "ТЕАТРАЛЬНЫЙ АЛЬМАНАХ НА 1830 ГОД".

СПб., в тип. Плюшара, 1830. (334 стр. в 16-ю д. л.)

Несколько лет сряду у нас издаются драматические альманахи, и все разными издателями. Кажется, каждый из них, собрав несколько отрывков театральных и напечатав оные, уверяется, хотя немного и поздно, что еще рано нам делать такие предприятия. Издатель нынешнего альманаха сам признается в предисловии, что у нас нет еще ничего порядочного на сцене. Из чего же вздумал он составить свой альманах и зачем его издал? – Мы бы не сказали ни слова и даже бы похвалили его книжку, если бы в ней находилось две-три маленькие, хотя посредственные, но полные пьесы, годные для представления на домашних театрах. Мы в ней видели бы тогда цель, и цель достигнутую. Но к чему может послужить сбор отрывков из вялых собственных пьес и из плохих переводов? – Издатель в предисловии приписывает посредственность драматической поэзии русской тому, что у нас мало платят авторам. Нам кажется напротив! Если бы у нас совсем ничего не платили за пьесы и более прислушивалися к голосу критики, то давно бы наши драматические музы сравнялись с другими своими сестрами, далеко их опередившими. Прекрати нынче театральная дирекция выдачу денег за пьесы, нынче же отхлынет от русского театра многочисленная толпа, наводняющая нашу сцену вздором, написанным каким-то татарским языком. Кто нам докажет, чтобы Фон-Визин и Озеров (единственные в России люди, которым бы должно было платить по-европейски), писали для театра из денег? Вот почему они так разнятся и чистотою языка и обдуманностию плана от прочих наших драматических писателей! Взгляните же на театральных подрядчиков русских, что они производят? Сыщет ли кто в их произведениях хотя один живой, замечательный характер? Нет! Они об характерах и не думают; они шьют роли как платье на такого-то актера, на таких-то актрис. Захочется ли им посмотреть, каковы хорошенькие дебютантки в мужском платье, – вот русская публика каждый вечер их и видит в кургузых фрачках, в круглых шляпах и с тоненькою тросточкой. Имеет ли какая актриса привычку говорить осиплым, мужицким голосом и размахивать кулаками, наподобие торговок толкучего рынка – и для нее готовы десять комедий и сотня водевилей, в которых главную роль играет провинциальная, сердитая барыня, более похожая на поломойку, неловко передразнивающую свою госпожу. Даже разговорный язык, кажется, приноровлен к образу выражения наших артистов, ибо ни в каком ином обществе не услышишь ничего похожего на странное наречие наших комедий. Водевильные же куплеты дошли у нас до такой прозы, до такой легкой ничтожности, что лет через пять, вероятно, их будут сочинять театральные капельдинеры. Вот в каком положении русская драматургия! Посудите же, время ли теперь издавать драматические альманахи, в которых должны быть помещаемы отрывки, заслуживающие всеобщее внимание!