Анатолий Беляков - Россия и Китай. Две твердыни. Прошлое, настоящее, перспективы.
До начала XIX в. внешнеторговое сальдо в экономических связях между Европой и Китаем было абсолютно в пользу последнего. Однако англичанам удалось найти товар для коммерческой экспансии на китайский рынок, подсадив страну на опиум. Уже в 1835 г. наркотики составляли 75 % китайского импорта. Наркоманом стал каждый пятый государственный чиновник.
Китаец и опиум – эта ассоциация надолго завязла в головах европейцев. Илл. П. Алякринского к стихотворению Агнии Барто «Китайчонок Ли» (1925)
В ответ на попытки императора Даогуана запретить наркоторговлю в Гуанчжоу Великобритания развязала в 1840 г. т. н. Первая опиумную войну, в результате которой прибавила к своей короне остров Гонконг. Порты Гуанчжоу, Шанхай, Фучжоу, Сямэнь и Нинбо объявлялись открытыми для торговли и поселения англичан. Поток опиума, продаваемого британцами и американцами, огромный еще до войны, увеличился еще больше. Темпы деградации и вымирания страны стремительно взлетели.
Руины разрушенного во время Второй опиумной войны грандиозного Летнего императорского дворца в Пекине. Виктор Гюго сравнил Великобританию и Францию с двумя разбойниками, которые «ворвались в музей, опустошили, разграбили и сожгли его, а затем со смехом ретировались вместе с мешками, набитыми сокровищами».
В 1858 г., чтобы добиться еще больших привилегий в Китае, Британия, Франция и США развязали Вторую опиумную войну, выиграв которую через два года, получили право торговать и проживать и в столице, а также использовать китайцев в качестве дешевой рабочей силы (кули) в своих колониях. Кроме того, Великобритания объявила своей территорией полуостров Коулун в непосредственной близости от Гонконга.
В Пекине и крупнейших прибрежных городах – Тяньцзине, Шанхае Гуанчжоу – появились кварталы, где жили только европейцы. Перед входом висели таблички: «Собакам и китайцам вход запрещен». Носители древнейшей и богатейшей культуры превратились в людей второго, а то и третьего сорта, тягловую силу для рикш, полурабов.
В качестве кули китайцев использовали не только в колониях, но и в самих империалистических «метрополиях». В Соединенных Штатах, например, острая нужда в таких рабочих появилась после отмены рабства.
Кули горбатились на плантациях и в шахтах буквально «за чашку риса», лишь некоторым из них посчастливилось позднее открыть мелкие предприятия – прачечные, обувные мастерские, закусочные, которые стали восприниматься как типичный китайский промысел. Вместе с тем, китайцы были лишены даже тех прав, которыми уже обладало во второй половине XIX в. чернокожее население. Они не могли получить гражданство, им запрещалось свидетельствовать в суде против белого человека, вступать в брак. При этом китайским женщинам во въезде в США отказывалось – считалось, что в Америку они едут лишь с тем, чтобы заниматься проституцией.
Китайские иммигранты отбирают работу у американцев. Карикатура Томаса Наста в журнале Harper's Weekly, июль 1870 г.
Ненависть к китайским иммигрантам, «отбирающим у них кусок хлеба», нередко выливалось в настоящие погромы. Самым известным из них была т. н. «бойня в Рок-Спрингсе» 2 сентября 1885 г., во время которой были расстреляно, забито до смерти, сожжено заживо в собственных жилищах до 50 китайских шахтеров, чья вина заключалась лишь в том, что им платили меньше, чем их белым коллегам.
Шахтеры-китайцы в поселении близ Рок-Спрингса. Иллюстрация 1885 г.
И в Китае, и у себя на родине люди Запада, очень многим обязанные значительно более древней, чем они, цивилизации, чувствовали свое неоспоримое превосходство над ней и даже свою миссию по приобщению «немытых китайцев» к «единственно правильным» европейским ценностям – «бремя белого человека».
В крайней форме эта тенденция была выражена в расовой теории Жозефа Артюра Гобино, много позднее взятой на вооружение немецкими нацистами. В своем печально знаменитом труде «Опыт о неравенстве человеческих рас» (1853) Гобино называет китайцев потомками обезьян (в отличие от своего современника Дарвина, считая это обидным), рассуждает о свойственной «желтой расе» ненависти к свободе, антипатии к воображению и потрясающей трусливости китайцев, «не желающих отвлекаться от безмятежного переваривания пищи, которое они сделали своей единственной целью в жизни»[45]. Даже безусловные, на первый взгляд, достоинства китайской цивилизации Гобино представляет как позорные изъяны, например, практически всеобщая образованность китайцев и их повальная любовь к литературе является, по его мнению, «мощным инструментом застойности»[46].
И в Китае, и у себя на родине люди Запада, очень многим обязанные значительно более древней, чем они, цивилизации, чувствовали свое неоспоримое превосходство над ней и даже свою миссию по приобщению «немытых китайцев» к «единственно правильным» европейским ценностям – «бремя белого человека».
Назвать сегодня китайцев «желтыми собаками», как это было принято в американской периодике времен Марка Твена, или «наполовину бесами, наполовину людьми» сегодня вряд ли у кого-то повернется язык. И дело даже не в том, что китайцы больше не собираются терпеть унижения – изменилось само место Китая в мире. Китай становится ключевой державой не только в экономическом или политическом, но и в духовном отношении, и уже этим заставляет с собой считаться. Однако, признавая возрастающую роль Китая, представители западной цивилизации отнюдь не отводят Китаю «места за своим столом».
«С каждым годом Запад все сильнее ощущает влияние китайской цивилизации, – говорит живущий в Нью-Йорке культуролог Александр Генис. – Причем, как это водится, в нашу постмодернистскую эпоху, оно сказывается на всех интеллектуальных уровнях: от элитарной прозы первого нобелевского лауреата XXI века, писателя и драматурга Гао Синцзяня до сверхпопулярного сейчас кинобоевика тайванского режиссера Анга Ли "Крадущийся тигр, невидимый дракон". Так, входя в состав всемирной цивилизации, Китай помогает рождению истинно планетарной культуры со всеми ее еще не исхоженными путями. В них-то, в этих самых еще неисхоженных путях и состоит уникальная ценность Китая, развивавшегося вне контакта с Западом. В сущности, диалог с китайской мыслью – это разговор с пришельцами, о которых мы не устаем тосковать в нашем космическом одиночестве»[47].
Даже играя огромную роль в мировой экономике и культуре, китайцы для Запада все равно – другие, «пришельцы», и потому отношение к ним, как и прежде, опасливое и высокомерное. Их культура – это «тоже культура», и достижения – «тоже достижения». И это притом, что без Китая современного мира, как мы видели, просто бы не существовало.
Глава 2
Соседи по континенту
История непосредственных взаимоотношений российского и китайского государств насчитывает несколько столетий (в 2018 г. исполнится 400 лет миссии Ивана Петелина – первому русскому посольству в Китае). Однако общение между китайской цивилизацией и народами, населяющими сегодняшнюю Россию, взаимообогащение культур и взаимовлияние на идентичность народов началось значительно раньше.
Около десяти лет назад в науках, изучающих древнейшую историю человечества, произошел качественный скачок. К традиционно медленным и колоссально трудозатратным наукам антропологии, археологии и палеолингвистики прибавилась ДНК-генеалогия[48]. Данные о редких, раз в несколько тысяч лет, мутациях в Y-хромосомах, позволяют реконструировать «одиссею человечества» с момента возникновения общего предка до наших дней. Распространенность определенного типа мутаций получила название гаплогруппы. Определенные гаплогруппы можно ассоциировать с народами, известными в истории.
По картине мутаций в ДНК новая наука позволяет воссоздавать миграции человеческих популяций, происходившие в далеком прошлом – до десятков тысяч лет назад – и рассчитывать время этих миграций с точностью до сотен лет. С помощью методов ДНК-генеалогии было, в частности, установлено, что группа носителей индоевропейской гаплогруппы R1a1 примерно 3600 лет назад перешла с Южного Урала в Индию. Вместе с языком переселенцы дали местным народам индоевропейскую религию и космогонию (структурное и содержательное сходство индийских Вед с другими индоевропейскими источниками, от Авесты до греческих теогонии и «Голубиной книги» (сборника восточно-славянских духовных стихов XV–XVI вв., уходящих корнями в далекую эпоху индоевропейской общности), отмечали многие исследователи, в т. ч., Антуан Мейе, Жорж Дюмезиль, Владимир Топоров, Александр Зайцев, Томас Гамкрелидзе, Вячеслав Иванов, Михаил Серяков и др.) Аналогичное вторжение индоевропейцев в течение III–II тыс. до н. э. было в Иран, Грецию и другие территории.
