Беседы под звёздами - Лучезар Ратибора
Сотни лет назад я бы уже добрался до этой треклятой и благословенной стены, если бы не оковы. Но руки мои были зажаты толстыми цепями, уходящими в плоть стены сзади меня — близняшки впередистоящей, такой же красной и кирпичной. Ноги мои были почти свободными: к каждой из них была прикована всего лишь двухпудовая гиря. Узник не ограничен в своём ножном передвижении! Наверное, кто-то здорово смеялся, когда сажал меня на цепь. Щедрая воля для ног не увеличивала мой ареал проживания — скованность рук обрезала все надежды на корню.
Поначалу я с трудом поднимал двухпудовку и с размаху опускал на цепь в надежде её раздробить, ведь вода камень точит, терпенье и труд всё перетрут, а у меня в запасе бесконечное время. Но всё впустую — на цепи не оставалось даже царапины. Потом я сотни тысяч, миллионы, миллиарды раз пытался вырвать цепи из стены. Не удалось. Сил не хватало. Но. В своём сизифовом труде однажды я заметил, что сила моя увеличилась. И в противовес цепи волшебным образом утолщились, а гири обратились более крупными и тяжелыми. Всё ради того, чтобы продолжать удерживать ставшего сильнее пленника.
Я с ревом рванул вперёд к заветной цели, запястья обожгло огнём. Кандалы глубоко впились, вновь содрав кожу до мяса. С этими оковами я многократный кровный брат, с каждой попытки они пьют немало моей крови. Боль придала ярости. И созрело окончательное решение вырваться прямо сейчас во что бы то ни стало, пусть я оторву себе кисти, пусть стану безруким, но прекращу эту бесконечную пытку! И я кинулся вперёд, красная стена перед глазами задернулась кровавой пеленой, я плохо видел, я плохо помню подробности. В памяти всплывают обрывки сна или яви: я орал, я рычал, слёзы падали градом от предельного гнева, взрывающей внутренности ненависти и стремления к разрушению, я неистово алкал самоуничтожения, ведь не будет меня, не будет и этой грёбаной субъективной реальности, где я пожизненный узник.
Наверное, я потерял сознание. Когда очнулся, то обнаружил себя лежащим возле вожделенной стены. Кисти были на месте, а от закованных запястий тянулись обрывки цепей. Я таки сумел их порвать.
В моём существовании наступил новый этап: теперь я пытался разломать стену. Я бросался на неё, разбивал лоб, расцарапывал пальцы в кровь, выдирал ногти в слепой ярости, а потом всё заживало до исходного состояния, как на Росомахе. Пытался совать пальцы в замочную скважину — узковата. Глядел в неё днями и ночами, стараясь ухватить хоть отблеск, хоть намёк, а что же там, за этим пределом. Но лишь кромешная тьма была мне ответом. Зато я стал ещё сильнее. Теперь я просто разгонял с пинка ножную гирю и посылал в стену, как таран. С кирпичей даже крошки не осыпались.
Не могу сказать, сколько по времени я силился перейти новый рубикон. По моим ощущениям, на это ушло несколько десятков или сотен лет. Здесь, в тюрьме, где царит вечность, сложно оценить скорость течения Реки Хроноса. Моя отвага и надежда периодически сменялись отчаянием, я то рыдал, то впадал в прострацию, неотрывно пялясь в одну точку, то я вновь находил в себе силы к борьбе, посвящая годы атакам и восхождениям. Возможно, мне было бы легче, если бы я помнил о себе больше. А основное, что всплывало в моей памяти из биографии — только эта тюрьма и жизнь в ней, будто я здесь родился и пребывал всё время. В общем, о себе я ничего не знал. Только иногда во сне ко мне приходили видения с неизвестными мне названиями, с диковинными странами, там были какие-то люди, там был и я, каждый раз в новом обличье, в новом теле, на новой планете, с новым именем. Был ли это я, или мои незримые надзиратели-мучители навевали мне сны для усиления моих страданий — я никогда не узнаю. Постоянно и всегда одно имя звучало в моих ушах по пробуждении, оставаясь неизменным. С ним я себя и идентифицировал, не имея иных вариантов. Меня зовут Антис.
В очередной раз, в один из Эонов Вечности я внимательно изучал отверстие для ключа в кандалах и в стене. Они были идентичными, абсолютно одинаковыми. Где-то на краю Вселенной должен быть ключ к моему освобождению. Я метнулся на стену без особой надежды, легко взбежал по ней, ударил кулаком в серо-бесцветный потолок и приземлился, прижал подбородок в группировке… Тут мой взгляд чудом упал на собственную грудь. А там на шее на тонком шнурке болтался ключ. В один миг я понял, что это ключ от оков и от стены. И открылась мне полная память, хлынула на меня огромным всесокрушающим водопадом ("Бездна бездну призывает голосом водопадов"). Не удержавшись, я опустился на колени, зажмурив глаза. Я вспомнил, вспомнил всё… Воочию в недрах памяти увидел я, что Я сам себя сковал и запер, осознанно и добровольно. Потому что, несмотря на мои долгие терзания и мучения, для Меня это было наилучшим вариантом из всех возможных.
"… А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!"
Хочется взорвать всё к херам, броситься в пучину, скинуться со скалы, врезать молотом по своей жизни, заняться саморазрушением с веществами и терминальными состояниями, лишь бы сдвинуть это замершее колесо с мёртвой точки. Когда всё летит к большому пушистому лису, летит очень быстро — в этом даже есть какой-то драйв! Потому что можно пролететь мимо, можно перепрыгнуть, "песец" может оказаться довольно мягким, а ещё есть шанс на прекращение мучений ввиду всепоглощающего размера задницы, в которую попадёшь, которая засосёт, как чёрная дыра, и аннигилирует. И главное — движуха! Ты включаешь, наконец, на полные обороты весь свой атомный потенциал энергии, который с огромным адским трудом сдерживал, ты разгоняешься до предела: это миг триумфа, момент приложения сил, вот он,
