Злой рок. Политика катастроф - Фергюсон Ниал (Нил)

Рис против Пинкера

Предсказать очередную пандемию в первые двадцать лет XXI века было не так уж сложно. В 2002 году Мартин Рис, астрофизик из Кембриджа, предложил публичное пари, что к 2020 году «биотерроризм либо биологическая ошибка в рамках одного события приведут к миллиону жертв»[887][888]. Психолог из Гарварда Стивен Пинкер занял другую сторону[889], сказав, что материальные «достижения сделали человечество более устойчивым к природным и антропогенным угрозам и вспышки болезней не превращаются в пандемии». Вот что он утверждал:

…благодаря достижениям в биологии… хорошим ребятам (а их намного больше) легче выявлять патогены, изобретать антибиотики, преодолевающие резистентность микроорганизмов, и быстро создавать вакцины. Примером может служить вакцина против вируса Эболы, разработанная в последние дни чрезвычайной ситуации 2014–2015 годов, когда усилия по поддержке здравоохранения ограничили число погибших двенадцатью тысячами человек, – а не миллионами, как пророчили медиа. Так Эбола вошла в список ложно предсказанных пандемий, где уже были и лихорадка Ласса, и хантавирус, и атипичная пневмония, и «коровье бешенство», а также птичий и свиной грипп. Некоторые из них не имели даже шанса перерасти в пандемию… Другие удалось пресечь посредством медицинского вмешательства и мер по охране общественного здоровья… Журналистские привычки, эвристика доступности и эффект негативности – вот отчего возрастает вероятность [пандемии]. И поэтому я принял вызов сэра Мартина в предложенном пари[890].

Пинкер неявно выступал в поддержку теории эпидемиологического перехода – убежденности в том, что достижения медицины во многом одержали победу над инфекциями и что теперь главной преградой для увеличения продолжительности жизни являются хронические состояния, например рак и болезни сердца. Однако к моменту пари (в 2017 году) Рис оказался в очень хорошей компании. Среди тех, кто верно предвидел пандемию, были Лори Гарретт (2005)[891], Джордж Уокер Буш (2005)[892], Билл Фрист (на выступлении в Богемской роще), Майкл Остерхольм (2005)[893], Ларри Бриллиант (2006)[894], Ян Голдин (2014)[895], Билл Гейтс (2015)[896], Роберт Уэбстер (2018)[897], Эд Йонг (2018)[898], блогер Thoughty2 (2019)[899], Лоуренс Райт (2019)[900] и Питер Франкопан (2019)[901]. Если «серый носорог» когда-либо и появлялся, то им был именно COVID-19.

Но почему это произошло? Во-первых, как мы уже отмечали, оптимизм поколения Мориса Хиллемана – первопроходцев в создании вакцин, – разбился о рифы не только ВИЧ/СПИДа, но и туберкулеза и малярии, против которых эффективной вакцины еще не нашли[902]. Во-вторых, вернулись инфекционные заболевания, которые некогда считались побежденными, в частности дифтерия, чума и холера, которые в 2016–2017 годах оказали сокрушительное воздействие на раздираемый войной Йемен. Пиогенный стрептококк (Streptococcus pyogenes), вызывавший в XIX веке фатальные пандемии скарлатины и родильной горячки, воскрес из небытия и породил новые болезни: синдром токсического шока, ревматическую лихорадку, некротический фасциит. Все сильнее распространялись зоонозные инфекционные заболевания: оспа обезьян, болезнь Лайма, клещевой энцефалит, лихорадка денге и лихорадка Западного Нила[903]. Оказалось, что более 60 % возникающих инфекционных заболеваний вызваны зоонозными патогенами, 70 % которых приходят не от домашних, а от диких животных, – и это указывает, что контакты человека с дикой природой возросли, поскольку люди заселяют малоплодородные земли, а в Восточной Азии продолжают работать «рынки дичи», где зверей продают живьем[904]. В-третьих, из-за непрестанного и стремительного возрастания международных авиаперевозок растет и риск заражения, равный любым параллельным достижениям в медицинской науке, а возможно, даже и превышающий их[905]. По словам вирусолога Стивена Морса, человечество изменило правила «вирусного трафика». Как выразился Джошуа Ледерберг, из-за этого наш вид становится, «по сути, более уязвимым, чем раньше»[906]. И, в-четвертых, изменение климата создает новые охотничьи угодья для болезней, особенно малярии и диарейных инфекций, прежде встречавшихся лишь в тропиках[907].

Было легко предсказать пандемию, когда пандемии шли одна за другой. О коронавирусах прекрасно знали и до 2003 года – разве что полагали, что они не особо опасны. HKU1, NL63, OC43 и 229E ассоциировались с легкими симптомами. Потом, в конце 2002 года, с продуктового рынка в Шэньчжэне явился SARS (SARS-CoV)[908]. Да, никакой пандемии атипичной пневмонии не произошло. В целом было зарегистрировано всего 8098 случаев заболевания и 774 случая смерти. Но атипичная пневмония выявила шесть тревожащих фактов. Во-первых, новый коронавирус был смертельным: коэффициент летальности среди подтвержденных случаев (CFR) приближался к 10 %. Во-вторых, этот вирус был особенно опасен для пожилых: у пациентов старше 64 лет CFR составил 52 %[909]. (Поскольку бессимптомных больных, по всей видимости, не было, коэффициент летальности среди подтвержденных случаев для атипичной пневмонии был, по сути, таким же, как и коэффициент летальности в целом.) В-третьих, большинство заражений имело место в больницах, и это наводит на мысль, что даже малая небрежность в лечении могла бы привести к распространению болезни. В-четвертых, у коронавируса, вызывавшего атипичную пневмонию, был низкий коэффициент дисперсии – даже меньше, чем у ВИЧ, – а значит, большую долю случаев инфицирования можно было проследить до нескольких суперраспространителей. Некий врач из южнокитайской провинции Гуандун, остановившийся в гонконгском отеле «Метрополь» 21 февраля 2003 года, прямо или косвенно заразил половину всех зарегистрированных больных. В Сингапуре не менее 144 из 206 пациентов с диагнозом «атипичная пневмония» (70 %) были связаны с цепочкой из пяти человек, в которую входили четыре суперраспространителя[910]. В одной важной статье, опубликованной в журнале Nature, Джейми Ллойд-Смит и его соавторы объяснили, почему это так важно. Вирусы с низким коэффициентом дисперсии (k), подобные SARS-CoV – иными словами, такие, большая часть передач которого происходит от малого числа людей, – по всей вероятности, вызывают меньше вспышек, чем вирусы с более высоким k, но эти вспышки намного мощнее и похожи на взрыв. У атипичной пневмонии коэффициент дисперсии составлял 0,16 (для сравнения, у «испанки» 1918 года – 1,0). Из-за этого эпидемия атипичной пневмонии менее вероятна, чем эпидемия гриппа, но она способна к взрывному росту при наличии достаточного числа суперраспространителей[911]. Это означает, что эпидемиологические модели, предполагающие однородное население и единое репродуктивное число (R0), скорее всего, неправильно определяют траекторию пандемии коронавируса.

В-пятых, весьма встревожила реакция международного сообщества на вспышку заболевания[912]. Всемирная организация здравоохранения с кризисом совладала – ею железной рукой правила Гру Харлем Брунтланн, бывшая премьер-министр Норвегии. Глобальная сеть оповещения о вспышках заболеваний и ответных действий (GOARN) Майкла Райана забила тревогу поразительно быстро, и Брунтланн одобрила раннее глобальное оповещение. Немецкий вирусолог Клаус Штёр прекрасно справлялся с координированием международных разработок, не позволяя проявиться той мелкой конкуренции, которая когда-то так мешала исследованиям ВИЧ. Возможно, ВОЗ допустила лишь одну-единственную ошибку: назвала новый вирус SARS (severe acute respiratory syndrome[913]) и упустила из виду, что эта аббревиатура всего на одну букву отличается от SAR, – так обозначен официальный статус Гонконга как специального административного района КНР[914]. Впрочем, реальная проблема состояла в том, что ВОЗ с огромным трудом получала оперативные и правдивые сводки из Пекина. 9 апреля 2003 года Брунтланн заявила прессе: «…лучше бы китайское правительство было более откровенным на первых этапах, с ноября по март». Это дало желаемый эффект – китайские власти сняли Чжана Вэнькана с поста министра здравоохранения и пошли на гораздо более активное сотрудничество, что позволило западным и китайским исследователям проследить вирус до источника – одного из видов подковоносой летучей мыши[915]. И, наконец, в-шестых, вспышка атипичной пневмонии нанесла пострадавшим странам немалый экономический ущерб[916]. В Восточной Азии он составил от 20 до 60 миллиардов долларов, поскольку страх перед заражением резко снизил число иностранцев и розничных продаж. В одном исследовании, проведенном в 2005 году, был сделан вывод: если столь малая вспышка способна нанести такой урон, то пандемия, затрагивающая 25 % населения мира, может привести к убыткам до 30 % мирового ВВП[917].