Александр Никонов - Здравствуй, оружие! Презумпция здравого смысла
Ракитова быстрым шагом ходила до утра, потом возвращалась домой, наспех завтракала и сразу шла на работу — в Трехгорку, где служила мастером. Там, в каморке, удавалось покемарить в сумме час-другой, урывая минут по десять-пятнадцать. Так и избежала ареста. Через несколько месяцев, после нескольких безуспешных ночных попыток застать гражданку Ракитову дома, гестаповцы, ох, простите, чекисты про нее забыли: много было тех, кто спал дома. А может, просто очередное поколение чекистов кровавой волной вымыло, а новые занялись подготовкой других процессов. В общем, выжила. Вместе с ней выжил и Толя Ракитов.
Когда уже после войны врачи зачитали парню приговор о грядущей слепоте, молодой Анатолий Ракитов, к тому времени работавший художником-декоратором и мечтавший о карьере настоящего художника, понял, что живописцем ему не стать. Нужно было искать другую жизнь. И он поступил в МГУ на философский факультет, и все пять курсов проходил в одной гимнастерке, шароварах и телогрейке.
Забавно… В бытность свою школьником Толику приходилось подрабатывать, чтобы помочь маме, поэтому он плохо успевал, переползал с двойки на тройку, и училка как-то брякнула ему:
— Ты будешь уркой и кончишь жизнь в тюрьме.
— Нет! — вдруг звонко, словно по какому-то светлому наитию, молнией мелькнувшему в голове, ответил мальчик. — Я до сорока лет стану профессором!
И точно. Закончив университет, слепой сын врага народа в 38 лет стал доктором наук и профессором. А уже будучи профессором философии, закончил математический, исторический и биологический факультеты МГУ и выучил несколько иностранных языков — просто так, для самообразования…
Если не считать трех тяжелых инвалидностей, все в жизни Ракитова сложилось крайне удачно. У него трое взрослых детей, есть внуки и веселая жена Тамара, которая моложе Ракитова на 20 лет. Профессор — автор двух десятков книг, одно время даже работал руководителем президентского Аналитического центра по общей политике. Студентами Ракитова были Явлинский, Лившиц, Уринсон. Между прочим, благодарный ученик Лившиц на даче Ракитова когда-то возил тачки с навозом и канавы копал. Помогал пожилому учителю простым говновозом.
Да, жизнь сложилась удачно. Но я бы такой жизни себе не хотел…
Ракитов — человек совершенно невероятной судьбы, который в иной стране мог бы стать национальным героем, как парализованный физик Хоккинг в Америке. Но у нас в стране, видать, столько алмазов, что бриллианты на их фоне просто теряются…
Вот с этим человеком я и разговорился однажды за национальный менталитет. Насколько этот менталитет фатален? Ракитов ответил:
— Карамзин в «Записках русского путешественника» писал, что, проезжая Пруссию, он поражался, насколько все-таки грязны прусские деревни по сравнению с чистенькими русскими деревнями. Прошло сто лет. И у Салтыкова-Щедрина мы уже читаем, сколь грязны русские деревни по сравнению с прусскими. Что случилось за эти сто лет? А просто сказались результаты комплексных реформ, проводившихся Фридрихом Великим, королем Пруссии. Еще задолго до путешествия Карамзина он ввел веротерпимость, провел судебную реформу, принял жесткие меры против затяжного судопроизводства и коррупции правоохранительных органов, стал привлекать в Пруссию ученых, философов, деятелей искусства, начал требовать наведения порядка, жесткой дисциплины и в армии, и на гражданской службе. Результаты этого еще не были заметны во время путешествия Карамзина. Но спустя сто лет, когда писал Салтыков-Щедрин, плоды этой деятельности были уже совершенно очевидны. И до сих пор Германия остается страной образцового порядка, дисциплины и трудолюбия. Но главный результат — это формирование новой государственности и нового менталитета, основными чертами которого являются любовь к порядку и трудолюбие. Вот почему Германия сегодня входит в число наиболее развитых и благополучных стран мира.
…И никаких генов. Никакой селекционной работы. Никакого фашизма. Простая дрессировка. Система штрафов и поощрений. То есть в чистом виде либерализм…
— Знаете, быстрое изменение менталитета начинается всегда сверху, — продолжал Ракитов. — Петр Первый взял и изменил «под Европу» менталитет части русской нации — дворянства. Не хотели! Сопротивлялись! Боролись, как дураки, за дедовские традиции, за бороды, за долгополые кафтаны, за сермяжную самобытность. Сломал! Зато потом появился Пушкин, появились Лобачевский, Менделеев, Павлов. Нужно только начать!.. Когда появляются первые люди с новыми идеями, возле них образуются цепочки, кружочки или, как говорят математики, «окрестности точки» — люди, которые являются объектами культурного влияния. И постепенно менталитет нации меняется! И меняется он прямо на глазах. Двадцать лет назад секретарши начальников не предлагали посетителям чай или кофе. А сейчас предлагают. Вы скажете, это просто обряд? Но из тысячи обрядов складывается менталитет. Хамство может транслироваться из поколения в поколение, а может пресечься системой, при которой хамом или неряхой быть невыгодно — работы не получишь. И ментальный вирус будет убит. Вы, кстати, заметили, что теперешние продавщицы по хамству на порядки уступают советским?..
Тут, конечно, Ракитов прав, менталитет — не мифический непобедимый дракон, а простая сумма привычек и штампов реагирования. Да, эта сумма народно-огромна и потому инертна, она транслирует самое себя из поколения в поколение. Но, как видим, поддается регулировке. Это во-первых. А во-вторых… Насколько он вообще значим, этот модный менталитет?
Менталитет — надстройка над животной базой. Можно носить косоворотку с кушаком и креститься тремя перстами, а можно вовсе не креститься и носить лапсердак. Но базовые реакции людей остаются неизменными — никто ложку мимо рта не пронесет: человек — животное, инстинктивно гребущее под себя, и цвет косоворотки на это не влияет. В какой-то степени уровень загребучести зависит от условий жизни — на северах живут флегматичные трудоголики, чуть более склонные к коллективизму, а на югах — ленивые темпераментные лоботрясы, чуть более склонные к наплевательству на себе подобных (а чего кучковаться? там, где тепло, человек и без помощи коллектива проживет: отопления ему не надо, а пропитаться он и бананом с дерева сможет, не помрет).
Всем известно: русский ленив, русский безалаберен, русский привык рассчитывать на авось, он — широкая душа, последнюю рубаху отдаст, природный коллективист и по самые ноздри соборен. Это стереотип. То есть обобщенный опыт — сведенные в словесные формулировки наблюдения. То есть правда. Не так ли?
Что сформировало русский характер? В книге «История отмороженных» я подробно ответил на этот вопрос: сформировали его внешние обстоятельства труда — климат, крайне суровые природные условия хозяйствования, которые требовали коллективного надрывания пупа. А что такое коллективный труд? Это такой труд, в котором трудно вычленить вклад отдельной личности. Непонятно, кто сколько сделал, поэтому особо стараться смысла нет — ничего тебе это не даст. И если выпала свободная минутка, лучше на печи ее пролежать, чем проработать, это понятно. Отсюда и разговоры о русской лени. А вот немецкий крестьянин каждую минуту пашет, потому как минута эта деньги приносит — ему лично, а не «опчеству». Но вот какой парадокс…
Жил-был на Руси в позапрошлом веке Александр Энгельгардт, агрохимик. То есть агрохимиком-то он позже стал, а по первой специальности был Александр Николаевич офицером-артиллеристом, как Толстой. А потом увлекся сельским хозяйством, использованием химических удобрений. И всю жизнь этому посвятил, оставив после себя множество наблюдений за русским народом, за коим подглядывал, словно натуралист за зверушками. Эти записки натуралиста носят название «12 писем из деревни», если кому интересно…
Так вот, однажды Энгельгардт нанял землекопов расчищать луг, поросший кустарником. И, наблюдая за работой мужиков, заметил, что они на обед жрут одну картошку. Это исследователя удивило: он слышал, что землекопы должны хорошо питаться, потому как с пустой картошки много не наработаешь. Заинтересовавшись, Энгельгардт спросил мужиков, почему они так скудно питают свои организмы, ведь работа землекопов обычно хорошо оплачивается, стало быть, деньги на лучшую пищу должны быть.
На что мужики объяснили барину, что на поденной работе хорошо питаться им невыгодно. Потому как оплата повременная, а труд коллективный, так чего ж корячиться?
Вот когда они работают сдельно и можно учесть персональный вклад каждого, тогда они едят кашу, сало, щи с ветчиной — потому как с хорошим топливом можно наработать больше и, соответственно, больше денег положить в карман. А на поденщине мясо кушать нерентабельно: не окупится. Вот она, природная русская расчетливость — немцы нервно курят в сторонке!..
