Герберт Уэллс - Утро богов
Мы вспоминали о бывшей Малой Андроньевской. Нас отделяло от того вечера много лет. Давно уже наши встречи стали случайностью, меня носило по белу свету, по приморским городам и весям, я принимал город теперь таким, каким он стал — одинаково похожим на любое захолустье, без скверов и архитектурных ансамблей, без живописных улиц и затененных вязами и тополями дворов, даже без детских голосов. Благие намерения чуть было не покончили с моим городом совсем, но, наверное, кроме меня, он был все же кому-то хоть немного нужен. Остановились. Немного оставили на память.
…Древние боги давно казались мне вечными. Их почитали, у них испрашивали милости и совета. Они были живы. Они остались навсегда, увековеченные даже в книгах, написанных их ярыми отвергателями. В голове моей промелькнуло все это, пока она ждала ответа, и я, человек, давно уже подавивший в себе все виды сомнений, узнавший подлинную цену тому, о чем так легко написано в книгах моего детства, помнивший те минуты под шумящими от резкого шквалистого ветра тополями (эти тополя вскоре спилили), ответил ей:
— Мне кажется, тогда на минуту приоткрылась тайна. Это было эхо будущего. Гроза и свет.
Память о вещей грозе
Холсты и акварели Константина Сомова зеркало для меня. Я вижу знакомые черты женщин в его «Арлекине и даме». В его портретах. Великая богиня научила меня видеть душу. Слова эти встречались читателю. Добавлю: во внешности, в глазах, даже в морщинах на лбу, во всем облике проглядывает душа. Это как прохожий виден через слегка заиндевелое стекло. Талантливый художник убирает иней и лед, оставляет нас наедине с внутренним миром.
Все остается почти на месте: столько же морщин, такие же глаза, такие же складки кожи, тот же овал, те же черты. Изменяется рельеф, свет, качество. И вы уже видите внутреннее. Но и в обычном портрете все же видна душа. Нужно ее чувствовать. Если вы художник — вам это обязательно удастся.
Прошлое сжимается, преобразуется, я начинаю различать другое, то, что раньше оставалось вещью в себе. Картина Сомова «Зима. Каток» кажется вершиной. Она написана по законам внутреннего мира.
Даже его смешные фигурки — из того же плохо постигнутого мира. Я вижу себя в его автопортрете.
Законы жизни сложны. В шестьдесят третьем мы расстались с Жанной. Это было в начале лета, когда летел тополиный пух. Никогда потом я не видел таких белых метелей, которые встречали меня на Таганке, на сопредельных улицах. Родился я на Рогожской Ямской, которую кому-то было угодно переименовать в Школьную.
Тогда все и показалось мне похожим… на жизнь. До этого была живопись. Я снова входил в мир моих улиц, ведь мы жили с ней три года в другом районе, я вернулся на старую квартиру, где жил мой дядя с семьей, куда вскоре приехала мать. Я казался себе пожилым, никому не нужным, и только поездка к морю изменила ход времени. Заодно я оказался и в новом измерении. С тех пор я советовал в подобных же ситуациях моим коллегам одно и то же: море, заплывы, пляжи, озера, в крайнем случае бассейны. Это лечит.
Очнулся я не вдруг, не сразу после поездки. Все окунался в прошлое — тогда меня трясла лихорадка. Бродил по тем улицам детства, куда меня вернула судьба. Помню эпизод. Тротуар, казалось, покачивался, как покачивается палуба корабля. Огни машин… Плыли вверх витрины, светящиеся окна, гирлянды фонарей. Все это казалось зыбким или было зыбко на самом деле. Настроение мое передавалось окружающему, сообщало ему беспорядок, движение. Свернул в переулок, остановился у окна. За занавеской женщина в светлом переднике гладила. И рука ее словно отмеряла и отсчитывала те отрезки, из которых слагался для меня рассыпавшийся мир.
Я точно впитывал в себя движения красивых, бело-розовых полных рук, видел, как поднималась грудь женщины, как свет от люстры оживал на округлых ее щеках, исчезал в складках антрацитово-черной блузки, оживал в темных глазах женщины и помогал ей, указывая тенью от утюга, как вести правильные линии.
Потом двинулся дальше. Магазины. Редкие прохожие. Редкие возгласы на другом, казалось мне, языке… темная пустота неожиданного тупика, огонь сигареты, звук поцелуя, еще и еще…
Все таяло, исчезало здесь, я не просто находил себя снова. Та, отдаленная временем гроза повторилась, сбылось то, что она предвещала!
Меня тянуло к людям, я бродил не помню сколько времени, бесцельно, не зная, по какой улице я иду, и стрелки круглых часов на столбах дергались, безуспешно напоминая о буднях, которые еще не мог понять и принять… Подобно невидимке я добирался в такие вот вечера до центра Москвы и возвращался… Гроза, потом свет.
Есть молитвы об избавлении от воспоминаний. Но я не хочу от них освобождаться.
Я вновь в Таганском парке, почти сведенном на нет строителями. Я один помню место, где была танцверанда с тесовым полом, оркестровой площадкой, навесом, скамейками — чудо из чудес. Как помню вещую грозу. Порой задаю себе вопрос: готов ли я был тогда узнать, что боги есть, и есть творец, и Богоматерь может являться к людям и беседовать с ними? И отвечаю себе же: скорее всего нет.
Я поверил бы, но кто знает, какой причудливой могла бы оказаться моя жизнь — в те времена!..
Звезды и разум
Осенними вечерами — у моря, а потом в Москве — светоносная лазурь звезд проступала над головой. Я бродил изредка по аллеям парка нашей юности, всматриваясь в мерцающие узоры (в Москве понять нужно было многое).
Во время болезни я тоже думал о небе. Рука творца оставила там знаки и росчерки. Минувшей осенью я узнавал их. Иногда различалось матовое пятнышко знаменитой туманности. Если бы глаз мог видеть все слабые источники света в ней, то она разрослась бы так, что и семьдесят Лун не закрыли бы ее. Там, в туманности Андромеды, горят такие же небесные огни — их можно увидеть в телескопы, они так же неспешно, как и наши звезды, обращаются вокруг ядра этой галактики. Справа от туманности и созвездия Андромеды величаво летит Лебедь, который хорошо виден и летом, а ниже — огромный квадрат Пегаса и Персей. На старых картах неба Персей держит в правой руке меч, а в левой голову Медузы. Когда-то Зевс золотым дождем проник в терем, где томилась аргосская царевна Даная. Терем был медный, с медными же огромными замками на воротах. Его соорудил Акрисий, отец Данаи, знавший о своей смерти от руки собственного внука. В один печальный день царевна с маленьким сыном Персеем по приказанию грозного ее отца была брошена в море в деревянном ящике, подобно царице из пушкинской сказки. Рыбак Диктис выловил его, воспитал Персея. Местный царь влюбился в Данаю, а Персея послал искать горгону Медузу. Нимфы подарили герою крылатые сандалии, шапку-невидимку и заплечную сумку. Кривой нож дал ему бог Гермес. На крылатых сандалиях он взлетел, догнал Медузу и, наблюдая ее отражение в щите, обезглавил чудище. Если бы не блестевший как зеркало щит, быть бы ему обращенным в камень одним взглядом Медузы. Упрятав голову ее в заплечную сумку, наш герой скрылся от других горгон, сестер Медузы. В далекой Эфиопии Персей спас царскую дочь Андромеду от другого чудовища. Состоялась свадьба. Так, вместе, они оказались и на небе.
Ниже, над самым горизонтом, светились многочисленные звезды Кита. Среди них искали следы разума, слушая радиосигналы, тогда как высшая форма его, божественный разум, внимательно слушала и наблюдала Землю.
Глаз человека может различить сто звезд Кита. Одна из них очень быстро перемещается по небосводу, как все очень близкие к нам звезды — это тау Кита; она похожа на Солнце, только немного меньше его. Она так же медленно вращается вокруг собственной оси. Это потому, думают астрономы, что есть планеты, которые взяли на себя часть общего движения. Радиотелескопы выслушивали эти предсказанные, но не обнаруженные еще планеты.
Безрезультатно. Но если бы и был принят сигнал, то, верно, он в конце концов попал бы в рубрику курьезов популярных журналов. Это общая судьба всех проявлений разумного начала, которые когда-либо отмечены на удивительной планете, называемой Землей. Точно так же человек пытается понять чаще не богов, а вымышленную информацию о них.
…Поблизости от созвездия Кита сияли Овен, Рыбы, Треугольник. А правее его и правее Пегаса парил царственный Орел с его Альтаиром. Чуть ниже выползала из-за горизонта Змея, поддерживаемая Змееносцем. В самом центре и очень низко, едва поднимаясь над окоемом, Водолей намеревался открыть нам самую горячую звезду Галактики, но его намерения, кажется, опережали время. Видно, не пробил час.
Его звезды были и моими звездами. Я верил в родство с ними, ведь когда-то Солнце совместилось с ними, и я появился на свет, годы и годы потом не замечая совпадений моего личного с тем, что изначально обещано. Что-то во мне оживало, заставляло настораживаться и слушать, всматриваться и ждать, пока боги не указали первую ступень в мире звезд.
