Сергей Катканов - Священные камни Европы
Около трех лет топтались крестоносцы под Акрой, но стоило появиться здесь этому невероятному герою, и Акра тут же пала. Разумеется, Ричард не в одиночку взял Акру, последний штурм и без него был хорошо подготовлен, и всё–таки одно только его появление среди крестоносцев вдохнуло в них новые силы, которых оказалось достаточно для того, чтобы переломить ситуацию.
И Ричард радостно купался в этом море всеобщего восхищения. Ему и самому уже казалось, что в лучах его славы даже солнце должно померкнуть. Он уже верил, что в мире есть только один рыцарь, а остальные — лишь свидетели его славы.
Вот идет Ричард по взятой Акре и видит над одним домом знамя австрийского герцога Леопольда. Дом понравился Ричарду, и австрийское знамя по его приказу тут же сорвали и бросили на землю. Между тем, Леопольд проявил во время осады чудеса доблести и не заслужил такого с собой обращения. Но что он мог сделать, глядя, как срывают его знамя? Кто тут мог хоть слово сказать против Ричарда?
Ричард вообще очень легко оскорблял людей, но вовсе не потому, что ему нравилось видеть их унижение. Просто он никогда не думал о том, что чувствуют люди его окружавшие, и как они могут переживать из–за его поступков.
К примеру, король Филипп, конечно, не был таким блистательным героем, как Ричард. Но Филипп был королем. А Ричард унижал его на каждом шагу. Он, например, щедро раздавал награды вассалам Филиппа. Рыцари потом говорили: «Ещё никто не раздал столько за год, сколько он за месяц». А каково было королю Франции слышать, как его рыцари прославляют короля Англии?
Ричард задыхался без всеобщего восхищения, как без воздуха. Может ли такой человек быть религиозным? А он безусловно был религиозным, но его религиозность была страстной и нервной. Однажды, ещё в Мессине, он вдруг так глубоко почувствовал греховность своей жизни, испытал такое сильное раскаяние, что вышел к собранию епископов в одной сорочке, босой, при всех покаялся в своих грехах и потребовал бичевания. Кто знал натуру Ричарда — ни на секунду не усомнился в его искренности. Хронист писал, что Ричард «с того часа сделался богобоязненным, творил добро и избегал зла». Да куда там…
Однажды к Ричарду явился всеми уважаемый священник Фулько и сказал ему: «Говорю тебе, король, именем Всемогущего Бога, выдай как можно скорее замуж трех своих злейших дочерей. Одну зовут Гордостью, другую — Корыстью, а третью — Безнравственностью». Ричард, презрительно усмехнувшись, ответил: «Я отдаю мою Гордость за гордых храмовников, мою Корысть за корыстных цистерианцев, а мою Безнравственность за прелатов церковных». Иными словами: «На себя бы вы все посмотрели». К тому времени припадок раскаяния у Ричарда благополучно завершился, началась длительная ремиссия.
И он продолжал творить такие дела, в которых любой христианин потом каялся бы до конца дней. В плену у Ричарда было 2700 мусульман, Саладин обещал заплатить за них выкуп, но когда подходил срок выплаты, он раз за разом просил подождать ещё, оправдываясь тем, что ещё не собрал необходимой суммы. Ричард понял, что Саладин просто водит его за нос и предупредил: не заплатишь к следующему сроку — всех обезглавлю. Саладин опять не заплатил, и Ричард приказал обезглавить 2700 человек.
Это страшное преступление до наших дней все ненавистники Ричарда (как правило — ненавистники рыцарства) с удовольствием ставят ему в вину. Хотя стоило бы задуматься — а какая была у Ричарда альтернатива? Позволять потешаться над собой, как над дурачком? Льва нельзя дергать за усы. И Саладин, когда тянул с выкупом, явно сознательно провоцировал Ричарда на преступление. Султан пожертвовал своими людьми, для того, чтобы выставить Ричарда палачом и лишить его героического ореола среди крестоносцев. И сами мусульмане упрекали за эту казнь не столько Ричарда, сколько Саладина, не пожелавшего спасти своих, выполнив условия договора.
Ричард был по–рыцарски прямолинеен и простодушен, он поступал так, как диктовала ему его буйная натура, и в этом он был абсолютно честен. Саладин — тонкий, изощренный политик, поступал только так, как это будет выгодно. Ричард всегда оставался самим собой, Саладин сознательно, продуманно и целенаправленно создавал «миф о Саладине», который, кстати, и по сей день имеет хождение в Европе.
Когда под Акрой Ричард тяжело заболел, Саладин посылал ему фрукты и даже врачей, рассчитывая всему миру продемонстрировать своё благородство и великодушие. Во время сражения под Яффой Саладин, увидев Ричарда пешим, воскликнул: «Как, такой король стоит пешим посреди своих людей! Это неприлично». Султан отправил королю коня, поручив вестнику сказать, что такой великий человек не должен оставаться пешим в столь великой опасности.
Ах, как это было красиво! Ну просто лубочная картинка, призванная запечатлеться в истории. Саладин ни на секунду не был искренен, он просто изучил психологию франков и хорошо знал, что такой «рыцарской жест» произведет на всех крестоносцев большое впечатление. Но с этим жестом вышел большой неудобняк. Ричард приказал сесть на подаренного коня одному из своих рыцарей а конь, вопреки воле всадника, понес его в лагерь мусульман. И все увидели, что Саладин — подлец. До крайности смущенный султан послал королю другого коня.
А Ричард сразу же после Акры немедленно приступил к совершению великих подвигов. Ему тоже хотелось в историю, но он намеревался туда попасть не при помощи красивых жестов, а совершая что–нибудь такое, что не по силам живому человеку. И у него получалось. Ричард наводил ужас на сарацин. Исламские женщины, когда ребенок плакал, говорили: «Молчи, рядом король Англии».
Под Арсуром крестоносцы встретились с 200-тысячной армией Саладина и с гораздо меньшими силами опрокинули её. Когда франки уже грабили лагерь, мусульмане, народ упертый, вновь напали, франки были готовы отступить, обратив победу в поражение, но тут появился Ричард, который «косил неверных, как жнец колосья» и это решило исход боя.
Говорят, что на равнинах Рамлы, хотя там и не было крупных боевых столкновений, Ричард все же исхитрялся сносить до 30 голов неверных ежедневно. Прикосновения его меча были смертельны. Если для императора Конрада III разруб «от плеча до седла» был редким ударом, то для Ричарда это была норма. А уж что он вытворял под Яффой…
Когда мусульмане захватили Яффу, Ричард посадил своих на корабли и устремился туда. Не дожидаясь, когда корабли подойдут к берегу, он прыгнул в воду и чуть ли не в одиночку выгнал сарацин из города, прежде, чем они поняли, что произошло. Расторопный Саладин тут же бросил на Яффу основные силы, подоспев туда ночью. Крестоносцы босиком, некоторые в одних рубашках, пытались остановить врага. У них было всего 10 лошадей, на одну из них вскочил Ричард и сразу же врезался в гущу врага лишь с несколькими рыцарями, распространяя вокруг себя ужас, он гнал перед собой целые толпы. Но вот враг проник в город через другие ворота. Ричард в сопровождении всего двух рыцарей бросается туда. Чуть ли не в одиночку выгнав врагов из города, он возвращается на равнину. Здесь он молниеносно вклинивается в гущу мусульман, исчезает в их толпе и его уже считают погибшим. Но мусульмане вдруг начинают разбегаться. Когда после победы Ричард вернулся к своим, его конь был полностью залит кровью, а сам он «весь пронзенный стрелами, напоминал подушечку, утыканную иголками».
Эту невероятную победу одного человека над целым войском современники считали самым чудесным событием в летописях человеческого героизма. Когда Саладин стал упрекать своих эмиров, что они были повержены одним человеком, он услышал: «Да разве это человек? Все его действия превосходят доступное разуму».
Ричард стал самым ярким воплощением рыцарского образа боя за всю историю рыцарства, наглядно показав, что рыцарь на поле боя — это не просто боец, — его сила равна целому подразделению. Вы представляете, какое чувство собственного достоинства должно быть у такого бойца, если он хорошо знает, что являет собой нечто большее, чем просто отдельный человек? И каковы в этом случае соблазны гордыни.
Навсегда останется загадкой, почему Ричард, одержавший столько блестящих побед, так и не пошёл на Иерусалим. Половины затраченных им усилий хватило бы на то, чтобы взять Святой Град, освобождение которого вообще–то и было целью похода. Даже если считать, что Гроб Господень был Ричарду совершенно безразличен, то ведь он же понимал, что слава освободителя Иерусалима будет самой громкой, какую только можно себе представить. Говорят, что бесстрашный король был человеком нерешительным, если речь не шла о личном участии в бою. Как только речь заходила о решениях полководческих, он мялся, не зная, что предпринять и, с большим трудом поставив перед собой цель, вдруг неожиданно её менял, а потом опять менял.
Уже после Арсуфа можно было сразу идти на Иерусалим, но Ричард вместо этого пошёл к Яффе и начал её восстанавливать, кажется, лишь затем, чтобы хоть чем–то себя занять. Потом он вдруг принялся восстанавливать Аскалон. Войско роптало: «Мы пришли сюда не строить Аскалон, а освобождать Иерусалим». А он всё никак не мог решиться пойти на Святой Град.
