Журнал Современник - Журнал Наш Современник 2006 #12
3. Трое в одной карете
До киноактерской параболы одной из лучших театральных работ Филатова был Пушкин в спектакле по композиции Л. Целиковской и Ю. Любимова “Товарищ, верь!”. Здесь он впервые получил главную роль и к тому же материал, позволявший его поэтической натуре развернуться в полную силу. Что он, кстати, и сделал самым превосходным образом.
Пушкиных по замыслу Любимова было пятеро. Дыховичный исключительно рельефно играл Пушкина — гусара, бражника и повесу. Пушкин Бориса Галкина (позже эту роль так же превосходно играл Погорельцев) был чист, непосредствен и по-детски обидчив. Восходящая звезда театра, корифей эпизода Р. Джабраилов играл Пушкина-арапа. Золотухин, на мой взгляд, был Пушкиным, которого сочинил в своем воображении русский народ. А вот тонкий, эфирный материал, где зритель должен был поверить, что Пушкин не только поэт, а к тому же гений, выпал на долю Филатова. Леонид с этой партитурой справился превосходно. Из царской золоченой кареты мне всех Пушкиных было видно как на ладони. В этом спектакле я в одном лице был и Дантесом, и царем Николаем, поэтому по ходу спектакля сталкивался с ними практически в каждой сцене. Чем же отличался Пушкин Филатова от других? Глазами! Фокус был в глазах! Они, не в укор другим исполнителям, которые, повторяю, играли первоклассно, чувствовали по-особенному боль времени. Боль ведь возникает тогда, когда должное и сущее не сходятся в одной точке. (В этом смысле двадцатый век наряду с величайшими достижениями в немалом — “и зрение и слух поверг во прах”.) В России мы это почувствовали во всем, в том числе и в театре. Ведь актеры — дети своего времени. Хорошее и плохое пронизывает их жизнь в неменьшей степени, чем других. (Судите хотя бы по фильму Филатова “Сукины дети”.)
Но тогда, в пору расцвета “Таганки”, Филатов в упомянутом выше пушкинском спектакле работал превосходно. Если коротко обозначить, чем занимался его Пушкин — это сочинением стихов “здесь и сейчас”. Поэтому в исполнительской манере присутствовала значительная доля импровизации. (Надо заметить — мотив “импровизации” у Пушкина — один из излюбленных, а в “Египетских ночах”, как мне кажется, он достигает своего апогея.) У Филатова получался странный фокус. Происходило, если так можно выразиться, помножение пушкинского вечного, отраженного и поныне в сегодняшнем. Об этом “помножении” превосходно сказал Тютчев:
…вдруг знает Бог откуда,
Нам на душу отрадное дохнет,
Минувшим нас обвеет и обнимет
И страшный груз минутно приподнимет.
Так вот, Филатов за звучащими поэтическими строками умел, как никто, поднимать “страшный груз”, не говоря уже о мастерстве его чтения, которое было выше всяких похвал. Позже эти глаза, в которых всегда было больше, чем давал сценарный материал, появились на экране. Они-то и выделили Филатова из плеяды героев экрана его времени.
Не могу не вспомнить еще один трогательный эпизод. По ходу спектакля в уже упомянутой золоченой карете, находящейся в центре сцены, на каждом спектакле в ожидании своего выхода сталкивались Л. Филатов, Н. Шацкая, игравшая красавицу Гончарову, и царь Николай I, то есть я. Находились мы вместе в этой карете недолго, минут пять. Но если учесть, что спектаклей было за сотню, то для поэтической натуры Леонида это были не минуты, а целая вечность. О чем мы только не говорили в этой незабываемой паузе! И я порой думаю: не там ли, в этой золоченой царской карете, “нашептались” те новые чувства, которые соединили Шацкую и Филатова на долгую и счастливую жизнь?
4. Про Федота-стрельца,
удалого молодца,
или Театр Леонида Филатова
В прекрасно изданной Екатеринбургским издательством “У-Фактория” книге “Театр Леонида Филатова” сказка “Про Федота-стрельца, удалого молодца” занимает первое место. Недаром эта сказка посвящена автором жене Нине. Эта пьеса не только первая, но, с моей точки зрения, и лучшая в творчестве Леонида Филатова. И хоть Филатов в начале признается, что сказка “Про Федота” написана по мотивам русского фольклора, мне лично не хотелось при чтении “взвешивать мотивы”, а вот почерк мастера я весомо почувствовал еще много лет тому назад. Именно в тот год, когда Леонид впервые прочитал эту сказку на телевидении.
Сказку он читал в двух отделениях. Нечего и говорить, что рекламной паузой тогда не увлекались. Показали Мастера через паузу, отбив антракт рисунками, где действительно было немало мотивов русского фольклора. Сейчас вспоминаешь все это и невольно заключаешь: хоть и подчас суровая была тогдашняя действительность, но уж если что-то ей было по душе, то она никогда не скупилась на ласку.
Сегодня, кроме “Аншлага” и бесконечных “бенефисов юмористов”, ничто не представлено из того, чем когда-то на экране являлось, к примеру, чтецкое искусство! И думаю, не во вкусе здесь дело, а в другом: изменились цели! Тогда, пусть с ошибками, но кормили своих и строили Великое государство. Сейчас не только кормим чужих, но и свое дожевываем без оглядки.
Должен сказать, что в актерском сознании, и не только “таганцев”, Леонид, скорее всего, представлялся героем. А тут оказалось, что он первоклассный характерный актер.
Причем в том спектакле нескольких персонажей он сыграл просто “на ура”. Других же наделил такими яркими штрихами, что неспроста на следующий день проснулся не только знаменитым актером, но еще и известным поэтом.
В начале этих заметок я вспоминал, что в щукинский период Филатов писал под чужим именем не только сцены, но порой и целые пьесы. Причем делал это так мастерски, что это долго сходило ему с рук. Кажется, педагог Сомов, “споткнувшийся” на филатовском Артуре Миллере, первым засомневался и, к вящему удивлению кафедры, разоблачил самозванство. В этой истории, а точнее, в этом писательском “лицедействе”, с моей точки зрения, лежит мотив, который лег в основу поздних драматургических работ Филатова, представленных в вышеупомянутом сборнике. Кроме “Часов с кукушкой”, все пьесы этого сборника помечены автором как произведения по мотивам. Невольно задаешь себе вопрос: почему по мотивам? Судя по “Часам с кукушкой”, Филатов мог написать вполне зрелую, оригинальную пьесу. А вот поди ж ты, ему не хотелось! Ему нравилось пожить рядом с Робин Гудом, почувствовать верность Лизистраты, стать авантюрным “Возмутителем спокойствия”, повариться в театральной среде Гоцци, с улыбкой признаваясь читателю и будущему зрителю, что:
Я — уличный паяц. Я — Труффальдино.
Смешнее нет на свете господина!
Да, я дурак, я клоун, я паяц.
Зато смеюсь над всеми не боясь.
По настроению и жанру эти строки многое объясняют. Однако не исключено и другое — что подобное творчество было своего рода уходом от “проклятых вопросов”. Хотя и это сомнительно, потому что достойно высказаться на основе другого материала ничуть не легче, чем на материале, прожитом лично.
Впрочем, сегодня мы можем по-разному объяснять и трактовать эту филатовскую увлеченность, важно одно: театр Филатова существует и, как мне кажется, у него еще многое впереди. Жаль только, что современная режиссура, выражаясь словами одного из персонажей пьесы “Большая любовь Робин Гуда”, “в силу своего невежества не в состоянии отличить свинью от лютни”.
В декабре 2006 года Народному артисту России Леониду Филатову исполнилось бы шестьдесят лет. Его актерское творчество, безусловно, уже ярчайшая страница русского театра и кино. А вот его литературное наследие, и особенно драматургия, как мне кажется, еще ждет своего часа, и надеюсь, что это не за горами.
5. Телевидение
как источник правды
Нечто близкое к названию этой главки я услышал от Лени по телефону. Прозвучало это больше иронично, с неким подтекстом, пожеланием того, что хотелось бы от телевидения в идеале.
Многие годы он был связан с телевидением и, видимо, сверхзадачей этой работы считал, помимо прочего, правдивое освещение жизни.
Надо коснуться одной, особенной черты Леонида Филатова — способности говорить правду. Он был из тех, кто копил, а потом срывался и буквально срезал правдой. Наверное, не все ему удалось сделать как режиссеру в фильме “Сукины дети”. Но за рядом героев угадываются подлинные персонажи и весьма нелицеприятные оценки.
Позже, в пору отсутствия в театре Ю. Любимова, Филатов, из-за творческой несовместимости, принципиально вместе со В. Смеховым и В. Шаповаловым ушел от назначенного в Театр на Таганке А. Эфроса, в “Современник” к Г. Волчек. А в другом случае, накануне разделения Театра на Таганке, в возникшем конфликте с Ю. Любимовым Филатов без колебаний поддержал Н. Губенко. Это обостренное чувство правды жило в нем всегда. Кажется, за год до своей смерти Филатов дал необычайно большое интервью для газеты “Советская Россия”. Конечно, внимание к его творчеству проявляли разные издания, но “Советская Россия” сделала интервью чрезвычайно значимым. В нем помимо вопросов об искусстве и культуре Филатов с горечью и болью затрагивал социальные темы. Это интервью отличалось честностью, прямодушием и тревогой не только за будущее страны, но и озабоченностью тем, в какую дыру загоняют культуру, болью за творческую личность, создающую современное искусство. Ответы Филатова, их острота, эмоциональность и бескомпромиссность дают возможность понять истоки его работы над главным делом последних лет его жизни — телевизионным циклом “Чтобы помнили”.
