Скандал столетия - Габриэль Гарсия Маркес
Когда читаешь книгу не на своем языке, возникает вполне естественное желание перевести ее на свой. Это понятно, потому что одно из удовольствий, даруемых чтением – как и музыкой, кстати, – это возможность разделить его с близкими. Не тем ли объясняется, что Марсель Пруст умер, не успев осуществить одно из своих заветных желаний – перевести с английского труды Джона Рескина, который как мало кто был так непохож на него самого. Я и сам бы из чистого удовольствия перевел бы Андре Мальро и Антуана де Сент-Экзюпери, тем более что оба не пользуются сейчас должным успехом у своих нынешних соотечественников. Однако дальше намерения дело не пошло. А вот «Песни» Джакомо Леопарди я перевожу уже давно – малыми порциями, втайне от всех и в немногие свободные часы, ясно притом сознавая, что на этой стезе ни Леопарди, ни его переводчик лавров не пожнет. Я делаю это исключительно для времяпрепровождения, схожего с тем, что отцы-иезуиты когда-то называли «одиноким самоуслаждением». Впрочем, хватило и одной попытки, чтобы оценить, каких трудов это стоит, и как самонадеянно с моей стороны – пытаться отбивать хлеб у профессионалов.
Маловероятно, чтобы писателя удовлетворил перевод его книги. В каждом слове, в каждой фразе, в каждом сюжетном повороте почти всегда скрыты второй смысл, потаенное намерение, известные одному лишь автору. И потому весьма желательно, чтобы он сам по мере возможности участвовал в переводе. Весьма примечательный опыт по этой части представляет собой исключительный перевод джойсовского «Улисса» на французский. Первый, черновой вариант единолично и полностью и сделал Огюст Морель, который потом дошел до окончательной версии в сотрудничестве с Валери Ларбо и самим Джойсом. В результате получился настоящий шедевр, не превзойденный – по мнению людей понимающих – ничем, кроме перевода на португальский (в бразильском изводе), выполненный Антонио Оуайссом. Зато существует единственный перевод на испанский, да, по правде говоря, не очень-то и существует. Хотя история его создания в известной степени служит ему оправданием. Его сделал для собственного удовольствия аргентинец Х. Салас Субират, в обыденной жизни – страховой агент. Издатель из Буэнос-Айреса Сантьяго Руэда не в добрый час обнаружил перевод и выпустил в свет в конце 40-х годов. Через несколько лет я познакомился с переводчиком в Каракасе, где он прозябал в акционерном страховом обществе, и мы провели прекрасный вечер в беседе об английских романистах, чьи книги он знал почти наизусть. А последняя наша встреча больше напоминала сон – будучи уже весьма преклонного возраста и одинок как никогда, он отплясывал на карнавале в Барранкилье. Все это выглядело так странно, что я не решился его окликнуть.
Вошли в историю и переводы Джозефа Конрада, сделанные французом Гюставом Жан-Обри и Филипом Нилом. Великий писатель – его настоящее имя Теодор Юзеф Конрад Коженевский – родился в Польше, а его отец, кстати, переводил английских авторов и среди прочих – Шекспира. Конрад, с детства владевший английским и французским, начал писать на обоих языках. И сегодня – уж не знаю, правомерно или нет, – считается одним из виднейших представителей англоязычной словесности. Рассказывают, что его неумолимая взыскательность и страсть к совершенству изводила переводчиков, но сделать автоперевод так и не решился. Любопытно, что вообще очень немногие двуязычные писатели делали это. Самый близкий пример – Хорхе Семпрун, который пишет и по-испански, и по-французски, но – разные произведения. И никогда не переводит сам. Еще причудливей поступал ирландец Сэмюэл Беккет, лауреат Нобелевской премии, одну и ту же книгу сочинявший на двух языках и утверждавший, что это – не перевод книги с одного языка на другой, а два самостоятельных произведения.
Несколько лет назад, знойным летом, в Пантеларии выпал и на мою долю загадочный переводческий опыт. Граф Энрико Сиконья, до самой своей кончины переводивший мои книги на итальянский, в то лето работал над романом кубинца Хосе Лесамы Лимы «Парадиз». Я – преданный поклонник его поэзии, я восхищался и его личностью, хоть и видел его лишь несколько раз в жизни, а в ту пору как раз хотел получше узнать этот герметичный роман. А потому немного помог Сиконье – не столько с переводом, сколько с расшифровкой этой неподатливой прозы. Тогда и убедился, что переводить – это не то же самое, что читать. Среди прочего в «Парадизе» нам встретилась фраза, в которой на протяжении десяти строк подлежащее несколько раз меняло род и число, так что к концу было решительно непонятно, кто действует, когда действует и где. Зная стиль Лесамы, можно было предположить, что этот хаос устроен им сознательно, но точно сказать это мог он один, спросить же его было никак невозможно. Сиконья спрашивал, должен ли переводчик сохранить и на итальянском всю эту рассогласованность или же следует привести в соответствие со строгими правилами грамматики. Я считал, что – надо, что произведение должно возникнуть на другом языке не только со своими достоинствами, но и с недостатками. Это – обязанность переводчика, его долг перед читателем, не знающим оригинала.
Нет для меня ничего более угнетающего, чем читать свои книги на тех трех языках, которыми худо-бедно владею. Я узнаю себя только по-испански. Однако должен сказать, что иные пассажи в книгах, переведенных на английский Грегори Рабассой, мне понравились больше. Возникало впечатление, что он выучил испанский текст наизусть, а потом изложил его целиком по-английски – и его верность тексту полнее и глубже обычной буквальности. Он никогда не унижается до подстрочных примечаний, не прибегает к этому средству – негодному, но, к сожалению, очень ходовому у плохих переводчиков. Один из них, бразилец, дал, например, такую сноску к слову «астромелия» – «Несуществующий цветок, выдуманный Гарсиа Маркесом». Самое скверное – что, как я потом узнал, астромелии не только вполне существуют на Карибах, что известно всем и каждому, но и само это слово – португальское.
21 июля 1982 года, «Эль Паис», Мадрид
Самолет спящей красавицы
Эта красивая и стройная девушка с нежной кожей цвета ржаного хлеба и глазами, подобными зеленым миндалинам, с черными гладкими волосами, лившимися по спине, с чем-то неуловимо древневосточным во всем облике могла с одинаковым успехом быть и уроженкой Филиппин, и гражданкой Боливии. Она была одета с изысканным вкусом – жакет из меха рыси, шелковая блузка в едва заметный цветочек, льняные брюки, угловатые – по нынешней моде – туфли
