Герман Гессе - Магия книги
Нет смысла перечислять все печатные органы, с которыми сотрудничал Гессе, их более двух десятков. В гайенхофенский период выделить стоит, пожалуй, только «Пропилеи», литературный еженедельник, издаваемый Эдуардом Энгельсом для подписчиков газеты «Мюнхенер цайтунг». Для «Пропилеев» с осени 1904 года Гессе пишет обширные ежемесячные сводки «О новой повествовательной литературе», введение к которым публикуется в этой книге. Важнейшей писательской трибуной Гессе становится журнал «Мерц», инициатором издания которого как форума оппозиции вильгельмовскому монархическо-буржуазному режиму, прусскому милитаризму и юнкерству был Альберт Ланген, профессиональный издатель. По его приглашению Гессе и народный писатель-сатирик Людвиг Тома выступили соиздателями. Гессе взял на себя ведение литературного раздела и оставался соиздателем до 1912 года. В журнале «Мерц», помимо бесчисленных рецензий, были опубликованы многие из лучших рассказов писателя, очерков и размышлений. Впрочем, рецензии, которые Гессе превратил в изящные эссе-размышления, трудно отделить от беллетристического творчества писателя не только в глубинном психологическом смысле единства всех устремлений Гессе, но и в жанровом. Отличаются они, наверно, от собственно художественной прозы лишь тем, что содержание их составляют конкретные книги и конкретные писатели, а не символические персонажи и идеи. Это даже и не рецензии, а «образы» прочитанного и пережитого, которыми прямо или косвенно преисполнено все творчество писателя. Рецензирование было для Гессе превращением вымышленной и реальной действительности в общее культурное достояние всех и каждого. Но, как в чтении, здесь присутствовал конфликт между Я-сознанием и совмещенной с идеалом Я книжной формацией писателя. Гессе нередко посещало чувство навязанности этого занятия извне, несоответствия ему, из-за чего оно порою ему казалось «службой без внутреннего призвания и оттого исполняемой с нечистой совестью». В высказывании прорываются отголоски околдованности Гессе конфликтом с отцом и всей совокупностью книжного идеала Я. Но оборотной стороной этого чувства было требование единства сознания, все более переносимого из чисто психологической, философской и эстетической сферы в сферу нравственную. «Сижу я в хорошо натопленной комнате, читаю ненужные книги, пишу ненужные статьи и думаю ненужные думы. Но кто-то же должен в конце концов читать все эти вещи, пишущиеся и издающиеся из года в год, и, так как этого не делает никто, делаю это я — частью из коллегиальности и интереса, частью, чтобы поставить себя как критический заслон и заградительный брус между публикой и лавиной книг», — писал Гессе, охваченный усталостью и отчаянием, но в сознании почти религиозного долга. Такая жертвенная самоотдача диктовалась Гессе всей его творческой формацией, главным принципом ее — благим посредничеством, любовью. Гессе никогда не рецензировал плохих, по его мнению, книг, ибо считал, что «суждения ценны, если они положительны. Каждое отрицающее, порицающее суждение, даже если оно с виду и правильное, становится ложным, как только оно высказывается… Констатация „недостатков“… — не суждение, а скандал». Но принцип любви обоюдоострый, он полагает и неприятие, характерный для Гессе нонконформизм по отношению к бездуховности и несвободе окружения, который сформировался еще в юношеские годы, и нередко в рецензиях Гессе «первоначальная похвала внезапно оборачивается предостережением, и используется всякий повод для беспощадного анализа эпохи», — отмечает немецкий исследователь творчества Гессе Э. Шварц. У Гессе-интроверта это означало и анализ собственного сознания. Он осваивает книги не только для других, но и для себя, споря с ними как писатель и как индивид и принимая лишь то, что соответствует его представлениям, один из движителей которых — дух вечного обновления традиции за счет лучшего в современности и наоборот; дух эстафеты в создании образа единой культуры. Руководимый идеей единства «внутреннего» и «внешнего», Гессе включает в обсуждение и материальную сторону каждого издания: переплет, оформление, эстетические эффекты; пытается также направлять и политику книгоиздания, влиять на экономическую деятельность издателей; высказывает идеи о психологии творчества и чтения. Первым в рецензионной практике Германии он включает в поле зрения публики историю литературы, последовательно проводя в жизнь свой тезис о том, что научиться читать можно только по шедеврам.
Хотя успех и влияние Гессе росли, писателя все больше беспокоила нерешенность своих проблем, которые к тому же усугублялись. Желанное равновесие Я-сознания и стихии творчества, успокоенность на лоне природы и владение «домом» оказывались иллюзорными. У Гессе возникло ощущение, что он слишком много отдал и слишком мало получил взамен — так пишет он в одном из писем. А отдал он свободу, львиную долю собственного «своенравия», которое требовало какого-то иного, более радикального решения творческого и жизненного конфликта с идеалом Я. Гармония личности обернулась «маской», которая под напором неукротимого характера Гессе начала давать трещины. Брак, казавшийся решением многих проблем, переживал кризис. Супруги не подходили друг другу во всех отношениях. Из-за разницы в возрасте Гессе был слишком темпераментен для жены, а она для него — слишком спокойна и сдержанна; оба они были одинаково своевольны и неуступчивы; он упрекал ее в независимости, она его — в непостоянстве; Мария, погруженная в себя и семейные дела, выказывала мало интереса к работе мужа, а Гессе чувствовал себя далеким от семейных дел. Росло отчуждение, Гессе все больше времени проводил вне дома: в деловых поездках, встречах с коллегами, в длительных походах с друзьями. По свидетельствам очевидцев, Гессе завидовал всякому бродяге, проходившему через Гайенхофен. И в 1907 году со своим давним знакомцем Густавом Грезером, поэтом, скульптором, живописцем и бродягой проповедником аскетизма, Гессе долгое время прожил на горе Верита под Асконой в холодной хибаре, голодая и питаясь только овощами, подвергая себя всяческим лишениям ради одухотворенного слияния с природой. Разочарованный в «слиянии» с природой и в возможности буквального бегства, Гессе продолжил «бегство вовнутрь», целью которого стал Восток, принявший в это время для писателя образ древнекитайского учения о Дао — вселенском «пути» к единению мира: «мужского» верха мировой горы — «ян» с «женским» подножием горы «инь». На гайенхофенский период приходится также сильное увлечение живописью, музыкой и мифологией. В музыке Гессе продолжает поиск первопричины и первообраза творчества — источника проекции книжной сизигии. Музыка, как и «материнский» Восток, представляется Гессе стихией чувственности, из которой возникает и мир природы, и мир книжной культуры, а живопись — возможностью переноса внутреннего образа во внешний. Сложно соотносясь с проблемами брака, собственной жизни и творчества, музыка, живопись и бегство становятся в это время главным «образом» автономного комплекса писателя. Не находя адекватной реализации в новеллистическом и рецензионном творчестве Гессе, преобладавшем в течение четырех лет после «Каменцинда», этот «образ» властно требовал своего воплощения, и в последующие несколько лет параллельно с прежними и новыми попытками решить свои проблемы вживе Гессе пишет три истории о Кнульпе, романы «Гертруда» и «Росхальде».
В первых двух историях о Кнульпе-бродяге — «Канун весны» и «Мои воспоминания о Кнульпе», — написанных и напечатанных в 1907 году, главную идею «Каменцинда» о единении с природой Гессе претворяет в образ вечного странствия, вечного бегства от цивилизованных благ, простого переживания многообразия жизни, но этот образ — только меланхолическая мечта. И Гессе одну за другой пишет две символических анатомии брака — неудачной попытки приспособиться к своему становящемуся все «агрессивнее» творческому комплексу.
В «Гертруде», возникшей зимой 1908–1909 года, книжный комплекс Гессе предстает как опера, которую пишет скрипач-исполнитель Кун, ставший из-за любимой девушки калекой и оттого вынужденный заняться сочинительством. Символические участники создания и исполнения оперы — аналога «книги жизни», состоящей из стихии музыки, текста (единства музыки и слова) и спектакля (театра сознания), — сам композитор Кун, его двойная проекция в образах певца Муота и скрипача Тайзера и возлюбленная Куна Гертруда, символ созидательного и спасительного материнского начала. Во время совместной работы над оперой, душа которой — Гертруда, друг Куна Муот, воплощающий опасную стихию чувственности, один из образов Гертруды, влюбляет в себя девушку, уводит ее от Куна и женится на ней. Тайзер, символ детского простодушия, другой образ Гертруды и Куна, пытается утешить друга, который хочет покончить с собой. Но намерению Куна препятствуют внезапная смерть отца и необходимость заботы об овдовевшей матери. Составляющие образ идеала Я родители постоянно присутствуют в романе как возможность преодолеть кризисы любовных отношений. Между тем несовместимость характеров Муота и Гертруды приводит Гертруду к душевному потрясению, а Муота — к самоубийству. Кун полностью посвящает себя творчеству, сохраняя с Гертрудой лишь дружеские отношения.
