О чем говорят кости. Убийства, войны и геноцид глазами судмедэксперта - Клиа Кофф
Хосе Пабло уехал, как и планировал, в конце первой недели. На выходных к нам приехали два антрополога. Я поручила им взять на себя антропологический анализ, пока я буду заниматься одонтограммами, поскольку ни один из них не знал, как работать с системой нумерации зубов, используемой Интерполом. Шуалу Мартин я знала с 1996 года, с миссии в Боснии. Мне было также интересно увидеться с Шерил Казмарчик, аспиранткой из Канады, имевшей репутацию зрелого и опытного командного игрока. Шуала и Шерил были хорошими подругами, работавшими вместе в морге в Боснии, и Хосе Пабло предупредил меня, что они, скорее всего, захотят сразу установить в лаборатории свои порядки. Так и произошло, хотя, возможно, это не было спланировано, потому что всю первую неделю они работали почти исключительно с детскими трупами, а оценка возраста большого количества детей предусматривает большой объем исследований костей и зубов. Такая ситуация требовала коллективных усилий, особенно потому, что одонтограммы приходилось корректировать вручную, чтобы вносить данные по молочным, или ювенильным, зубам. Мне попал в руки один скелет, принадлежащий ребенку от восьми до двенадцати лет, и я сразу отметила состояние его костей. Я не видела таких молодых скелетов со времен Руанды и уже успела забыть, насколько они пластичны: все концы костей несросшиеся, таз разделен на три части, зубы молодые. Мне это показалось интересным, а затем, к своему удивлению, я почувствовала, как печаль пришла на смену интересу: ребенку выстрелили в затылок, и пуля вышла через лицо.
Всю ту неделю меня преследовали яркие сны: я пыталась и не могла определить возраст костей и отвезти челюсти на рентген. Когда я просыпалась, или почти просыпалась, я злилась на себя за то, что притащила кости домой. Я раздраженно говорила себе, что сейчас время спать, а не работать. Из-за таких снов мои ночи стали продолжением рабочего дня.
С приездом Шуалы и Шерил я полностью вошла в роль заместителя начальника, потому что смогла закрыть дела, начатые мной в роли антрополога. Однако я не ожидала, что мои обязанности так расширятся. Помимо своих рутинных дел я ходила с совещания на совещание, пять раз в день меняя одежду при переходе из красной в черную зону (морг и офис), принимала внезапный визит британской судмедгруппы, приехавшей, чтобы перенять наши антропологические стандарты, общалась с солдатами КФОР, которым приспичило посмотреть, как выглядит морг, успокаивала гнев польского патологоанатома, который хотел получить тело для вскрытия прямо сейчас и считал, что мы тонем в бюрократических процедурах, успокаивала патологоанатома из Шри-Ланки, заверяя его, что он обязательно улетит вовремя (он все время повторял: «Не хочу здесь застрять»), ходила в магазины за туалетной бумагой и столиками, консультировала антропологов, занимавшихся анализом скелетов подростков, а также ругала и одновременно благодарила Хосе Пабло за то, что он не предупредил меня, чем мне придется заниматься.
Именно тогда у меня начало появляться более широкое видение нашей работы. Пусть я имела дело только с зубами и теми вещами, на которые хотели обратить мое внимание другие антропологи, я видела картину целиком: сколько женщин прошло через наши руки, сколько подростков или юношей, какие вещдоки и личные вещи были извлечены. Когда я впервые увидела зажигательную пулю, выпавшую из головы старого беззубого мужчины, и уже знакомые пули калибра 7.62, извлеченные из колена и плеча двадцатидвухлетнего парня. Последнего я эксгумировала месяц назад. Родственники нашли его тело в Ораховаце, совсем недалеко от нашего морга, и предали земле. В момент, когда я снова встретилась с ним, я подумала, что все возвращается на круги своя. Тела возвращались туда, где их нашли, а я составляю зубные карты людей, которых сама выкопала из земли. Я знала все в деталях, потому что имела доступ ко всем нашим полевым записям в базе данных. Теперь я имела полную картину. Я знала, что двадцатидвухлетнего парня в последний раз видели, когда его увозили из города Б. в Ораховац, и что с собой у него была сумочка с драгоценностями жены. Сейчас эта сумочка была пуста. Убийцы вывернули ее наизнанку и забрали содержимое. А еще у нас был труп мужчины с позеленевшим от пули с медной оболочкой плечом.
Мягкие ткани некоторых тел отлично сохранились благодаря воде, проникшей внутрь гробов или саванов, поэтому, как только прибыло все необходимое, мы смогли провести полное вскрытие, извлечь и полноценно исследовать органы. Мозг тоже сохранился. Поскольку теперь не я исследовала тела, я начала по-другому относиться к ним. Закончив одну одонтограмму, я поворачивалась и смотрела на новое тело, чтобы оценить, в каком состоянии его зубы, но вместо того чтобы сосредоточиться на зубах, я всматривалась в лицо старика с щетиной, которой, казалось, всего три дня. Или смотрела на женщину в позе эмбриона, с украшениями и с детской соской в руке. Это был не лучший способ провести свой рабочий день, я знала это по Боснии. Мне нужно было сосредоточиться на работе, но что-то изменилось со времени моих миссий в 1996-м и 1997-м. Мне больше хотелось понять, как эти тела отражают то, что произошло в Косово, – своими травмами и теми предметами, которые мы находили вместе с ними. Меня заинтриговало, что на них было много слоев одежды – как у людей в Руанде, – потому что они тоже знали, что им придется покинуть свой дом, но не знали надолго ли. Я также наблюдала экстремальный разброс возрастов: некоторые лобковые симфизы были самыми старыми из всех, что я когда-либо видела – от восьмидесяти до девяноста лет, то есть почти за пределами шкалы Суши-Брукса, и были очень юные – количество детских трупов опять заставляло вспоминать Руанду.
Вещдоки действовали на меня по-разному. Когда нашли первое тело с пулями калибра 7.62, все кричали:
– Клиа, иди скорее, посмотри!
Я лишь мельком взглянула на труп, потому что в 1996 и 1997 годах я насмотрелась на эти пули на всю жизнь. Профессиональный интерес к пулевым ранениям пропал. Осталась только печаль: все было жестоко, ужасно и болезненно. Мои коллеги по команде понятия не имели, сколько времени патологоанатомы в Калесии тратили на выковыривание пуль под флюороскопом, прежде чем просто начать вскрытие. Мы могли извлечь полтора десятка пуль из тела, а потом прозектор опрокидывал мешок для трупов, и из него выпадал еще десяток и несколько гильз.
Я продолжала испытывать ностальгию по тем дням, когда моргом нам служили палатка и разбомбленное здание,
